Случай из жизни Макара

И, напрягая остатки воли, он старался побороть пустоту – перечислял про себя все, что текло и волновалось перед глазами.

«Черное – дома, заборы, желтое – окна… Меня несет сторож, татарин, за пазухой у него котенок… Другой – полицейский…»

Он вслушивался в быстрый говор людей, метавшихся, точно вороны вокруг колокольни.

– Кто таков, кто?

Татарин упрашивал:

– Ны надыбна, ны надыбна!..

– Мы зна-аем…

– Пьяницы, черти…

– Мы ему сичас только видела, она вовсе тверезый була…

– А кто это?

– Пошли прочь!

– Мы узна-аем, небойсь…

Все звуки были странно тусклы и, в то же время, невероятно громки, они садко влеплялись в уши и болезненно гудели в голове, но Макар напряженно хватал их и старался закрепить в памяти, заполнить ими пустоту, одолевавшую его.

– Не узнаете, – бормотал он, то проваливаясь куда-то в глубокую яму, то снова с болью вылезая оттуда.

– Стой! Клади! Айда, барабус,[5 - Барабус – ломовой извозчик (тат.).] в часть, живо, ну!

Макар ткнулся лицом в рогожу, под нею зашуршало сено, его тряхнуло, подбросило и закачало. Кто-то приподнял голову его большими руками, прижал щеку к мягкому и теплому и унылым голосом затянул:

– Кошкам-та, зверям – жалел, себя вовсе не жалел… ух, без ума голова…

– Я тебя знаю! – с внезапной ясной радостью сказал Макар. – Ты сторож, татарин…

– Молчай, уж… такой морда!

Макар хотел глубоко вздохнуть, но сорвался и, крикнув, нырнул куда-то во тьму.

Потом, точно после падения с длинной и высокой лестницы, он лежал перед крыльцом какого-то дома, в глаза ему колко светил фонарь, и сизый, высокий человек, стоя на крыльце, убедительно говорил:

– Ну – дураки же, черти, ну – куда же его?

И гаркнул – зарычал:

– В Покровскую, рр…

Широкие полозья розвальней шаркнули по снегу, снова начало встряхивать, наполняя грудь острой болью, как будто в нее вбили тяжелый гвоздь, но – не плотно, и он качался там.

По синему небу быстро убегали звезды, за белыми крышами катился, прячась, желтый круг луны, обломанный с одного края. Мягко подпрыгивая, плыли вдаль огромные дома, связанные друг с другом заборами, – все уходило из глаз, точно проваливаясь.

– Так сибе – нилза, – говорил татарин, дергаясь, словно он хотел выпрыгнуть из саней, а полицейский сердито ворчал:

– А ты из-за него мерзни…

«Это из-за меня», – сообразил Макар, чувствуя себя виноватым перед татарином, он толкнул его рукою и сказал:

– Прости, брат…

– Молчай… Бульна убил?

– Больно…

– Сачем? Алла велил эта делать?

…Макару показалось, что он, сидя в лодке, гребет против течения так, что ноют плечи, а какие-то рыжие и густые, как масло, волны треплют лодку, заглядывая через борта, не пуская ее; потом он мчался по Моздокской степи на злой казацкой лошадке, собирая разбежавшийся табун; на краю степи лежало большое багровое солнце, мимо него мелькали эти маленькие, озорные лошади, целясь, как бы укусить Макара за ногу, скаля огромные зубы и взмахивая хвостами.

Вдруг перед ним широко и бесшумно распахнулась стеклянная дверь, потом – другая, и татарин сказал:

– Прощай…

Это было так грустно и хорошо сказано, что на глазах Макара выступили слезы и он тихонько засмеялся.

В теплой тишине он шагал вверх по широкой лестнице, – идти было больно, и казалось, что он идет вниз. Его поддерживал под руку человек в белом, с рыжими усами и большим красным лицом, оно кружилось, точно колесо, усы лезли к ушам, нос двигался – Макар сразу понял, что это неприятный человек.

– Позовите ординатора Плюшкова…[6 - П. Плюшков (1860–1899) в 1884–1891 годах работал врачом-ординатором клиники при Казанском университете, впоследствии доктор медицинских наук. 13 апреля 1933 г. Горький писал Груздеву: «Пулю вырезал мне из-под кожи спины ординатор Плюшков тотчас же, как только меня привезли в больницу»]

– Смешная фамилия, – сказал Макар, с этим рыжим необходимо было говорить о чем-нибудь.

– Не твое дело, – ответил рыжий, вводя его в маленькую комнату, где сверкало много стекла, усадил на стул и, стаскивая пиджак, потянув большим носом, спросил:

– Пьяный?

– Что?

– Стрелялся – пьяный?

– Трезвый.

– Значит – дурак.

Он сказал это до такой степени просто и уверенно, что Макар не только не обиделся, а засмеялся, но – смеяться нельзя было: хлынула горлом кровь и обрызгала белый халат рыжего.

– О, черт, – вскричал он, отскочив и встряхивая полу.

Ведя сам себя за бороду, в комнату вошел человек с веселым и приятным лицом.

– Нуте-с?