Уточкин

И вот теперь, миновав насыпную дамбу в районе Лиманной улицы[1 - В Одессе, как и в Евпатории, также есть Лиманная улица.], брат и сестра поднялись на холм, с вершины которого уже было видно соляное озеро.

Однако внимание мальчика привлекли диковинные сооружения, которые раньше он видел только в книжках, – ветряные мельницы, что напоминали великанов, чьи исполинские веслообразные руки-брусья то вздымались к небу над пейзажем, то касались самой земли, чертя на ней прямые, как по линейке выведенные полосы.

Мысль пришла мгновенно, вернее, даже не мысль, но вспышка сознания, озарение, исключительно рефлекторный жест – поравнявшись с одной из лопастей мельницы, Уточкин ухватился за нее руками и буквально тут же почувствовал, как оторвался от земли, преодолев притяжение, поправ законы гравитации, начав таким образом восхождение вверх, оно же вознесение.

Сжимал доски лопастей из последних сил.

Выл от боли, потому как неструганый горбыль впился в ладони.

Ощущал свой вес, который тянул его вниз.

Видел удалявшуюся от него все более и более двоюродную сестру, перемазанную лечебной грязью.

Или это была глубокая тень?

Вполне возможно, что и так!

Сестра кричала в отчаянии вслед улетающему брату.

Размахивала руками.

Казалась смешной, едва различимой на вершине холма, что нависал над соляным озером.

Ветер усиливался, и ему вторил ритмичный скрип маховиков внутри мельницы, шелест приводных ремней, грохот цепей, треск жерновов.

– Сережа, Сережа, не улетай! Куда ты?

А он и не улетал вовсе, просто сражался с ветром и с самим собой, уже не чувствуя совершенно боли в руках, забыв о ней, страха, впрочем, тоже не чувствуя.

Просто Сережа пошел на второй круг.

Спустя годы именно на втором кругу циклодрома (предпочитал бетонный или асфальтовый трек земляному) Уточкин полюбит резко ускоряться, а говоря спортивным языком, предпринимать внезапный спурт.

Происходить это будет так.

Со старта, как правило, он уйдет последним.

Сосредоточенно, словно прислушиваясь к самому себе, присматриваясь, приноравливаясь, встанет из седла и начнет продавливать каждую педаль до земли и обратно, будет переваливаться с боку на бок, будет раскачиваться, как шаланда при штормовой погоде, крепко сожмет руль.

Его взгляд исподлобья будет грозен в эту минуту.

И со стороны покажется, что атлету невыносимо тяжело заставить двинуться полотно циклодрома себе навстречу, что он страдает и даже мучается.

Однако, проехав таким якобы мучительным образом несколько метров, Уточкин внезапно сядет в седло и с необычайной легкостью, даже искательством подхватит заданный соперниками темп.

Будет как бы пристреливаться, прогревать мышцы и найдет его (темп) умеренным и вполне для себя приемлемым.

Он позволит себе даже улыбнуться едва заметно, словно что-то замыслил.

Сначала, что и понятно, будет держаться в хвосте группы, будет присматриваться, взлетая на виражах до самой верхней кромки, до самых зрителей, чтобы затем под общий гул одобрения провалиться вниз, оказаться на уровне соперников.

Это – как качаться на качелях.

Будет раскатываться с очевидным удовольствием и даже удалью, словно бы демонстрируя собравшимся, что находится в добром расположении духа и полон сил, что представление только начинается.

И вот при заходе на второй круг он вдруг резко взвинтит частоту педалирования, словно выпустит из металлического ящика, в котором великий и ужасный Гудини хранит свои страшные тайны, неведомое всесильное существо.

Мышцы на ногах станут рельефными.

Тактика очевидна: сначала Уточкин прячется за спинами соперников, оказывается невидим для них, а потом он как вихрь, как шквал вылетает сзади, не оставив им никаких шансов.

Некоторые, правда, попытаются подхватить его неистовый, уму непостижимый спурт, но довольно быстро, впрочем, отстанут, растратив все силы именно на погоню, а не на победный финал.

Финишировать будет, как правило, в одиночестве под оглушительный рев трибун: «Уточкин! Уточкин!»

Читаем у поэта и мемуариста Аминодава Пейсаховича Шполянского, более известного как Дон Аминадо:

«Курносый, рыжий, приземистый, весь в веснушках, глаза зеленые, но не злые. А улыбка, обнажавшая белые-белые зубы, и совсем очаровательная.

По образованию был он неуч, по призванию спортсмен, по профессии велосипедный гонщик.

С детских лет брал призы везде, где их выдавали. Призы, значки, медали, ленты, дипломы, аттестаты, что угодно. За спасение утопающих, за тушение пожаров, за игру в крикет, за верховую езду, за первую автомобильную гонку, но самое главное, за первое дело своей жизни – за велосипед.

Уточкин ездил, лежа на руле, стоя на седле, без ног, без рук, свернувшись в клубок, собравшись в комок, казалось управляя стальным конем своим одною магнетической силой своих зеленых глаз».

Итак, Сережа пошел на второй круг на мельничной лопасти, испытывая при этом нечеловеческий, неведомый ему ранее восторг, не чувствуя при этом ни боли в руках, ни страха.

Очень хорошо запомнил, как тогда, на берегу озера Сасык под Евпаторией, гипнотизировал взглядом время, мечтал о том, чтобы оно остановилось и он вот так навсегда бы и остался между небом и землей.

А потом произошло то, что и должно было произойти, – при заходе на третий круг судорога внезапно отпустила и он непроизвольно разжал окостеневшие пальцы.

И упал.

Первый полет на мельничной лопасти, на руках-брусьях сказочного великана закончился бесславно, что уж тут говорить.

При падении разбил лицо, прикусил язык и сломал правую руку.

Таким образом, поход в грязелечебницу закончился, так и не начавшись, а сестра выбежала из глубокой тени на солнце и бросилась с плачем к Сереже.