Место действия – Южный Ливан

• 09:33 – батальон открывает огонь по опорным пунктам "Хизбаллы" вдоль границы. Запрос комбата на артподдержку отклонён, по-видимому артиллерийская батарея, размещённая в районе границы, была без расчётов. В бригаде предполагали, что батарея будет готова только к 18:00 (то есть 9 часов после похищения), реально батарея была готова через 7 часов.

• 09:39 – два боевых вертолёта прибыли в район размещения батальона.

• 09:45 – вертолёты сообщают, что они видят два горящих джипа.

• 10:03 – батальон сообщает в штаб бригады, что 2 солдата из состава патруля отсутствуют.

• 10:20 – премьер-министр Израиля Ольмерт извещён о похищении.

• 11:00 – танк роты "Алеф" 82-го батальона 7-й бригады выдвигается на господствующую высоту с ливанской стороны границы. При достижении позиции танк подрывается на фугасе, весь экипаж (4 человека) погибли. В ходе эвакуации танка от миномётного огня гибнет ещё один военнослужащий. Таким образом в этот день погибло 8 и было похищено 2 бойца АОИ, 4 солдата и 2 гражданских получили ранения.

• В рамках плана "Ганнибал" ВВС атакуют (план "ха-Меймад ха-Ревии" – "Четвёртое измерение") объекты "Хизбаллы" вдоль границы и объекты инфраструктуры, включая дороги и мосты, ведущие на север. Всего за этот день было атаковано более 36 различных целей, в том числе как минимум 3 моста через реку Литани и 2 через реку А-Захарани.

• В АОИ распространён план "Мей Мером" ("Небесные воды") – план общего наступления в Южном Ливане. План предусматривал массированное применение артиллерии и авиации по целям "Хизбаллы" с параллельной мобилизацией резерва, а затем – широкомасштабное наступление в Южном Ливане. План был опробован на учениях СВО в июне 2006 г., был выявлен ряд недостатков, после чего план был отправлен на доработку. На октябрь 2006 г. были запланированы новые учения, в случае успеха которых план должен был быть утверждён начальником генерального штаба АОИ.

• 12:50 – пресс-конференция премьер-министра Израиля Ольмерта. В ней он заявляет, что похищение – не просто теракт, а акт агрессии против Израиля со стороны соседнего государства (Ливана).

• 14:30 – совещание у министра обороны по дальнейшим действиям Израиля.

• 16:06 – совещание у начальника генерального штаба. Отдан приказ готовиться к атаке ракет большой дальности "Хизбаллы". Отвергнуты предложения о мобилизации резерва.

• 18:00 – совещание премьер-министра и министра обороны с руководством силовых ведомств.

• 20:00 – 2-х часовое заседание правительства в Тель-Авиве. Принято решение начать операцию против "Хизбаллы". Операция получила название "Сахар холем" ("Достойная плата" или "Достойное вознаграждение"), 13 июля её переименовали в "Шинуй кивун" ("Смена курса"). Для принятия срочных решений создан узкий кабинет министров в составе 7 человек: премьер-министра Эхуда Ольмерта, первого заместителя премьер-министра Шимона Переса, министра обороны Амира Переца, министра иностранных дел Ципи Ливни, заместителя премьер-министра и министра транспорта и безопасности на дорогах Шауля Мофаза, заместителя премьер-министра и министра промышленности, торговли и занятости Эли Ишая и министра внутренней безопасности Ави Дихтера.

• 22:30 – заседание узкого кабинета и принятие конкретных решений о ближайших целях операции.

• 23:59 – начало операции ВВС "Мишкаль Сгули" ("Удельный вес"), по уничтожению арсенала ракет большой и средней дальности "Хизбаллы". 69-я эскадрилья ВВС ("Патишим"), вооружённая самолётами F-15I "Раам", нанесла удар по местам дислокации пусковых установок (ПУ) и складам боеприпасов. Уничтожены 40–44 ПУ из 50–59 имевшихся и сотни ракет. Налёт продолжался 34–39 минут. Сразу после этой операции ВВС начали операцию "Мишкаль Ноца" ("Вес пера") – уничтожение ПУ и складов ракет малой дальности ("катюш") в Южном Ливане. Всего – несколько десятков объектов, малую часть от имевшегося арсенала таких ракет.

