Литературные забавы

Союз должен обратить сугубое внимание на «работу» единоличников с «начинающими». Работу я поставил в кавычки потому, что, за некоторыми исключениями, не вижу в этой работе плана, программы и даже простой грамотности. «Всяк молодец» учит «на свой образец», а ему самому ещё следует учиться. И наблюдается явный вред этой работы, ибо весьма часто учитель снимает с производства ученика, которому случайно удалось написать приличные стишки или сравнительно грамотный рассказец. Таких учеников, исключённых из производственного процесса, уже немало, живут они, задрав нос кверху, мозги у них сдвинуты набекрень, живут бездельно, и есть прямая опасность, что – вместо пролетарских литераторов – воспитываются паразиты пролетариата, а он – враг всякой собственности – в собственных паразитах не нуждается.

Затем следовало бы Союзу литераторов обратить внимание на тон критических статей и рецензий. Критика должна учить писать просто, ясно, убедительно. Если критикуемый писатель не изобличается как явный или скрытый враг пролетариата, а пишет только плохо, неверно, искажая действительность, не умея отличить важное от неважного, следует спокойно и серьёзно объяснить ему, что – неверно, почему плохо, чем искажено. А орать на него, издеваться над ним – это значит пользоваться приёмами преподавателей неоспоримых истин в старых царских школах, где обучалась интеллигенция «применительно к подлости», как сказал Салтыков-Щедрин.

Статьи наших критиков почти всегда вызывают странное впечатление: знаешь, что их пишут люди, знакомые с несокрушимой логикой философии, гениально построенной на изучении политэкономии. Люди эти живут в стране, где взаимодействие вещей – элементов, явлений – приняло характер фантастически бурный, где миллионы людей вовлекаются в процессы строительства чудовищных сооружений, изменяющих лицо страны, в производство невиданных машин, аппаратов, орудий труда, предметов быта, где люди создают новые соотношения различных видов материи и действительно изменяют мир, а не только физически изменяют формы материи, вдвигая её упрямые тяжести в круг своих интересов, всё более широкий.

В этом мире, уже частично изменённом энергией человека, эта энергия становится всё более коллективной силой, играет роль всё более своенравного катализатора элементов и энергии материи. Материя торжествует, решительно заявляя о себе как о матери всех явлений мира, – о матери, оплодотворяемой не духом, а самооплодотворяющейся той тончайшей и могучей энергией, которую она создала, вместилищем которой является человек; недавний её пленный и раб, ныне он становится владыкой всего сущего. Так, мне кажется, надо понимать исторический процесс, предуказанный Марксом и Энгельсом, освещённый и углублённый Лениным и всё более углубляемый и расширяемый неутомимой работой Сталина, вождя партии, воспитывающей вождей пролетариата.

Статьи молодых критиков наших поражают бесплотностью, отвлечённостью, мертвенной сухостью их языка, номинализмом и многословием схоластов. В этих статьях почти не чувствуется живой плоти, не слышно властного глагола истории, нет освещения фактов. Критиков, видимо, не интересуют и не знакомы им современное состояние и работа экспериментальных наук как на Западе, так и у нас, в Союзе Советских Социалистических Республик. Их статьи, перегруженные философской терминологией, трудно и скучно читать. Кажется, что критики пишут их, стоя далеко в стороне от действительности, тогда как она втягивает в свой вихрь миллионы нормальных людей, жаждущих знания, необходимого им как вооружение против врага, разбитого, но ещё не уничтоженного.

Ковырять и сокрушать человеческое достоинство – это вовсе не задача критика, а публичная демонстрация одного из мещанских качеств, демонстрация отношения ко всякому человеку как существу низшего – в сравнении с критиком – типа, демонстрация скуки, лени, неумения читать или раздражения на собственную бездарность.

Особенно следует бороться против безответственных и, в огромном большинстве, малограмотных рецензий. Кажется, ещё В. Курочкиным сказано:

Свежим воздухом дыши
Без особенных претензий,
Если ж глуп – так не пиши,
А особенно рецензий![14 - «Свежим воздухом дыши…» – из стихотворения В. С. Курочкина «Дружеский совет».]

