Три дня

– Ещё бы, – отозвалась она ласково, как и раньше.

– Ты, – шепнул он, оглядываясь назад, – останься после работы, не уходи!

Она встала на ноги, испуганно прошептав:

– Чего-о?

– Надо мне тебя!

Женщина отодвинулась в угол, махнув рукою.

– Что ты, что ты? – слышал он её тихий, укоряющий шёпот. – В эдакой-то день? Да я за три целковых не соглашусь – что ты!

– Дура! – мрачно сказал он. – Мне поговорить только, чёрт!

– Знаю я эти разговоры! Ну – охальник ты, ну – бесстыж! Вот я Христине скажу – ай-яй…

«Скажет!» – воскликнул Николай про себя и даже усмехнулся, а потом, вслух, равнодушно проговорил:

– Говори. Это всё равно! Мне тебя не за тем надо, как ты думаешь…

– Ну уж, – ворчала она, – знаю я! Пусти-ка!

И прошла мимо него боком.

Он долго сидел один, в сумраке, в сладком запахе свежих огурцов, думая сразу обо всём, что дали эти три дня; смерть отца не удручала его; кроме этого, как будто ничего особенного не случилось, а всё – было страшно; жизнь стала сразу жуткой и запутанной.

«Встану я на свои ноги», – хотел он повторить угрозу, но не кончил её, вспомнив Анну.

«Приучилась, шкура, об одном думать и больше ничего не понимает! Христине скажет…»

Ему хотелось плакать, но злоба сушила слёзы, он сидел и качал головою.

Снова вошла Анна с корзиной на плече, ссыпала огурцы в угол и, наклонясь подровнять их, точно переломилась пополам.

– Сказала Христине-то?

– И скажу.

– А ты не говори.

– Что дашь?

– Полтинник.

– Давай рупь! Ну?

Он лениво дал, Анна взяла, расправив юбку, сунула монету в карман и сказала, подмигнув:

– Ладно. Молчок.

Ушла. Назаров думал, покачиваясь:

«Дёшева правда! Положим – правды нет здесь. В псалтири сказано: «Ложь конь во спасение» – стало быть, на лжи, как на коне, спасаться можно. А от чего? Значит – от правды, коли на лжи! Священное писание, а научает спастись от правды!»

Снова в сенях зашлёпали босые ступни, теперь вошла Христина и так же, как Анна, наклонилась, подбирая раскатившиеся огурцы.

«Вот – изнасиловать, опозорить и бросить, – думал Назаров, – вот форсить и перестанет…»

– Сидишь? – спросила Христина, разгибаясь и насмешливо глядя на него, а на глазах её блестели слёзы, – он промолчал, крепко стиснув зубы.

– С Анной заигрываешь? – снова проговорила она, подходя к нему с корзиной в руке.

Николай вскочил, взмахнул рукою, но девица, бросив на руку ему корзину, ускользнула.

– Убью! – пробормотал он, а из двери избы выглянула тётка и тихонько, торжественно сказала:

– Самое время тебе девок щупать, вот, во-от!

Назаров пошёл на неё, сопя и размахивая рукою, она торопливо прикрыла дверь.

«Что такое? – думал он, выходя на двор, где бесцельно шатались старики и старухи, бегали ребятишки. – Это – хоть давись! Ну ладно, погодите! Всё это я запомню в сердце!»

Вышел за ворота и пошёл к реке, опустив голову, сопровождаемый старческим бормотанием, вздохами и плачущим голосом читалки.

Уже заходило солнце, синяя полоса колыхалась над лесом и рекою. Из-под ног во все стороны скакали серые сверчки, воздух гудел от множества мух, слепней и ос. Сочно хрустела трава под ногою, в реке отражались красноватые облака, он сел на песок, под куст, глядя, как, морщась, колеблется вода, убегая вправо от него тёмно-синей полосой, и как, точно на шёлке, блестят на ней струи.

Думал он о том, как жесток и безжалостен будет он с людьми, как выгонит тётку и не даст ей ничего, что велел отец. Женится на Христине, будет держать её скупо, одевать плохо и – бить станет, по щекам, по груди и крепкому животу. Анке тоже устроит какую-нибудь штуку. Он примется за дела эти тотчас, как похоронит отца, сразу поставит себя против людей грозно и непримиримо.

Где-то близко ворковала горлинка, а по реке, разрывая её шёлковую ткань, металась рыба, шли круги и стирались течением. Краснело небо, лес темнел, точно наливаясь чем-то мягким, тёплым и пахучим.

– Никола Фаддеи-ич, – крикнула Анна.

Он помолчал, потом сердито отозвался, и она подошла, голоногая, высоко подобрав юбку и рубаху, улыбаясь пухлым, детским ртом.

– Тётка Татьяна велела сказать – поп говорит, что панафиду на завтра, на полдни отложил он…

– Его дело.

– Скучаешь? – спросила она, наклонясь к нему.

Он не ответил и не посмотрел на неё.

– Слушай, Колюшка, – оглянувшись, прошептала она, – я согласна, в остатний раз, так и быть, приду ночью, ну – хошь?

– Иди.

Только ты мне дай пятишну – ты богатый теперь!