Шура Шварцман. Черный

Кофе исходил ароматом корицы и еще каких-то дразняще пряных специй. Правильный кофе, настоящий. Не та моча, что в третьесортных забегаловках зовется "Эспрессо" и заваривается путем простого залития бурого порошка кипятком. А тот, который получается после размалывания на стариной ручной кофемолке аккуратно обжаренных зерен, доводится несколько раз почти до кипения в изящной обязательно медной турке, и лишь потом разливается по тонкостенным чашечкам китайского фарфора, сдобренный темным тростниковым сахаром. Мечта, а не кофе! В отпуске Шварцман пил только такой. И подавали его лишь в одном единственном месте. В маленькой кофейне, притулившейся через три квартала от его дома. Точнее не от его собственного дома, а от высоченной, вытянувшейся к небу свечки, на седьмом этаже которой помещалась его квартира. Назвать это жилье домом язык как-то не поворачивался. Дом это что-то живое, теплое, хранящее на себе отпечаток личности хозяина, а вовсе не отделанные по последнему слову евродизайна квадратные метры, на которых он появляется раз в год, когда выпадает отпуск. Холодные безликие стены, не несущие никакой информации о жильце, лишенные души и индивидуальности, будто казенный номер в гостинице.

Зато кофе в отпуске всегда был самым лучшим, сваренным по старинному берберскому рецепту специально для него, как для постоянного клиента заведения. Это становилось уже ритуалом, ежедневным священнодействием, которое ничто не могло отменить. С возрастом он начал особенно ценить такие вот маленькие радости, мелкие привычки и безобидные пунктики, собственноручно разработанные для себя любимого, позволяющие лишний раз уцепиться за стремительно превращающуюся просто в унылое существование жизнь. Этакая игра в эстетствующего аристократа. "Каждое утро мне просто необходимо выпить пару чашечек кофе по-берберски, даже не представляю себе, как можно начинать утро иначе", – так он порой говорил случайным знакомым, нарочито противным снобистским тоном, изящно отклячив в сторону мизинец правой руки с безупречным маникюром. Играл в аристократа, заполняя упражнениями в актерском мастерстве, столь желанную ранее беззаботную скуку отпуска. Случайные знакомые верили. Вот только себя не обманешь, не вытравишь память о тех многочисленных утрах, что начинались с глотка противно воняющей дезинфекционной таблеткой, теплой воды из фляги. Не забудешься до конца, играя в скучающего плейбоя, пусть даже на короткое время. Просто уже не можешь иначе, какая-то часть мозга, продолжающая помимо твоей воли жить в настороженном боевом режиме, не даст расслабиться, окончательно поверить в придуманную не столько для окружающих, сколько для самого себя красивую сказку. Он горько усмехнулся, только сейчас сообразив, что неосознанно сел в угол, лицом ко входу и так, чтобы за спиной была глухая стена. Намертво въевшаяся в плоть и кровь привычка сработала с неотвратимостью хорошо отлаженного спускового механизма. Какой уж тут образ скучающего светского льва? Откуда?

Но в отпуске все равно ужасно хотелось создать качественную иллюзию именно такой вот жизни, некий эрзац светскости, манер и лоска. Важной частью данного образа было это почти ритуальное кофепитие. Потому в любую погоду, в любом настроении, он каждое утро заходил сюда, в малопосещаемое в это время заведение всего на пять столиков, где за барной стойкой его ждала улыбчивая девушка в кружевной наколке. Каждый год разная, почему-то барменши здесь надолго не задерживались. Он церемонно здоровался, усаживался всегда за один и тот же столик в углу у огромного, как магазинная витрина, во всю стену окна. Сидел и смотрел на снующих за прозрачной преградой стекла людей, на мельтешащие туда-сюда машины, наблюдал людскую суету и радовался тому, что лично он не имеет к ней никакого отношения. Как рыба, сонно и равнодушно глядящая из аквариума, из-за прозрачной, но надежно отсекающей ее от остального мира пленки прозрачного стекла.