Редакторы весьма либерально мирволят глупости рецензентов. Вот предо мной рецензия некоего Зел. Штейнмана на повесть «Горы» Зазубрина, весьма даровитого писателя, усердно и успешно работающего над собой, в чём можно убедиться, сравнив «Горы» с его первым романом «Два мира», – романом, который выдержал, кажется, десять изданий и, на мой взгляд, должен быть на книжном рынке. Рецензия озаглавлена «Тарзан на хлебозаготовках». С «Тарзаном» сравнивается герой повести, коммунист Безуглый. Не могу признать это сравнение остроумным, ибо очень легко сравнить любого человека с выдуманной полуобезьяной, так же легко, как сравнить рецензента с любым из существующих животных и насекомых. Но – легко сделать ещё не значит хорошо сделать, следует делать, уместно делать. Действие повести «Горы» развёртывается на Алтае, в среде звероподобного сибирского кулачья. Горный пейзаж мощным хаосом своим возбуждает в коммунисте, здоровом человеке, бойце гражданской войны, инстинкты древнего охотника и ещё кое-какие эмоции. Свойство горного пейзажа весьма ярко и глубоко отразилось в фольклоре всех народов, а особенно на воображении равнинных племён, это свойство возбуждает воображение, возвращает его в «глубину времён», к судорогам земной плоти. Рецензент иронизирует над эмоциями коммуниста Безуглого: «Голый человек на голой земле», – пишет он для удовольствия «единоличников», мещан, которых, вероятно, до слёз ярости тронет сцена истребления кулаками лошадей и маралов, – сцена яркая и возбуждающая то самое отвращение к кулакам, какого они вполне достойны.

Грубоватое, по вполне естественное и уместное изображение Зазубриным жизни животных горизонтального и вертикального строения рецензент, видимо, считает недопустимым. А вот в рассказе С. Гехта «Талисман Левашова» автором даны такие характеристики женщины: «…она с бесстыдством купленной на ночь девки охотно выполняла все развратные требования». «О ней можно было сказать, что в минуты любовных занятий она смотрела не только в потолок и пол, но и в стены». Интересно, что сказали бы по поводу этих строк Штейнману его этика и эстетика? Что говорят этика и эстетика нашим критикам, когда критики читают у Пильняка такие, например, фразы: «Горохом шагов просыпалась лестница из мезонина, никогда раньше не слышанная», «Нефть и индустрия – братья, равно как братья нефть и война…», «откупил подвал от бочек и канатов, расставил там бочки с элем, содержательствовал этот кабак» и т. д. и т. д. Что скажут критики и рецензенты об этих уродливых попытках Пильняка писать языком Андрея Белого, уже вполне достаточно истерически искажённым? Так как Пильняк – человек сравнительно грамотный, то он своими фокусами даёт мне право подозревать его в склонности к словесному хулиганству и в отсутствии у него чувства уважения к читателю.

Весьма часто у наших писателей находишь странные фразы, например: «Исчезла тишина послеобеденного часа, когда, в старину, рабочий день заканчивался в два или четыре и за этими часами человек принадлежал только себе, своей семье и дому, своим частным делам». Фраза эта приведена в противовес сегодняшней занятости рабочего общественным делом. Но что думал редактор «Нового мира» (1934 год, ноябрь, стр.13), когда он читал эти строки о «старине», и почему он не нашёл нужным несколько изменить их?

Ф. Панферов напечатал в «Октябре» (1934 г., книга 9), статейку «О мудрой простоте». Правильно указал, что «дискуссия о языке свелась к болтовне», что «для нас, практиков литературного движения, на сегодня вопрос о языке является самым важным вопросом», а «комбинаторы и штукари» заботятся лишь о том, «лишь бы набить друг другу морды, а потом выйти» – куда? – «и сказать: „На поле брани ни пера, ни пуха“».[15 - слова «ни пуха, ни пера» не имеют никакого отношения к «брани», и выдавать их за поговорку не следует. Слова эти – благожелательное напутствие охотнику по птице, их скрытый смысл прямо противоположен явному смыслу слов, ибо слова эти – осколок древнего заговора на «удачу охоты» – прим. М. Г.]

