Песня Северного ветра

Презрительно усмехнувшись Мансур отпустил дрожащего от страха очкарика, и с недоверчивым видом сложил руки на груди, изображая небывалое долготерпение. Он прекрасно знал, что последует дальше. Клиент за бесценок отдаст ему какую-нибудь дорогую для себя вещь, настолько дорогую и важную, что он берег ее до конца, до последней крайности, которая наступила сейчас. И это будет лишь первый шаг, он все равно проиграет полученные деньги, но не сможет остановиться пока будет что обменивать на следующую ставку. Так и станет менять сначала свои вещи и имущество, потом вещи и имущество близких, потом решится на кражу и так все ниже и ниже, каждый следующий взнос будет оплачен более гнусно, чем предыдущий, а там кто знает до какой глубины падения может дойти неверный гяур? Кто измерит всю гадость и подлость его жалкой душонки?

Итак, слова сказаны и отступать теперь больше некуда, можно больше не тешить себя иллюзиями и честно признаться, что кольцо с бриллиантом придется продать. Но даст ли этот дикарь за него настоящую цену? Сможет ли вообще оценить то, что ему предлагают? Дрожащие пальцы, наконец, нащупали бархат коробочки и потянули ее из кармана. Щелкнула, откидываясь, крышка и Мансур даже зажмурился от неожиданности, таким блеском засиял вроде бы небольшой вставленный в золотую оправу камень.

Петр Максимович зря волновался, если молодой чеченец и не был искушенным специалистом в ювелирном деле, то чутьем на дорогие вещи он обладал совершенно отменным и сразу сообразил, что колечко в руках у презренного гаска стоит немало. Однако Мансур не только умел правильно оценивать вещи, он еще на интуитивном, а может даже глубинном генном уровне впитал азы психологии покупателей и торговцев. Восточным людям вообще это свойственно, недаром же любой азиатский базар это не столько место купли-продажи, сколько пир лицедейства и актерского мастерства.

Мгновенно совладав с собой и согнав с лица даже малейшую тень удивления, Мансур презрительно выпятил нижнюю губу и тоном полным самой натуральной скуки поинтересовался:

– Ну и зачем ты суешь мне под нос эту никчемную побрякушку?

Петра Максимовича вовсе не столь искушенного в подобных житейских коллизиях, несмотря на куда более солидный груз прожитых лет, от этих слов чуть удар на месте не хватил. Да, произошло именно то, чего он подспудно опасался, вчера спустившийся с гор дикарь разумеется не смог оценить того сокровища, что ему предлагалось, приняв его за дешевую бижутерию. Собственно из сложившейся ситуации было лишь два выхода.

Первый, взвешенный и разумный, заключался в том, чтобы спрятать кольцо обратно в карман и молча отправиться на поиски скупающего драгоценности ювелира, или на худой конец в ломбард. Но очевидным недостатком этого пути, делавшим его практически неприемлемым, была необходимость прервать игру, уйти от автоматов именно в тот момент, когда до окончательной победы над ними осталось всего одно, последнее усилие. Нет, пойти на такое Петр Максимович просто не мог, каждая секунда промедления буквально жгла его каленым железом.

Оставался второй вариант – убедить невежественного горца в ценности предлагаемой вещи. Тут тоже вырисовывалось достаточно много подводных камней, но по-крайней мере вопрос можно было решить на месте, никуда не отходя из зала, а значит максимально быстро вернуться к игре.

Естественно математик как человек рациональный и здравомыслящий выбрал второй вариант.

– Послушайте, – начал он, прокашлявшись, чтобы скрыть волнение и дрожь голоса. – На самом деле это очень дорогая вещь. Это настоящий бриллиант, причем очень чистой воды. И оправа из золота очень высокой пробы. Там, даже напечатано, изнутри…

– На заборе «хуй» написано, – блеснул знанием русских поговорок Мансур, пренебрежительно взмахнув рукой. – Сейчас кто угодно, что угодно написать может. Только дураки написанному верят. А ну дай посмотреть!

