Возвращая долги…

Тонкокостный смотрит на него, как на полного идиота.

– Фима, – пытаюсь я спасти положение. – Ты, я смотрю, от московского снобизма совсем уже обалдел. Они прекрасно знают, что такое фотоаппарат. Не надо им растолковывать. Вы извините его ребята, он просто нервничает, не привык к оружию…

Оба пограничника смеются, пряча за спины автоматы. Вроде бы получилось разрядить обстановку никого не обидев. Ф-фух!

– Тогда пуст скарей прывыкаэт, тут бэз аружий нэльзя. Тут аружий у всэх!

Небритый отчаянно коверкает русские слова, но улыбается при этом широко и добродушно. Хорошая у него улыбка, открытая, искренняя, вовсе не похожая на вымученные наши.

Тонкокостный, видимо старший в этой группе, он разворачивается и дает оставшимся у шлагбаума отмашку, чтобы нас пропустили. На прощание говорит на чистом русском без малейшего акцента:

– Жаль, что вы не журналисты. Но фотографы, это тоже неплохо. Будете в Цхинвале, сделайте много снимков. Пусть все увидят, как живет наш народ. Фотография иногда может сказать больше, чем самый правдивый репортаж. Удачи вам и доброго пути.

– И вам удачи, – автоматически отвечаю не вкладывая в слова никакого особого смысла, просто обычная вежливость.

Но пограничнику видимо так не кажется, он прижимает раскрытую ладонь к сердцу и склоняет голову, искренне благодаря:

– Спасибо, брат.

Черт поймет этих кавказцев, с ними всегда вот так. Самая обычная ничего не значащая на наш взгляд и ни к чему не обязывающая вежливость, может вызвать горячую благодарность. И точно так же из-за самой невинной по нашим понятиям шутки, тут можно нарваться на нож, или пулю. Я для себя на всякий случай решил, что на будущее надо вести себя здесь как можно осторожнее, стараясь лишний раз ничем не задеть и не спровоцировать окружающих.

Водитель жмет на газ, и импровизированный блок-пост быстро тает вдали. Пограничники машут нам вслед руками.

– Тоже мне, чурка не русская, – ворчит за спиной Фима. – «Бэз аружий нэльзя»! По-русски научился бы говорить сначала, обезьяна небритая…

Я замечаю, как белеют у водителя костяшки пальцев сжимающих руль и понимаю, что он на последнем пределе. Ну вот, еще одно нежданное наказание! Фима со своей непоколебимой уверенностью, что именно он является центром Вселенной, а остальные лишь вращаются вокруг него, причем именно так, как ему этого хочется, наверняка станет здесь серьезной проблемой. Вряд ли местные будут спускать ему подобные выражения. Решив немного осадить приятеля, я разворачиваюсь к нему и совершенно серьезно спрашиваю:

– Фима, золото мое, напомни-ка сколько иностранных языков ты знаешь?

Одноклассник замирает в удивлении и даже перестает на время бурчать.

– Не понял? Тебе зачем?

– Что значит зачем? Что, просто ответить слабо? Ну? Поведай миру, на скольких иностранных языках ты говоришь совершенно свободно?

– Ну, английский в школе учил… – все еще не врубается Фима.

– Да ты что?! – притворно восторгаюсь я. – Speak you on-english, my friend? Only, please, answer me without accent since otherwise I bad understand.

– Чего? – ошалело разевает рот Фима обалдело лупая глазами.

– Того! – передразниваю я его. – Раз ты сам ни фига не рубишь ни в одном иностранном языке, даже в школьном английском, так какого же хрена ты зовешь чуркой этого погранца, только за то, что тот путает в чужом языке ударения? Чего молчишь? Эх ты, полиглот!

Фима краснеет как рак, обиженно надувается и замолкает. Зато водитель косится на меня с явным одобрением и симпатией. Он ничего не говорит, но сразу видно, что ему по нраву то, как я вступился за его земляка. На Кавказе вообще очень высоко ценятся меткий острый язык и образная речь. Горцы в этом толк знают.