Примеров «мудрой простоты» Панферов не привёл, но обнаружил, что подлинное значение «дискуссии о языке» не понято им, и увеличил количество малограмотной болтовни, осуждённой им. Трудно понять, чего он хочет, но – как будто – хочет, чтобы писатели прислушивались к «словотворчеству» деревни. Именно так, как это понимает он, Панферов. Как пример словотворчества он приводит фразу: «Я – завоеватель городов», находя, что эта фраза «безусловно присуща» только «бывшему партизану», который действительно завоёвывал города, но не для себя, а для революции. Кончив завоёвывать города, партизан «налетел на больших людей» (?), «они вызвали его в Военакадемию». «Поучился месяца два, потом сбежал: наука не шла в голову». «Его судили за дезертирство, отняли партбилет, он попадает в деревню и опускается, начинает пить». «Я знаю, что впоследствии, – сообщает Панферов, – получив орден Красного Знамени, он напился и бросил его в Волгу». «В 32-м г. он был уже председателем колхоза». Далее Панферов приводит краткий диалог между своим героем и старым кулаком, который «ковыряет Советскую власть, партию, но умно ковыряет». Герой говорит кулаку: «Что же, власть крепко взяла вожжи в руки». Панферов не сообщает, как это сказано: тоном вопроса, сожаления или же тоном констатации факта. Старый кулак отвечает: «Соглашаюсь, очень крепко прибрала; если скажут мужикам: „Становитесь на карачки, ползите сто вёрст“ – поползут!» Герой отвечает ему: «Если в архив поглядеть, то ты ползёшь на карачках, а мы бегом вперёд идём». Диалог этот приведён Панферовым для того, чтоб воскликнуть: «Но посмотрите, даже кулак уже говорит более прямо, чем крестьянин Гл. Успенского». Но Панферов не знает, как и насколько «умно ковыряли» власть царя мужики семидесятых годов, когда купец начал грабить их ещё более жестоко, чем помещик, не знает Панферов, как и что говорили мужики восьмидесятых годов после того, когда царь Александр Третий сказал лично волостным старшинам, чтоб крестьянство погасило все свои мечты об увеличении наделов. Гл. Успенский не мог, по условиям царской цензуры, точно воспроизвести мужицкие речи. Оставим в стороне вопрос о том, насколько важно и кому полезно то, что кулак научился «умно ковырять власть и партию», как утверждает автор статьи «О мудрой простоте».

Из дальнейшего следует, что кто-то – деревня или Панферов – плохо знает русский язык, ибо бегом не ходят, а – бегают. «Завоевателями городов» называли себя весьма многие: например, Чингисхан, граф Монфор, «неустрашимый завоеватель городов Прованса и жестокий истребитель еретиков», бывший рядовой солдат, а потом знаменитый полководец Тилли и многие другие люди этого ряда. Панферову угодно утверждать, что он знает село, в одной части которого крестьяне говорят «чаво», в другой – «чиво», в третьей – «чево», а в четвертой – «чего». Сомневаюсь. Такое село было возможно при крепостном праве, когда помещик сгонял в своё курское или воронежское имение крестьян, купленных или же унаследованных в Костромской, Рязанской, Калужской губерниях. Но и в этом случае крестьяне через одно поколение говорили бы «чево» или «чаво», или же «чиво», а «чего» – не говорили бы, ибо никто так не говорит, потому что в словах чего, кого, его и т. д. «г» звучит как «в».

Крайне характерно, что, говоря о «словотворчестве» деревни, Ф. Панферов не видит его в «частушке», то есть там, где оно налицо и в формах простых, здоровых.

Панферов всё ещё продолжает спорить против людей, «рабски преданных классическому прошлому» и якобы утверждающих, что «нам нужно учиться только у классиков». Вот это и есть та самая «болтопня», против которой высказался Панферов в своей беспомощной статейке, именно такие малограмотные статейки и свели спор о языке до газетной «болтовни».

А в результате этой болтовни молодые авторы относятся к языку небрежно, неряшливо, хватают бытовые словечки, смысл которых самим авторам не ясен, и «Правда» отмечает в «Заметках читателя» 28 декабря 1934 года постыдные примеры засорения языка бессмысленными, безобразными словами. «Читатель» их найдёт в книгах Кретовой и Подобедова, изданных в Воронеже.

