Надежда мягко, точно кошка, отскочила ко крыльцу, а я – не успел. Губин, выйдя из двери, увидал, что я отхожу от окна. Он надул щеки, ощетинился рыжим волосом и, красный, точно после драки, закричал, неожиданно высоким, злым криком:
– Ты – ты что? Долговязый чёрт… Не желаю тебя, не хочу работать с тобой… иди прочь!
В окне явилось темное лицо с большими синими глазами, – строгий хозяйский голос спросил:
– Это что еще за шум?
– Не желаю я…
– Ты иди ругаться на улицу, а здесь нельзя!
– Да! – обиженно крикнула Надежда, топнув ногой. – Что это такое? Какие…
Выскочила кухарка, с ухватом в руках, воинственно встала рядом с Надеждой и закричала:
– Вот видите – что значит мужиков в доме нет!..
Собираясь уходить, я всматривался в лицо хозяйки: синие зрачки глаз были странно расширены, они почти прикрывали белки, оставляя вокруг себя только тонкий, синеватый же ободок. Эти странные, жуткие глаза были неподвижны, казались слепыми и выкатившимися из орбит, точно женщина подавилась чем-то и задыхается. Ее кадык выдавался вперед, как зоб. Шёлк головки металлически блестел, и снова я невольно подумал:
«Железная голова…»
Губин осел, обмяк, лениво переругивался с кухаркой и не смотрел на меня.
– Прощай, хозяйка, – сказал я, проходя мимо окна.
Женщина не сразу, но ласково откликнулась:
– Прощай, дружок, прощай…
И склонила голову, подобную молотку, высветленному многими ударами о твердое.