Дальше километр за километром пролетают мимо в полнейшем молчании. Трасса явно начинает идти вниз. Мы, не сбрасывая хода, проскакиваем через несколько бетонных мостов. Шумевшая всю дорогу по правую руку от нас беспокойная горная речка вдруг начинает петлять, то пересекая дорогу, то выныривая от нее с другой стороны. Наконец, окончательно успокоившись, прочно занимает место слева от дороги, а мы въезжаем в поселок Джава. Знакомая картина, словно привет из далекой юности. В годы армейской службы мне приходилось бывать в этих местах, и с тех пор на удивление мало изменилось. В девяносто первом году здесь прокатилось сильнейшее землетрясение и с тех пор тут и там можно увидеть остовы покалеченных домов и довольно живописные развалины. Восстанавливать разрушенное было некогда, да и некому. Все эти годы непризнанная республика то воевала за свою независимость, то влачила жалкое полуголодное существование в тисках экономической блокады. До строек ли тут?

– Вот, – тыкаю пальцем в летящие за окном дома, объясняю все еще дующемуся на заднем сиденье Фиме. – Это Джава, ихний районный центр. Большое, по местным меркам селение.

– Дзау, – не отрываясь от руля скрипит сквозь зубы водитель.

– Что? – не расслышав толком что он сказал, я оборачиваюсь к нему.

– Дзау, – уже отчетливее повторяет водитель. – По-осетински правильно говорить Дзау. Мы в Осетии, значит здесь нужно произносить названия так, как их произносят осетины.

Я растеряно замолкаю, переваривая услышанное, а подлец Фима, за спиной ехидно хихикает, радуясь моему промаху.

Вся протяженность Джавы, или Дзау, не знаю уж теперь как и сказать, вместе с примыкающими к поселку с юга селами Мсхлеби и Сакире не многим больше трех километров. Так что мы проскакиваем эти населенные пункты насквозь всего за несколько минут, и вновь оживившаяся было трасса становится пугающе пустынной, лишь шум говорливой реки, да гул нашего мотора нарушают ее покой. Машина то и дело прыгает в выбоинах, асфальт, говоря по чести давно бы уже следовало заменить, только кому этим здесь заниматься? Да и стоит ли, если ложась вечером спать ты не можешь на сто процентов поручиться за то, что завтра проснешься живым. До асфальта ли тут?

Но как оказалось я напрасно клеветал на дорогу, стоило радоваться пока ехали пусть по такому, но все же покрытию. Неожиданно наш молчаливый шофер решительно свернул с бегущего дальше вдоль реки шоссе на уходящую вправо разбитую грунтовку и почти не снижая скорости понесся по ней вздымая кучи пыли и мелких камешков.

– Э-э, шеф! Я не понял, мы чего с шоссе съехали?! Куда ты нас повез?! – возмущенно завозился сзади ударившийся на очередной колдобине головой об крышу Фима.

Водитель его вопрос проигнорировал, старательно делая вид, что полностью сосредоточен на том, как бы половчее объехать очередное вынырнувшее перед капотом препятствие. Мог бы, кстати, особо не утруждаться, дорога была разбита настолько, что уворачиваясь от одной ямы, ты все равно не минуемо попадаешь в другую.

– В самом деле, куда вы нас везете? – подключился я к стенаниям дружка.

– Это объездная дорога, – нехотя пояснил, хмуря брови шофер. – Шоссе идет через грузинские села. Там мне появляться нельзя, да и вам я бы не советовал. Мы всегда в объезд ездим, по этой дороге, она чуть длиннее, зато проходит только через осетинские селения. В них живут хорошие люди, бояться нечего. Вы не переживайте, скоро уже будем на месте.

– Да что они тут, совсем с ума посходили, что ли?! – гневно воскликнул Фима. – Да мне по хрену грузинские там села, осетинские, или негритянские! Какое мне-то до этого дело?! Я хочу ехать с комфортом, по нормальной дороге, и мне от души насрать, кто вдоль нее живет! Слышь, водила! Хватит дурку валять! Если решил за наш счет своих родственников заехать проведать, так не выйдет, можешь даже не рассчитывать! Не на тех напал! Мы тебе не лохи какие-нибудь! Давай, поворачивай назад на нормальную дорогу! Ну! Что не слышишь, что тебе говорят?!