Здесь вполне уместно спросить редакторов журналов и газет наших: читают ли они материал, который печатают? Мне кажется: если читают, то – небрежно. В рецензии «Литгазеты» на бестолковое предисловие, которым снабжена весьма ценная книга Мориака «Клубок змей», сказано, что Мориак «увенчан креслом». Это неверно. Для венчания употребляются венки и венцы, а они не имеют ничего общего с мебелью, хотя бы это были венские стулья, – редактор должен был сообщить об этом автору рецензии. Товарищ Мицкевич, перечисляя «тенденциозных писателей», поставил в один ряд Омулевского, Слепцова, Михайлова-Шеллера и приспособил к ним писателя Негорева. Первые трое – резко различны, и на них нельзя надевать шапку «тенденциозности» без весьма существенных объяснений, а писателя Негорева и вовсе не было, был писатель Кущевский, автор романа «Николай Негорев». Редакторы обязаны немножко знать историю литературы. В тех случаях, когда писатель соединяет в одно лицо сочинителя пошлейших песенок Вертинского с Чешихиным-Ветринским, автором книг о Герцене и ряда статей о русской литературе, когда писатель называет псалтырь «книгой эротических песен, сочинённых сказочным царём Соломоном», когда он пишет: «парни и девки заливались гармошкой», – редактор обязан исправлять сотни подобных ошибок и описок. И, когда Пильняк пишет, что «дочь за три года возрастом догнала мать», нужно убедить Пильняка, что возраст и рост – не одно и то же. А затем редакторы должны знать основное: все слова рождены, деянием, трудом, поэтому язык является костью, мускулом, нервом, кожей фактов, и поэтому точность, ясность, простота языка совершенно необходимы для того, чтобы правильно и ярко изображать процессы создания фактов человеком и процессы влияния фактов на человека.

При обилии талантов мы всё-таки ухитряемся выпускать на рынок сотни бесталанных книг. Это объясняется слабым фактическим – интеллектуальным – знанием истории прошлого. Всё познаётся по сравнению, а нашей молодёжи не с чем сравнивать видимое ею, прошлого они не знают и потому недостаточно ясно видят смысл настоящего. Каждый писатель – в той или иной мере историк, иллюстратор истории, – наши писатели не сознают исторического значения их работы. По сей причине им и не ясен процесс роста и развития новой индивидуальности в коллективной работе на полях и в цехах фабрик. Констатируют факты, оценивают их, но, как уже сказано, не умеют изобразить логику фактов, химию поступков, закономерность преображения человека или возвращения его в ослепляющий туман прошлого.

Писатели редко и ненадолго посещают колхозы, фабрики, гигантские новостройки. С действительностью они знакомятся по газетам или по работе очеркистов, которые оцениваются ими как литераторы третьего сорта; кажется, есть даже писатели, которые относятся к очеркисту, как относились офицеры царской армии к денщикам. Для того чтобы хорошо владеть материалом, необходимо всесторонне изучить его, а учиться мы не очень любим, предпочитая учить, что, разумеется, гораздо легче.

Тот факт, что литераторы всё более охотно берутся большими группами за коллективную работу над материалом, знаменует, на мой взгляд, весьма серьёзный поворот товарищей литераторов к живому и крайне полезному делу.

Что может дать такая работа каждой единице коллектива? Всё, что эта единица пожелает и сумеет взять. Во-первых, даст ознакомление с обширнейшим и разнообразным количеством фактов, – с количеством, которое «единоличник» мог бы освоить только годами накопления. Во-вторых, поможет ограничить разрастание плесени эмоционального, мещанского индивидуализма и воспитать качества, необходимые новой индивидуальности, создаваемой действительностью. Индивидуализм необходим только для того, чтобы изображать жизнь своими словами, а не списанными из чужих книг, но вовсе не для того, чтобы изображать собственную свою персону во всём величии её бестолковости. Кстати, пора бы перестать рассказывать читателю о том, «как я работаю», а если нужно говорить на эту тему, так говорить о том, как мы работаем. Когда одного старика спросили, как он плетёт лапти, он ответил: «Возьму лыко, возьму кочедык да и ковыряю, ковыряю, да и думаю: „Эх, сапоги надо бы!“» К сожалению, у нас, когда плетут литературные лапти, о сапогах не думают. В-третьих, коллективная работа, углубляя знакомство писателей друг с другом на живом деле, должна будет воспитать среди литераторов взаимное уважение друг к другу, как нельзя более естественное в стране, где правильным критериумом социальной ценности единицы признается её трудоспособность, её творческая энергия и понимание ею исторического смысла её труда…

Само собой разумеется, что ни на минуту нельзя забывать о той интеллигенции, которая, мысля о себе монархически, воображая себя явлением надклассовым, энергично служит грабителям мира, является злостным врагом пролетариата и всегда готова предать, убить, – я говорю о змее, которая обнаружила своё ядовитое жало у нас на восемнадцатом году и, хотя ей переломили хребет, всё ещё жива, всё ещё источает гнусный яд клеветы и лжи на Союз Советов. Но нельзя и возрождать «махаевщину»[16 - Но нельзя и возрождать «махаевщину»… – реакционное мелкобуржуазное течение (по имени Махайского), резко отрицательно относившееся к интеллигенции, которая рассматривалась как паразитический класс.], создание той же интеллигенции, всегда готовой польстить тому, кого она считает сильным и боится. В. И. Ленин считал «махаевщину» именно созданием интеллигенции.