Затем девушка приносила ему кофе, грациозно сгибалась, выставляя на стол все положенные аксессуары, и он с удовольствием наблюдал за ее точными движениями, за изгибами облаченного в строгую униформу тела, вдыхал запах ее духов и собранных в целомудренный узел волос. Иногда улыбался мечтательно, задерживая взгляд на ее миловидном личике, и тогда юная барменша забавно краснела, торопясь сбежать обратно за стойку. Он ни разу не заговорил с ней. Только делая обычный изо дня в день повторяющийся заказ. К чему? Знакомство могло разрушить все очарование момента. Пусть лучше все остается так, как есть. С возрастом начинаешь ценить многие, казалось бы, простые и обыденные вещи, перестаешь стремиться к результату, предпочитая ему сам процесс. Для него сегодняшнего, умудренного опытом, уже не молодого, что говорить, гораздо приятнее было оставить ситуацию нераскрытой, полной полунамеков и тонкой игры: таинственный элегантный незнакомец, никогда не спешащий и, не моргнув глазом, ежедневно заказывающий самый дорогой напиток в заведении и сгорающая от любопытства молодая девушка… Нужно ли здесь продолжение? Да и какое? Пошлый роман-однодневка… Что вы, это все только испортит, пусть лучше останется легкий флер маленькой неразгаданной тайны, одиноко звенящая нота неизвестности и романтики в пульсирующем всего в метре за стеклом насквозь прагматичном мире. К тому же и походов таких осталось всего шесть. Шесть последних дней так быстро пролетевшего отпуска. В следующий раз он вернется сюда лишь через год. Если ему суждено вернуться вообще… Если будет куда возвращаться… И хоть это и грустно, но через год, его скорее всего будет встречать уже другая девушка. Она так же удивится его первому заказу, будет мучиться извечным женским любопытством несколько недель, и так же не решится с ним заговорить. И в ее памяти он тоже останется таинственным незнакомцем, человеком из загадочного и прекрасного мира. Что ж, пусть будет так…

Откинувшись на спинку стула, Шварцман специальной серебряной гильотинкой аккуратно срезал кончик кубинской сигары, предвкушая и оттягивая наслаждение, поднес ее к носу, вдохнул терпкий запах табака. Закрыв глаза, на секунду увидел, как ласковая океанская волна накатывается на песчаный пляж. Мелькнули под веками обворожительные мулатки, креолки, пиратские бригантины, ром и плантации сахарного тростника. Мечта! Мечта, которой ему никогда не увидеть воочию. Много чего уже никогда не увидеть и не испытать в этой жизни. Мир оказался слишком велик, и не в силах человека объять необъятное, слишком короток наш срок здесь, чтобы успеть все, о чем мечтают распаленными бессонными ночами мальчишки любой национальности, и любого цвета кожи. Он и так пережил наяву большую часть своих детских грез, тех, что на поверку оказались далеко не столь прекрасными, как виделось в те годы, когда мир был юным и простым, состоящим всего из двух красок: черной и белой. Так стоит ли жаловаться? Определенно нет. Ведь совсем недавно разменян четвертый десяток, жизнь всего лишь на полпути. Кое-что еще можно успеть. Нужно только плюнуть на все и перестать, наконец, таскать каштаны из огня для других, дать отдых постоянно обожженным и кровоточащим рукам, пусть дальше дерьмо разгребает кто-нибудь еще.

Он улыбнулся невесело и поднес к губам маленькую фарфоровую чашечку. Первый, самый вкусный глоток обжигающего ароматного напитка. Кофе должен быть горячим и сладким, как поцелуй женщины. Этой простой истине научил его старый араб Мустафа. Добрый и мудрый, чем-то неуловимо похожий на оживший вдруг персонаж из сказок "Тысячи и одной ночи", задержавшийся в нашем времени реликт глубокой старины. Тот самый, которому он собственноручно выстрелил в затылок, всего неделю спустя, после того, как они вдвоем пили кофе, занятые неторопливой беседой. Точно такой же как тот, что черной дегтярной волной плещется сейчас в его чашке… Кожу ладоней мерзко защипало, будто на нее вновь брызнули теплые капли крови и мозга. Старик даже не вскрикнул, он, скорее всего, вообще не понял, что с ним произошло. По-крайней мере Шварцману хотелось так думать. Вновь в коленях возникла эта постыдная зудящая слабость, совсем как тогда, когда палец лежал на спусковом крючке направленного в затылок Мустафе пистолета и, казалось, не было в мире силы способной сдвинуть его с мертвой точки. Он тряхнул головой, отгоняя, налетающий морок, но добился лишь того, что перед глазами вновь, в который раз, встали убогие дома палестинского пригорода, окружившие центр трущобы. Те, где он прожил неделю. Палестинец среди палестинцев. Боец израильского специального подразделения "Дувдеван", волк в овечьей шкуре.

