Зазубрина

А сын её, рыжий кот,
Нынче зелено живёт!

– Бу-удит, чёрт те подери! – стоная, воскликнул огненно-рыжий бородач.

Но Зазубрина был в ударе. Вокруг него гремел безумный смех серых людей, и Зазубрина знал, что это он именно заставляет всех так смеяться. В каждом его жесте, в каждой гримасе его подвижного шутовского лица ясно проглядывало это сознание, и всё его тело подёргивалось от наслаждения торжеством. Он держал котёнка за голову и, смахивая с его шерсти избыток краски, в экстазе артиста, сознающего свою победу над толпой, не уставая, танцовал, припевая:

Родненькие братцы,
Поглядите в святцы;
Коту имя надо дать,
Д'уж и как нам его звать?

Всё смеялось вокруг обуянной безумным весельем толпы арестантов, – смеялось солнце на стёклах окон с железными решётками, улыбалось синее небо над двором тюрьмы, и даже её старые, грязные стены как будто улыбались улыбкой существ, которые должны подавлять в себе веселье, как бы оно ни бушевало в них. Всё вокруг переродилось, сбросило с себя скучный серый тон, наводивший уныние, ожило, пропитанное этим очищающим смехом, который, как солнце, даже и грязь заставляет быть более приличной.

Положив зелёного котёнка на траву, островки которой, пробиваясь между камнями, пестрили тюремный двор, Зазубрина, возбуждённый, задыхавшийся и потный, всё исполнял свой танец.

Но смех уже гас. Его было чрезмерно много, и он утомил людей. Кое-кто ещё истерически взвизгивал, некоторые продолжали хохотать, но уже с паузами… Наконец явились моменты, когда все молчали, кроме напевавшего плясовую Зазубрины и котёнка, который тихо и жалобно мяукал, ползая по траве. Он почти не отличался от неё цветом и, – должно быть, краска ослепила его, связала его движения, – большеголовый, склизкий, он бессмысленно ползал на дрожащих лапках, останавливался, точно приклеиваясь к траве, и всё мяукал…

Погляди, народ крещёный!
Ищет места кот зелёный,
Бывший рыжий Мишка-кот,
Себе места не найдёт!

– комментировал Зазубрина движения котёнка.

– Ишь ты, собака, ловко как! – сказал рыжий детина. Публика смотрела на своего артиста пресыщенными глазами.

– Мяукаить! – заявил подросток-арестант, кивая головой на котёнка, и посмотрел на товарищей. Они, наблюдая за котёнком, молчали.

– Что же, он на всю жизнь зелёным останется? – спросил подросток.

– А сколько ему жизни? – заговорил седой и высокий арестант, садясь на корточки около Мишки. – Вот он подсохнет на солнце, шерсть-то склеится у него, он и сдохнет…

А котёнок раздирающе мяукал, вызывая реакцию в настроении арестантов.

– Сдохнет? – спросил подросток. – А ежели бы вымыть его?

Никто не отвечал ему. Маленький зелёный комок возился у ног этих грубых людей и был жалок в своей беспомощности.

– Ф-фу! упарился я! – воскликнул Зазубрина, бросаясь на землю. На него не обратили внимания.

Подросток подвинулся к котёнку и взял его в руки, но тотчас же положил на траву, заявив:

– Горячий весь…

Потом он осмотрел товарищей и жалобно проговорил:

– Вот те и Мишка! И не будет у нас Мишки-то! Пошто убили животную? Тоже…

– Ну, чай, поправится, – сказал рыжий.

Зелёное безобразное существо всё ползало по траве, двадцать пар глаз следили за ним, и уже ни на одном лице не было и тени улыбки. Все были угрюмы, молчали, и все стали так же жалки, как этот котёнок, точно он сообщил им своё страдание и они почувствовали его боль.

– Оправится! – усмехнулся подросток, возвышая голос. – Тоже… Был Мишка… любили его все… За што мучаете? Убить бы, что ли…

– А кто всё? – злобно крикнул рыжий арестант. – Вон он, дьявол, затейник!

– Ну, – сказал Зазубрина примиряюще, – чай, все вместе решились!

И он съёжился, точно от холода.

– Все вместе! – передразнил его подросток. – Тоже! Ты один виноват… да!

– А ты, телёнок, не мычи, – миролюбиво посоветовал Зазубрина.

Седой старик взял котёнка на руки и, тщательно осмотрев его, посоветовал:

– Ежели его в керосине искупать, смоется краска!

– А по-моему, взять его за хвост и через стенку кинуть, – сказал Зазубрина и, усмехаясь, добавил: – Самое простое дело!

– Что-о? – взревел рыжий. – А ежели я тебя самого этак-то? Хочешь?

– Дьявол! – вскричал подросток и, выхватив котёнка из рук старика, бросился куда-то.

Старик и ещё несколько человек пошли за ним.

Тогда Зазубрина остался один в кругу людей, смотревших на него злыми и угрюмыми глазами. Они как бы ждали от него чего-то.

– Ведь я же не один, братцы! – жалобно сказал Зазубрина.

– Молчи! – крикнул рыжий, оглядывая двор. – Не один! А кто ещё?

– Да ведь все! – звонко вырвалось у потешника.

– У, собака!

Рыжий ткнул его кулаком в зубы. Артист отшатнулся назад, но там его встретил подзатыльник.

– Братцы!.. – взмолился он тоскливо.

Но его братцы видели, что двое надзирателей далеко от них, и, обступив своего фаворита тесной толпой, несколькими ударами сбили его с ног. Издали их тесную группу можно было принять за компанию, которая оживлённо беседовала. Окружённый и скрытый ими, Зазубрина лежал у их ног. Раздавались изредка глухие звуки: били ногами по рёбрам Зазубрины, били не торопясь, без озлобления, выжидая, когда, извиваясь ужом, человек откроет удару ноги какое-нибудь особенно удобное место.

Минуты три продолжалось это. Вдруг раздался голос надзирателя:

– Эй, вы, черти! Знай край, да не падай!

Арестанты прекратили истязание не вдруг. Один по одному расходились они от Зазубрины, и каждый, уходя, прощался с ним пинком ноги.

Когда же они разошлись, он остался лежать на земле. Лежал он грудью вниз, плечи у него дрожали – должно быть, плакал – он всё кашлял и отхаркивался. Потом он осторожно, точно боясь рассыпаться, начал подниматься с земли, упёрся левой рукой в неё, потом подогнул одну ногу и, завыв, как больная собака, сел на земле.