Коммунист по титулу и партбилету – не всегда коммунист по существу, как об этом говорят не только чистка партии, а и убийство Кирова – факт, который невозможно забыть. Пролетариат по социальному положению тоже не всегда пролетариат по духу, – об этом говорят не только подвиги вождей II Интернационала, но и те рядовые рабочие, которые перескакивают от социализма к фашизму.

Наша страна является магнитом для всех сил, способных искренно работать в направлении коренного изменения мира. К нам всё обильнее будет идти научная, техническая, литературная интеллигенция, задыхающаяся в Европе, и только в наших условиях она может окончательно убедиться, что лучший путь пред нею – с пролетариатом. События требуют от нас более внимательного отношения к тем людям, которые могут оказаться разнообразно и глубоко полезными делу «последнего и решительного» боя, – делу окончательной, всемирной победы пролетариата.

А у нас возможны такие случаи: голландскому литератору, участнику боёв в Амстердаме, не дали слова на съезде, не встретили его, не дали квартиры, он случайно нашёл её у своего знакомого, буржуазного литератора. Говорят, кто-то отказался печатать стихи Гетнера, потому что они «слишком революционны», а «у нас уже был Маяковский, нам нужны классические стихи». Не печатают стихов Арагона. А как относятся к нам? Испанка Тереза Леон, участница съезда, рассказывает: «Человек прошёл пешком всю Испанию до портового города только для того, чтобы увидеть советский пароход – пароход из „страны, которая работает на освобождение пролетариата всей земли“».

Вот – мерзавцы убили Сергея Кирова, одного из лучших вождей партии, образцового работника в деле возрождения пролетариата и крестьянства к новой жизни, к строительству социалистического общества, – убили человека простого, ясного, непоколебимо твёрдого, убили за то, что он был именно таким хорошим – и страшным для врагов. Убили Кирова – и обнаружилось, что в рядах партии большевиков прячутся гнилые люди, что среди коммунистов возможны «революционеры», которые полагают, что если революция не оканчивается термидором, так это – плохая революция. Слышат ли убийцы, как в ответ на их идиотское и подлое преступление рявкнул пролетариат Союза Социалистических Советов? Убили Кирова – и обнаружилось, что враг непрерывно посылает в нашу страну десятки убийц на охоту за нашими вождями, для истребления людей, энергия которых преобразует мир. Враг торжествует: ещё одна победа!

Мерзавец торжествует, но, наверное, и он догадывается, что такие победы не устраняют, а ускоряют окончательную гибель его, что эти победы всё крепче и быстрее организуют энергию классовой ненависти пролетариата, – энергию, которую уже невозможно будет истребить свинцом и газом.

Не удалось убить Димитрова – убили Кирова, собираются убить Тельмана и ежедневно, всюду убивают сотни и тысячи отважнейших бойцов за социализм. Вместе с этим готовятся к новой международной бойне, которая истребит миллионы рабочих и крестьян. Бойня эта нужна только для того, чтоб те лавочники, которые – силою вооружённого пролетариата и крестьянства – победят, могли отнять из-под власти побеждённых лавочников часть земли и населения, чтобы на отнятой земле торговать «безданно, беспошлинно» продуктами труда своих нищих рабочих и крестьян, чтобы бессмысленно, для личной наживы, истощать сокровища чужой земли и рабочую силу завоёванного населения. Всё более и более очевидна неоспоримость учения Маркса: «Какими бы словами ни прикрывалась политика буржуазии – на практике она всегда убийство в целях грабежа».