Никакого намека на военную форму – потертые джинсы, легкие куртки и повязанные вокруг шеи традиционные куфьи. Подержанная "субару" – битое ржавое ведро. Трое бойцов в самом сердце палестинской территории, трое евреев, выдающих себя за палестинцев. Трое против всех. Малейшая ошибка: случайно проскользнувший акцент, не к месту брошенное слово, неправильный жест и их просто разорвут на части. Спрятанные за пазухой пистолеты, в данном случае слишком слабая гарантия выживания, о ней даже не стоит лишний раз упоминать, разве что если повезет, кто-то может успеть застрелиться, не попасть в руки врагов живым. Не больше. Такая уж служба в "Дувдеван", такие задачи, силой никто сюда не тащил, наоборот отговаривали, как только могли. Не отговорили. Подразделение создано для обнаружения и нейтрализации боевиков "ХАМАС", "Исламского джихада" и других агрессивных организаций исламистов, в последнее время растущих словно грибы после дождя. Обнаружение и нейтрализация, лучше всего захват живьем, лишь на самый крайний случай ликвидация. Здесь это называют "выхватывание". Грамотно "выхваченный" деятель, дает расклад по всей известной ему части подполья арабских боевиков, наводя на следующие объекты. Те, в свою очередь на следующие, простая арифметическая прогрессия. Бойцы, неотличимые от обычных феллахов, колесят по палестинским деревушкам, смешиваются с общей арабской массой, растворяются в ней, ожидая своего часа, невидимые, неслышимые серые тени в любой момент готовые нанести точный удар. Боевики лишаются сна и покоя, опасность всегда рядом, она может исходить от кого угодно – от идущей по улице женщины, от чинящего велосипед паренька, от бродячего проповедника… Когда и от кого угодно. Принцип неотвратимости кары в действии, вот суть методов, что реализуют здесь бойцы "Дувдеван".

На окраине выжженного солнцем, забитого пылью маленького городишки Дженин в доме старого Мустафы поселились улыбчивые молодые студенты, приехавшие из самого Тель-Авива. Очень редкий случай – палестинцы, которые учатся в университете, почти невозможная диковина. Мустафа просто млел от общения с уважительно относящимися к нему, умными и предупредительными собеседниками. Да они еще и деньги за снятую в его хибаре комнату платили. При этом вели себя прилично, истово совершали все положенные мусульманам ритуалы, не пьянствовали, не водили развратных женщин. Вот она надежда Палестины, ее долгожданное сияющее заслуженным благоденствием будущее. Эти уж наверняка сумеют, действуя не только грубой силой, но и умом вернуть отнятые у обманутого народа земли, сумеют воссоздать единое палестинское государство. Особенно полюбился ему чернявый Шура, странное какое-то имя, сам говорит, что это прозвище, а товарищи при этом скалятся в белозубых улыбках. Ну да ладно, это их дело. Какая разница как кому хочется называться, не в этом суть. Суть в почтительном уважении, с которым слушает Шура старого Мустафу, и не показное это внимание, а самое, что ни на есть настоящее, очень дорого стоящее.

Бойцы "Дувдеван" прожили у старика девять дней, за это время цель операции была достигнута. Установлен контакт с боевиками из входящей в арафатовский ФАТХ группировки "Черные пантеры". Приманка – продажа оружия, автоматов Калашникова, якобы привезенных с собой псевдостудентами. В перспективе дальнейшее сотрудничество и более крупные партии. На Территориях оружие нужно всем, оно просто необходимо, как воздух. Без оружия ты никто и звать тебя никак, твой номер вечно девятый. Зато, если у тебя есть автомат, ты предельно уважаемая личность, с тобой считаются, стараются угодить, да просто боятся. С автоматом ты можешь вступить в любую из многочисленных группировок и иметь хороший заработок, сильно не перетруждаясь. В общем, как давно замечено, оружие дает своему владельцу силу и власть. На Территориях это вдвойне справедливо. Так что крючок, заброшенный группой "мистааравим", лжеарабами, беспроигрышен, какая-никакая рыбка обязательно дернет наживку. Но любая группу в этот раз не устраивает, охота идет адресно, только на "пантер". Потому проходит целых девять дней до первой поклевки.