Бесцеремонным жестом он вырвал коробочку из потных пальцев математика и поднес к лицу, вглядываясь пристальней в игру искры света в золотой оправе. Да, несомненно, вещь стоила немалых денег, и вовсе не врет этот червяк, наверняка проставлена там и проба и вообще все как положено. Однако ему этого знать вовсе не обязательно.

– Ладно, – с видом человека совершающего благодеяние в ущерб себе произнес, наконец, Мансур, усмехнувшись в лицо тревожно заглядывавшему ему в глаза математику. – Дам тебе за эту дрянь пятьсот рублей. Десять ставок сможешь сделать. Хочешь, можешь сразу жетонами взять. Добрый я сегодня… Ну чего молчишь? Язык от счастья проглотил?

Петр Максимович действительно буквально онемел после слов молодого горца, но отнюдь не от счастья. «Пятьсот рублей… пятьсот рублей… пятьсот рублей… – раз за разом заезженной пластинкой крутилось в мозгу математика. – И это за перстень, который обошелся ему в эту цену в благословенные советские времена! Немыслимо! Чудовищно!»

– Нет! – выкрикнул Петр Максимович во весь голос. – Нет, верните! Отдайте!

Негодование придало ему сил и смелости. Вскочив с неудобного высокого стула, он попытался вырвать коробочку с кольцом из рук чеченца. Не ожидавший ничего подобного Мансур в первый момент даже попятился от него. Но только в первый. Выпускать добычу из рук никак не входило в его планы, потому резко шагнув назад и в бок, он левой рукой спрятал коробочку с перстнем за спину, а кулаком правой коротко ткнул математика в солнечное сплетение. Не сильно, просто чтобы проучить, ну и сформировать устойчивый рефлекс на будущее. Чеченца трогать руками никому не позволено, а уж изначально рожденному трусливым рабом презренному гаску нельзя о таком даже помыслить. Так что будет этому борщу урок на будущее, авось пригодится, если это будущее у него вообще будет.

Петру Максимовичу еще никогда в жизни не было так больно. От страшного удара чеченца у него подкосились ноги, роняя его немалого веса тело на колени. Воздух будто бы стал вязким, тягучим и липким и намертво застрял в легких, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он только бестолково хватал его широко раскрытым ртом, но кислород внутрь отчего-то не попадал. «Я сейчас просто напросто задохнусь!» – мелькнула паническая мысль. Тут же вытесненная мрачно-злорадным: «Ну и пусть, пусть. Зато, наконец, все закончится!» Однако тело вопреки мозгу хотело жить и продолжало, будто задыхающаяся на берегу гигантская рыба, хватать и хватать отчего-то ставший бесполезным воздух.

Несколько секунд Мансур с удовлетворением наблюдал за делом своих рук. Да, все получилось как надо и не покалечил, и запомнит этот урок вонючий гяур надолго. Будет знать, кто в этом мире хозяин, а кто раб, и где у раба место. Но хорошего помаленьку, пора и продолжить беседу. Наклонившись к лицу математика, заглядывая проникновенно в его выпученные от страха и боли глаза, Мансур начал свою вразумляющую речь.

– Ну и что ты, глупый ишак, на меня кидаться надумал, э? Жить надоело, или как? Если жить надоело, ты так прямо мне и скажи, я тебе головенку твою поганую живо отверну. Даже больно не будет. Веришь мне, э? Веришь, что правду говорю?

Дождавшись вымученного кивка, он продолжил:

– Значит так, за то, что ты на меня с кулаками полез, с тебя штраф взять полагается. Денег у тебя нет, значит, я эту твою безделушку вместо них как раз и заберу, так справедливо будет. Понял, да?

Стоящий перед ним на коленях математик что-то жалобное просипел в ответ, скорее просительное, чем возражающее. Но Мансур на всякий случай сурово сдвинул брови и даже замахнулся для пущей убедительности, с наслаждением наблюдая, как еще сильнее выкатились в испуге и так до предела выпученные глаза жертвы, как мелко затряслось от ужаса лицо.