Но также бесспорно и очевидно, что революционное правосознание пролетариата всех стран быстро возрастает и что мы живём накануне всемирной революции. Могучий и успешный труд пролетариев Союза Советов, создавая на месте царской нищей России богатое, сильное социалистическое государство, делает своё великолепное дело, показывая пролетариату всей земли, что коллективный свободный труд на фабрике и в поле создаёт чудеса. Умное, зоркое руководство ленинского ЦК во главе с человеком, который поистине заслужил глубочайшую любовь рабоче-крестьянской массы, – это руководство не только «со скрежетом зубовным» признаётся, но и восхищает, а – того более – устрашает капиталистов. Восхищение, конечно, не мешает росту звериной злобы лавочников. И, разумеется, банкиры, лорды, маркизы и бароны, авантюристы и вообще богатые жулики будут покупать и подкупать убийц, будут посылать их к нам для того, чтобы ударить в лучшее сердце, в ярчайший революционный разум пролетариата. Всё это – неизбежно, как неизбежны все и всяческие мерзости, истекающие из гнойника, называемого капитализмом.

Но против этого гнойника, всё яснее освещая его отвратительное, тошнотворное, кровавое паскудство, встаёт и растёт уже непобедимое. Не стану перечислять событий этого года, они всем известны. Восемнадцатый год диктатуры пролетариата – год исключительно мощной концентрации пролетариата и колхозного крестьянства. Выборы в Советы знаменуют глубину и высоту культурно-революционного роста масс. Энергия партии вовлекает в поток своего творчества науку и технику – самые сильные орудия культурной революции. Никогда ещё, за семнадцать лет, деятели науки не говорили с партией и пролетариатом таким языком, каким начали говорить в этом году.

В области искусства наиболее энергично заявили о своей готовности взяться за широкое строительство, создать советское зодчество – архитектора. Слушая музыку наших всесоюзных молодых композиторов, чувствуешь, что их тоже заражает эта небывало бурная энергия.

Особенно отстаёт литература. Эпоха повелительно требует от литератора участия в строительстве нового мира, в обороне страны, в борьбе против мещанина, который гниёт, разлагается и в любой момент может переползти в стан врагов, – эпоха требует от литературы активного участия в классовых битвах. Мы рановато укладываемся дрыхнуть на дешёвеньких лаврах, мы всё ещё живем на авансы читателя, не отработанные нами. Читатель сказал нам на съезде нашем, чего он ждёт и требует от нас, но мы как будто не верим, что он имеет право требовать, и продолжаем забавляться пустяками, демонстрируя нашу малограмотность, наш мещановатый индивидуализм и равнодушие наше к зову трагически прекрасной эпохи.

notes

Примечания

1

Первый раздел, под названием «О литературных забавах», в виде самостоятельной статьи впервые напечатан одновременно в газетах «Правда», 1934, номер 162 от 14 июня, «Известия ЦИК СССР и ВЦИК», 1934, номер 137 от 14 июня, «Литературная газета», 1934, номер 75 от 14 июня, и «Литературный Ленинград», 1934, номер 27 от 14 июня. // Второй и третий разделы, под названием «Литературные забавы» с обозначением II и III, впервые напечатаны одновременно в газетах «Правда», 1935, номера 18 и 23 от 18 и 24 января, «Известия ЦИК СССР и ВЦИК», 1935, номера 16 и 20 от 18 и 24 января, и «Литературная газета», 1935, номера 4 и 5 от 18 и 24 января. // Статья включалась во второе и третье издания сборника «О литературе». // Печатается с незначительными сокращениями по тексту второго издания указанного сборника, сверенному с рукописями и авторизованными машинописями (Архив А. М. Горького)

2

…меня весьма заинтересовали две заметки… – Речь идёт о статье Евг. Журбиной «Исполнение желаний В. Каверина» (о романе В. Каверина «Исполнение желаний») и о редакционной заметке «1 из 12-ти», в которой рассказывалось о совещании, организованном Объединением молодой литературы. Совещание заслушало доклад о романе Ю. Берзина «Возвращение на Итаку».

3

В номере 8 «Литературного Ленинграда» опубликована дискуссия… – По-видимому, имеется в виду статья «Победы и поражения»

4

…статейка писателя Чистякова… – «Писатель о писателе»

5

…в повести «Шигоны»… – «Шигоны. Русская повесть XVI столетия», Москва. В типографии С. Селивановского, 1834.

6

Если бы эта история была рассказана на сотне страниц… – В следующем издании автор значительно сократил текст романа «Крестьянин» и переработал его, учитывая указания М. Горького.

7