Шварцмана остановили на улице. Юркий беспризорный мальчишка в грязных заношенных шортах и такой же замызганной майке внимательно смотрел в лицо быстрыми черными бусинками глаз, улыбался хитрой нагловатой улыбкой.

– С тобой хотят поговорить, уважаемый. Большие люди хотят тебя видеть по важному делу. Иди за мной, я тебя отведу.

Сердце глухо ухнуло в груди. Есть! Похоже на этот раз клюнуло, причем так, как обычно и клюет по-настоящему крупная рыба. Без дешевых понтов и наездов. Внешне он постарался не выказать ни малейшего волнения, отмахнувшись от малолетнего наглеца, как от надоедливой мухи. Но тот отставать не хотел, явно пообещали денег, если приведет нужного человека. Потому и старался стервец на все сто, шел следом, хватал за руку, настойчиво нудил себе под нос насчет "больших и важных людей".

– Если большие люди хотят со мной говорить, пусть приходят и говорят. Я ни от кого не прячусь, любой, если захочет, может меня найти, – равнодушно пожал плечами Шварцман. – Знаешь дом старого Мустафы? Вот передай важным людям, чтобы приходили туда, я с друзьями там остановился.

Однако так легко отделаться от настойчивого посланца не удавалось. Забегая вперед и искательно заглядывая в глаза, мальчишка продолжал канючить, постепенно переходя от просьб к угрозам:

– Очень важные люди, те, что борются с евреями, очень серьезные. Самые крутые в нашем районе. Их все здесь уважают и бояться. Если такие люди зовут, надо идти. Иначе сильно пожалеть потом можно.

– Ну и достал ты меня, малой! Откуда ты только взялся такой приставучий? – Шварцман остановился и демонстративно оттер ладонью выступивший на лбу пот, показывая этим жестом, насколько утомил его назойливый попутчик. – Ладно, уговорил. Веди к своим важным людям, да побыстрее, у меня дел сегодня еще не меряно.

Конечно, это было не самым безопасным вариантом дальнейшего развития событий. Отправляться неизвестно куда, на встречу с явными боевиками никого из своих ни о чем не предупредив, крайне рискованно. В результате подобного разговора можно просто исчезнуть бесследно, как уже неоднократно случалось с агентами здесь на Территориях. И даже останков твоих потом не найдут, чтобы предать земле должным образом. Хотя вот этот последний момент, если честно, волновал Александра Шварцмана очень мало. Ну не верил он в загробную жизнь, был убежденным атеистом и с презрением относился к любым посмертным процедурам, будь то православное отпевание, ритуальное прочтение Кадиша, или любые другие подобные заморочки. Но вообще-то пропасть безвестно и валяться в какой-нибудь вонючей выгребной яме все равно отчаянно не хотелось. Потому неторопливо топая за юным гонцом, усиленно изображая крайнее раздражение оттого, что вынужден нарушить четко распланированный день, Шварцман изрядно нервничал, обливаясь холодным потом, несмотря на жаркий день и нестерпимо яркое солнце, торчащее прямо в зените. Зародившейся внутри неуверенности способствовало и то, что в группе он был самым неопытным и для первоначальных переговоров с террористами подходил, прямо скажем, меньше остальных. Но тут уж не переиграешь, если выбор боевиков пал именно на него, приходилось играть роль до конца.