– Что?! Ты еще не согласен?! Хочешь, чтобы тебя по полной программе наказали? Ты на кого руку поднял, хоть знаешь? Да тебя за это вместе со всей родней закопать положено! Этого хочешь, э?

Внутренне Мансур просто закатывался от смеха, с трудом удерживая на лице подобающее случаю суровое выражение, уж больно смешон и жалок был этот клоун, который, наверное, еще месяц назад, когда впервые появился в их зале, считал себя выше его, Мансура, считал, что он образованный и умный, а Мансур глупый и дикий. Ну и кто теперь круче, э?

Еле-еле продышавшийся Петр Максимович меж тем был совершенно деморализован и сломлен угрозами чеченца, он уже безоговорочно верил в их реальность, остро осознавал свою беззащитность и готов был на все что угодно, лишь бы все это, наконец, прекратилось. Ему уже не нужны были деньги, плевать он хотел на СИСТЕМУ, даже кольцо любимой жены он с легкостью оставил бы этому бандиту, просто за возможность уйти отсюда целым и невредимым. Этого собственно и добивался от своей жертвы Мансур, и вполне вероятно, получил бы желаемое, если бы в самый кульминационный момент разводки лоха, не звякнул вдруг мелодично закрепленный над входной дверью колокольчик.

Мансур даже прищелкнул языком от досады, ну надо же, как не вовремя, за весь день главное ни одного клиента, а тут всего каких-то десять минут нужно было и вот на тебе, принесло кого-то. Что касается Петра Максимовича, то он настолько оглушен был происходящими событиями, что и вовсе не понял, что означал этот донесшийся от входа звон. Впрочем, для него это не имело никакого значения. Важным сейчас было только то, что жуткий чеченец, на секунду отвлекся от него, отвел в сторону свой колючий разбойничий взгляд.

Вошедший в зал молодой парень меж тем, без малейших эмоций оглядел открывшуюся перед ним сюрреалистическую сцену. Ни один мускул не дрогнул на его спокойном и неподвижном, словно застывшая гипсовая маска, лице. Можно было подумать, что он ежедневно видит, как чеченцы ставят на колени преподавателей математики и это зрелище уже настолько набило ему оскомину, что даже вглядываться подробнее и хоть как-то реагировать на такую банальщину лень. Тем не менее, Мансур не купился на столь явно обманчивое и демонстративное спокойствие визитера и не сводил с него настороженных глаз, словно ощупывая его взглядом, и на всякий случай примериваясь. Так обычно ведут себя встретившиеся посреди двора бродячие коты, с видом полного равнодушия оглядывающие друг друга, а на деле уже прикидывающие стоит ли кинуться в драку, или наоборот пора отступать, поджав хвост.

Парню на вид было не больше восемнадцати-девятнадцати лет. Ровесник Мансура, с той лишь поправкой, что дети на Кавказе рано взрослеют и уже годам к пятнадцати и выглядят, и поступают также как настоящие мужчины, разве чуть больше юношеской горячности у такого подростка, да чуть меньше веской мужской солидности, вот и вся разница. У русских же совсем другой подход, другая традиция. Может где-то в глухих деревнях, где с малолетства каждый ребенок это, прежде всего лишняя помощь в нелегкой повседневной борьбе за выживание, дело обстоит сходным образом. Да только где они, выходцы из тех деревень? Спиваются в синьку не дожив до совершеннолетия… В городах же молодежь живет по-другому, чем дольше просидишь на шее у предков, тем лучше. Какие там взрослые, мужские решения, какие дела? Тусовки, развлечения, секс без обязательств, и желательно чтобы папики все это оплачивали. Удивительно ли, что при столкновении лоб в лоб инфантильные, разбалованные русские мальчишки безнадежно проигрывают уверенным, нахрапистым горцам?