Он решительно положил руку на плечо водителя, и кто знает, чем бы все это кончилось если бы в этот момент не ударила автоматная очередь. Грохот выстрелов разорвал тишину, многократно отразившись от каменных стен по обе стороны дороги. Три патрона, почему-то четко решил я в тот момент. Очередь ровно на три патрона, значит стреляли прицельно, не просто из баловства. Кто стрелял? В кого? Судя по сузившимся глазам водителя, по напряженности его позы и впившимся в руль пальцам, последний вопрос был явно риторическим. На разбитой грунтовке машину и так-то швыряло из стороны в сторону, а теперь, когда педаль газа была утоплена практически в пол, и двигатель ревел на максимальных оборотах, болтанка стала просто невыносимой. Я благодарил бога за то, что все-таки догадался пристегнуться, но даже несмотря на ремень, меня то и дело бросало то ударяя об напряженное плечо водителя, то впечатывая в всем телом в дверцу, будто теннисный мяч, а уж что творилось с Фимой на заднем сиденье, можно было только предполагать по матерным возгласам и мягким ударом о железо его рыхлого заплывшего ранним жирком грузного тела.

Не могу точно сказать, сколько времени продолжалась эта безумная гонка наперегонки со смертью, вряд ли дольше нескольких минут, но по моим внутренним часам прошла целая вечность. Я все-таки разок неудачно впечатался головой в стойку, и теперь череп в месте удара наливался тупой пульсирующей болью. «Надо бы приложить что-нибудь холодное, а то как пить дать, вырастет здоровенная шишка!», – настойчиво билась в голове глупая и неуместная сейчас, вынырнувшая откуда-то из глубин детской памяти мысль. Я даже оглянулся в поисках какого-нибудь подходящего предмета, естественно ничего не нашел. Что может быть достаточно холодным в несколько часов подряд летевшей по жаре машине? Ума не приложу…

Наша многострадальная «шестерка» замерла прямо посреди дороги, полностью заблокировав проезд, правда, ни попутного, ни встречного транспорта мы не видели уже давно, так что заботиться, было в принципе не о ком. В крайнем случае постоят немного, потерпят, подумаешь всего одна машина, это вам не московские многокилометровые пробки. Блин, что за дурь в голову лезет?

Водитель молча сидел, глядя остановившимся взглядом в окно, бессильно лежащие на руле руки крупно дрожали. Откуда-то с пола с трудом поднялся Фима, слегка подрастерявший свою напористость, но все еще горящий праведным гневом.

– Я не понял, шеф, это что такое было? В нас что, стреляли?! Что ты молчишь? Стреляли, да?! Кто? Зачем? Да не молчи ты, истукан, чертов!

– Здесь грузинский пост на горе, – тяжело с трудом разлепляя непослушные губы выдавил пожилой осетин. – Они часто обстреливают проезжающие машины… Не бойтесь, сейчас они уже нас не видят…

– Ну спасибо, успокоил! – всплеснул руками Фима. – Ну ничего себе заявочка! Что это еще за грузины такие? Армия? Полиция?

– Нет, – покачал отрицательно головой водитель. – Это просто грузины, те, что живут в селах рядом с Цхинвалом. У них там отряды самообороны, оружие, вот пост оборудовали на горе, так чтобы объездную дорогу видеть…

– Час от часу не легче, – демонстративно вздохнул мой приятель. – Что у вас здесь за дичь творится? Партизаны какие-то отмороженные! Они что, вот так вот по всем машинам стреляют?

Водитель лишь молча кивнул.

– По всем? – недоверчиво сощурился Фима. – И на фига же это им нужно?

– Не знаю, – устало пожал плечами осетин, и добавил так, будто это все объясняло: – Они же грузины…

Вот так вот значит, раз грузины, то все понятно. Словно не название национальности произнес, а четкое определение дал, сразу же поясняющее любую неадекватность поступков.

– Угу, – недовольно проворчал меж тем Фима. – А они точно так же говорят, мол чего там, это же осетины, или абхазы. И ручками точно так же машут…