Мальчишка, безошибочно находя дорогу, петлял между глинобитными лачугами кварталов городской бедноты. Как он ориентировался в этом трущобном лабиринте, для Шварцмана оставалось загадкой. Несмотря на всю специальную подготовку, на затверженную наизусть перед заданием схему Дженина, лично он потерял направление уже давно и вряд ли смог бы теперь самостоятельно найти дорогу обратно. Покосившиеся домишки, как две капли похожие один на другой, в полнейшем беспорядке громоздились с обеих сторон, а иногда вдруг ни с того ни с сего преграждали путь, будучи с легкой руки своих хозяев выстроены прямо посреди улицы. Однако провожатый шел уверенно, обходя все препятствия, и Шварцман, в конец отчаявшись запомнить дорогу, бездумно топал за ним все дальше и дальше погружаясь в этот многоярусный лабиринт.

– Вот! Люди ждут тебя здесь! Заходи! – наконец радостно блестя глазами, объявил маленький посланец, остановившись перед особенно невзрачной хибарой.

Внутрь саманного домишки вела рассохшаяся деревянная дверь, болтавшаяся вместо петель на прибитом к косяку куске толстой резины с автомобильной камеры. Помявшись несколько секунд в нерешительности, Шварцман деликатно постучал пальцами по шершавым не струганным доскам. Внутри послышалось какое-то торопливое шевеление и явственно щелкнул спущенный не слишком таящейся рукой пистолетный предохранитель, потом зашаркали по земляному полу шаги. "Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд, – нервно сглотнул Шварцман. – Здорово здесь гостей привечают, сразу заряженным стволом в морду тычут. Вот так зайдешь, а тебя рукояткой по кумполу без предупреждения. Эх, говорила мама, иди в институт сынок, сейчас был бы врачом, или инженером. Не жизнь, малина…" Нарисовать себе радужные перспективы врачебно-инженерного бытия, что по нелепой случайности его миновало, Шура до конца не успел. Дверь широко распахнулась и вынырнувшая из темноты постройки мускулистая рука, буквально втянула его внутрь.

– Салам алейкум, – воспитанно поздоровался Шварцман, щурясь после яркого солнечного света, и силясь разглядеть рассевшихся за грубым столом в дальнем конце квадратной комнаты людей.

Получалось откровенно плохо, внутренности домика освещало лишь узкое окошко под самым потолком, солнечный луч из которого падал точно в центр комнаты, ярким пятном выхватывая полоску утоптанного земляного пола. Все остальное пространство пряталось в густой тени, в которой угадывались лишь силуэты троих сидящих у приземистого стола. Еще один тяжело дышал прямо за плечом, но обернуться и посмотреть на него Шварцман не решился. Не стоило лишний раз злить "уважаемых" людей никчемным любопытством.

– Алейкум, ас-салам, – густым сильным голосом отозвался один из сидевших за столом.

Остальные ограничились приветственными кивками. Шварцман молча ждал продолжения, в конце концов, не он сам напрашивался на разговор, а его сюда привели, ну вот пусть и начинают первыми. Интерес-то у них имеется, не наоборот. Заодно пока и глаза к темени привыкнут, вовсе не помешает поподробнее рассмотреть и запомнить в лицо этих деятелей. Секунды летели мимо, четко отсчитывая лихорадочные удары сердца в груди. Трое за столом молчали. Теперь стало видно, что один из них глубокий старик, хоть лицо и замотано куфьей до самых глаз, но согбенную годами спину и иссохшие, иссеченные морщинами руки так просто не спрячешь. Двое других – мужчины среднего возраста, судя по всему, они здесь пешки, лиц своих не скрывают, сидят как статуи, ловят малейший жест старшего. Скосив глаза влево, он сумел рассмотреть и того, что втянул его в дом, здоровый, чертяка, чуть ли не на голову выше и значительно шире в плечах. Бритая голова, мясистые вывернутые наружу губы, сплюснутый широкий нос… Ба, да это же самый настоящий негр! Вот это да! Преступный интернационал в сборе. Ну теперь никаких сомнений, это именно те, кто нужен. По агентурной информации в группировку "пантер" входило значительное количество негров, выходцев из Судана и Марокко. Клюнула рыбка, теперь еще бы подсечь качественно!

– Ты, тот, кого называют Шура? Студент из Тель-Авива? – снова тот же звучный насыщенный голос.

Теперь Шварцман разглядел, что говорит старик, и даже удивился, никогда бы не подумал, что эта дряхлая развалина может обладать столь сильно звучащим тембром.