»Однако этот парень, похоже, совсем из другой породы», – интуитивно почувствовал Мансур, украдкой рассматривая, остановившегося у входа клиента.

Худощавая, но жилистая и подтянутая фигура визитера, говорила о серьезном отношении к спорту, причем неуловимая грация движений, будто плавно вытекающих одно из другого, однозначно свидетельствовала о близком знакомстве с боевыми единоборствами. Сломанный с горбинкой посредине нос и спокойный уверенный взгляд, только подтверждали сделанный ранее вывод. Светлые волосы коротко острижены, почти наголо, и, как ни странно, проблескивают на висках сединой. Не рановато ли? Одет не броско, но добротно – светлая выгоревшая на солнце джинсовка, водолазка под горло, темно-синие джинсы, а через плечо болтается, несерьезный и даже какой-то неуместный аляповато раскрашенный рюкзачок. Что он его у какого-то пионера отобрал? Или нашел где-то на веранде детского сада? Мансур буквально зацепился взглядом за этот предмет экипировки клиента, уж больно он диссонировал с общим имиджем. Интересно, что он в нем таскает? Сменную обувь? Чеченец даже подхихикнул нервным смешком, представив себе эту картину.

Однако додумать до конца столь развеселившую его мысль незнакомец не дал. Видимо окончательно определившись как в дальнейшем вести себя, он решительно шагнул в полумрак игрового зала, с независимым видом прошел мимо замерших у однорукого бандита людей и остановился возле столика смотрителя.

– Эй, есть кто живой? – голос прозвучал уверенно, по-хозяйски, в нем явно слышались недовольные начальственные нотки.

– Чего, кричишь? – ворчливо отозвался Мансур. – Не видишь, я здесь?

– Не вижу! – отрезал, круто развернувшись к нему паренек. – Мне нужен тот, кто отвечает за эту богадельню. А ты кто?

Чувствуя, как от наглости этого русака кровь бросилась в лицо, Мансур прошипел, еле сдерживаясь:

– Я сейчас здесь старший, чего надо?

– Ты? – презрение, явно прозвучавшее в голосе незнакомца, обжигало. – Если так, то хорош дрессировать лоха, и ползи сюда. Ты же здесь должен сидеть, или как?

– Э, неправильно говоришь… – зло прошипел Мансур.

Он никак не мог решить для себя, что делать с наглым клиентом. По-хорошему русак уже наговорил достаточно для того, чтобы заплатить за слова кровью. Никто не смеет говорить с гордым вайнахом в таком пренебрежительном тоне. Среди чеченцев нет рабов, которым можно приказывать, это русские все рабы, а чеченцы гордые, свободные люди. С другой стороны здесь не родные кавказские горы, а полный гасков чужой город, который он еще только завоевывает, здесь следует соблюдать предельную осторожность, действовать с хитростью и умом. Кто знает, что дает этому русаку смелость так разговаривать с ним? Кто он такой? Какие силы за ним стоят? Правильно ли будет вступать с ним в открытый конфликт? Или лучше промолчать, глотая прозвучавшие оскорбления? И так, и так выходило плохо. А какое из двух зол выбрать, Мансур никак не мог определить, потому и продолжал стоять как приклеенный на том же месте, безнадежно теряя очки в том незримом соревновании крутизны, что шло сейчас полным ходом между ним и случайным клиентом.

Стриженный, кстати, не замедлил воспользоваться этой заминкой, чтобы уже окончательно закрепить свою моральную победу.

– Че ты там бормочешь, джигит? Тебя чего не учили вежливо себя вести с клиентами? А ну пулей сюда, долго мне еще ждать?