– Да, – согласился он. – Друзья называют меня Шура, это прозвище. На самом деле меня зовут Саид-Мухаммад. Для краткости можно просто Саид. Я действительно учусь в университете. А в чем собственно дело?

– Шура – название высшего совета шариатского суда, – с великолепным презрением игнорируя вопрос Шварцмана, словно рассуждая вслух сам с собой, проговорил старик. – Откуда такое славное прозвище у студента?

Шварцман беззвучно выругался, вспоминая товарищей по группе, его русское имя казалось им настолько забавным, что они при каждом удобном случае пользовались им и здесь, на задании. На все его опасения опытные "мистааравим" со смехом отвечали, что такое дикое сочетание звуков не может вызвать никаких подозрений, никто в здравом уме не подумает, что это настоящее человеческое имя, да и запомнить вряд ли сможет. Вот, пожалуйста, доигрались! Еще какие-то странные ассоциации у палестинца по этому поводу вылезли. Но откуда он знает имя? Так его звали только в доме Мустафы… Выходит старик связан с этой группой, не зря им рекомендовали поселиться именно у него. Вот и косвенное доказательство того, что Мустафа на самом деле ведет двойную жизнь связника террористов. Но хватит об этом, сейчас надо срочно придумать какое-то не звучащее слишком уж нелепо объяснение странному прозвищу. Шариатский суд, надо же…

– Дело в том, – откашлявшись, чтобы выиграть время, начал Шварцман. – Дело в том, что мои друзья почему-то считают меня, несмотря на молодость, очень справедливым человеком и частенько обращаются ко мне для разрешения различных споров. Ну и пока недовольных моими решениями не было. Все признавали их правильными и разумными, прямо как решения шариатского суда. Отсюда и прозвище.

Сидящий напротив старика боевик, не сдержавшись, прыснул в кулак, но под строгим взглядом старшего, мгновенно осекся, натянув на лицо прежнее бесстрастное выражение.

"Что ты несешь, придурок! Это же полнейший бред!" – отчаянно вопил в мозгу внутренний голос. Но ничего более правдоподобного придумать с ходу не удалось. Ерунда, пусть хавают, что дают. Ты вообще не обязан им что-либо объяснять. Надо капельку наглее, ты же не знаешь, кто они, а значит, не должен бояться. Пока, по-крайней мере… Ну-ка, наедь на них слегка, посмотрим, что будет…

– А что это собственно за вопросы, уважаемые? У меня вообще-то на сегодня дел полно. Хоть и приятно с вами беседовать, но, к сожалению, время поджимает. Счастлив был познакомиться…

Шварцман развернулся, демонстрируя намерение выйти из саманной хибары, и тут же в лоб ему уперся пистолетный ствол. Причем старик, он готов был за это поручиться, никаких команд ни словом, ни жестом не отдавал. Выходит, роли расписаны заранее. Сжимавший пистолетную рукоять негр, смотрел равнодушно и чуть насмешливо, не проявляя ни малейшего волнения по поводу сложившейся ситуации, даже жвачку во рту перекатывать не перестал. Ствол держит умело, вот только чересчур уверен в себе, и явно недооценивает противника. Срез дула упирается в лоб, дистанция – метр. "Ах, с каким удовольствием, я сломал бы тебе сейчас граблю, ты даже пискнуть бы не успел! – с сожалением подумал Шварцман, изо всех сил изображая предельный испуг. – Всего-то и надо, чуть довернуться, уходя с линии выстрела и слегка подсев поймать локоть на стандартный болевой через плечо. Пара секунд и ты, дорогой мой шимпанзенок, уже калека!" К сожалению, подобное развитие событий явно выходило за рамки продуманного на базе спектакля о трех студентах. Даже если допустить, что один из них случайно оказался знаком с костоломными приемами армейского рукопашного боя, все равно ничего хорошего не выходило, ведь оставались еще трое за столом, не будут же они спокойно наблюдать за тем, как он тут резвиться. Поэтому оставим идею наказать наглого негритоса до лучших времен. А сейчас играем перепуганного маленького человечка, абсолютно беспомощного в сложившейся ситуации и до смерти боящегося злых дядек. Главное не переиграть, полнейший трус и явное ничтожество, контрабандой оружия заниматься не может, так что испуг должен быть строго дозированным.