Как ни странно прозвучавшие еще более унизительно слова гаска, наконец, расставили для Мансура все по своим местам, сняв мучительную неопределенность. Действительно, клиент, это святое, тут можно слегка поступиться гордостью, ради выгоды. Так и дядя Аслан всегда говорил – клиент для тебя самое главное, угождай ему, как только можешь, терпи все его прихоти, помни, рано, или поздно он все равно приползет к тебе на коленях. Вот тогда и спросишь с него за все обиды. Но не раньше. И хотя Мансур работал в зале сравнительно недавно, он уже успел в полной мере убедиться в правоте мудрых слов дяди Аслана. Приползали, приползали, клянча денег на еще одно последнюю ставку, плакали, как женщины, молили стоя на коленях, те, кто прежде входил сюда гордой походкой хозяев, разговаривал через губу и всем своим видом демонстрировал презрение к диким необразованным горцам. Что ж, можно потерпеть и этого заносчивого наглеца, до поры, до времени, а там кто знает? Вполне возможно удастся спросить с него за все. Не суетись и когда-нибудь труп врага пронесут мимо твоего дома… Успокаивая себя этими мыслями, Мансур подошел к столу смотрителя и растянув губы в любезной улыбке, которая все равно не могла никого обмануть вежливо осведомился:

– Что Вы хотели?

– Так-то лучше, джигит, – покровительственно хмыкнул русак, небрежно уронив на стол пятисотку. – Поменяй на жетоны.

Мансур вновь задохнулся от возмущения, но чудовищным усилием воли сдержал безотчетный порыв, вцепиться обидчику в горло и резким рывком распахнул кассовый ящик. Испуганно задребезжали металлические жетоны, звякнула отдельно лежащая рублевая мелочь. Русский улыбался, кривой злой ухмылкой, он как в раскрытой книге читал по лицу чеченца обуревавшие того чувства, и явно наслаждался его беспомощной ненавистью. Чтобы не видеть этого издевательского взгляда, Мансур опустил глаза в пол, невольно зацепив на крепкой с характерно сбитыми костяшками кисти гаска кривую, неумелую татуировку, выполненную безыскусной синей тушью, «ВАРЯГ». Молодой чеченец не знал, что это значит, но слово на всякий случай запомнил, мало ли, пригодится. Тут же по аналогии всплыли в мозгу еще детские воспоминания, о зачистке в родном горном селе, когда вот такие же наглые, опьяненные собственной безнаказанностью и пролитой кровью солдаты, врывались в дома, круша все на своем пути. У тех, кто громили его, Мансура, дом на руках тоже были татуировки. Три ненавистные буквы: «ВДВ», такие же корявые, отливающие синевой…

– Ну, ты чего, заснул что ли?

Грубый окрик вырвал Мансура из воспоминаний, он действительно, задумавшись, не подал клиенту положенные жетоны, хотя это и не повод повышать на него голос. «Нет, терпеть, терпеть, клиент всегда прав, до тех пор, пока платит!» – сцепив зубы, прошипел спасительную мантру чеченец. Вслух же произнес нейтрально вежливое:

– Извините, пожалуйста. Вот Ваши жетоны.

– В жопу себе засунь извинения, – буркнул, разворачиваясь спиной посетитель.

Это было уже слишком, ни один кавказский мужчина, ни при каких обстоятельствах не оставил бы таких слов без последствий. Мансура будто пружиной подкинуло из-за стола. Он готов был в куски разорвать обидчика. Но тут наткнулся на его взгляд, в ледяных, почти прозрачных глазах русака стыло нетерпеливое ожидание. Мансура будто обожгло изнутри: «Он специально меня провоцирует! Ему для чего-то надо, чтобы я полез сейчас в драку!» Это молнией мелькнувшее в мозгу осознание моментально все изменило. Последнее дело идти на поводу у врага, а что перед ним именно враг, Мансур теперь ни минуты не сомневался. «Нет, уж, не знаю, для чего тебе это нужно, но такого удовольствия я тебе не доставлю!» – запалено подумал молодой кавказец, поспешно опускаясь обратно в мягкое офисное кресло. Злорадное ожидание в глазах русака последовательно сменилось, недоумением, а затем и явным разочарованием, и это тоскливое разочарование стало для Мансура целительным бальзамом на его душевные раны, значит, правильно угадал, не сделал ошибки.