Страна Тантала

– Есть, шеф! – гаркнул тот, вытягиваясь в струнку. – Разрешите искупить кровью?!

– Разговоры, там! – делая страшное лицо, обернулся стоящий на правом фланге начальник научного управления полковник Мордашка.

– Есть, разговоры… – нарочито удивленно протянул в ответ кто-то из середины строя, кто конкретно, естественно было не разобрать.

Решив не связываться, полковник, еще раз, для профилактики грозно нахмурив брови, отвернулся.

– Становись, – лениво скомандовал Катков. – Разберитесь, наконец, там, господа охфицера!

Гомон и шевеление в рядах под пристальным взглядом полковника постепенно прекратились.

– Равняйсь! Смирно!

Дождавшись полной тишины, гаркнул тот и, удовлетворенно обозрев замерший в молчании перед ним строй, уже на пол тона тише подал следующую команду:

– Вольно! Командирам подразделений доложить о наличии личного состава!

– Раз, два, три… – пошел вглубь строя Мордашка, отсчитывая враз изломавшиеся шеренги научного управления. – Разберитесь, что, до трех считать не умеете? Четыре, пять, шесть, семь, восемь…

«Много нас, однако, сегодня набралось», – удивленно подумал про себя Максим, прислушиваясь к подсчету. Обычно на службу за один раз появлялось не больше двух десятков наукообразных, как их за глаза, да и в глаза называли в части. Сегодня, видимо, по случаю начинающихся учений, явка была практически сто процентной. Реально научное управление состояло по списку из сорока девяти офицеров, в основном старших, капитаны были чрезвычайно редки, а лейтенанты каким-то образом затесавшиеся в стройные ряды научных кадров вообще считались явлением уникальным. Наверное, это было правильно. Считалось, что прежде чем начать двигать вперед отечественную военную мысль, офицер должен был доказать, что этого достоин. Почему доказывать приходилось не созданием научных трудов, или каких-нибудь там изобретений, а, исполняя роль надсмотрщика при бойцах испытательных групп, уборщика закрепленной территории, мастера по всевозможным ремонтам монтажно-испытательных корпусов и тому подобными бытовыми подвигами, Максим понять не мог. Но наверняка, как и во всех необъяснимых, с точки зрения логики, проявлениях закостеневшей военной мысли, какой-то непостижимый резон во всем этом был. «А у меня здесь вообще много чего есть неподвластного обычному разуму!» – эту фразу культового киногероя вполне можно было бы вложить в уста министру обороны, и для любого кадрового военнослужащего она звучала бы вполне органично. В результате пополнением научных отделов оказывались обычно люди, поднаторевшие во всевозможных авралах, ремонтах, изготовлении стендов и документации установленного образца и прочей характерной для любой военной среды «борьбы за живучесть», но абсолютно не сведущие в таких мелких и малоинтересных материях, как научный анализ и теория стрельбы зенитными ракетами. Эти мелочи, если и изучались когда-то в училищах за время конкурсного отбора, показавшего их нулевую практическую ценность, были прочно забыты. Зато было четкое ощущение собственной значимости и заслуженности, а как же, они добились своего, выиграли конкурс на перевод «в науку» дальше служба должна была катиться сама, доставляя служивому одну лишь радость и всевозможные приятные ощущения, впереди был только отдых. Еще бы, ведь в научном управлении напрочь отсутствует уже вусмерть задолбавший личный состав по призыву, который, как известно «куда не целуй, всюду будет задница». В науке только стол, стул и иногда сейф с документами. Все! Зато должности начиная с категории «майор», зато тарифные разряды выше на три-четыре позиции. Лафа! Молочные реки и кисельные берега! Переломить подобный настрой и заставить новое приобретение работать, порой, было задачей титанической, а иногда и вовсе невыполнимой.

Но даже не это являлось главным бичом научного управления. Гораздо больше портили крови различные прикомандированные по высочайшему повелению кадры. Начальники из Главного штаба полигона быстро приладились поощрять своих особо доверенных помощников, направо и налево раздаривая им научные синекуры. Такой офицер, будучи формально назначен на должность старшего научного сотрудника, начальника лаборатории, а то и начальника отдела, реально на своем рабочем месте не появлялся, продолжая исполнять прежние обязанности холуя при монаршей особе. Зато в полном объеме получал гораздо более высокую зарплату, положенную за работу в научном подразделении. Таких здесь иронично называли «варягами» и ненавидели бессильной, тихой ненавистью. Еще бы, ведь сколько достойных, грамотных офицеров было лишено возможности вовремя получать звания и должности, продвигаться вверх по служебной лестнице благодаря таким вот «нужным людям», повешенным на управление, тянущим ко дну балластом.

Когда Максим сам еще только пришел на службу «в науку», управление насчитывало почти сотню офицеров. Сейчас оно поредело практически вдвое. Нагрузки при этом ничуть не уменьшились, даже возросли. Пережив неустроенные послеперестроечные и голодные раннедемократические времена, военно-промышленный комплекс страны, постепенно поднимался с колен, и хоть и не достиг пока прежних объемов, но ощутимо набирал обороты, увеличивая производство серийной техники и даже начал разработку новых перспективных образцов. А любое вновь созданное изделие, прежде чем попасть на вооружение в войска, просто обязано было вначале пройти испытания. Испытания проводили на Четвертом Центральном Межвидовом Полигоне. Где же еще? А все зенитные ракеты входивших в моду с началом по всему миру высокотехнологичных воздушных войн переносных зенитно-ракетных комплексов «Игла», «Игла-Н» и «Игла-С» испытывала лаборатория подполковника Чубукова. Кому же еще? И вкалывать приходилось порой по шестнадцать часов в сутки без выходных и проходных, за такую же зарплату, как платят дворнику в Москве.

Меж тем построение на рампе шло своим чередом, командиры подразделений браво доложили полковнику Каткову о том, что у них все люди на лицо, а незаконно отсутствующих, разумеется, нет. Еще бы, какой командир захочет выносить сор из избы и рассказывать начальству, что тот или иной подчиненный ему офицер не явился вовремя по тревоге? Это же считай самого себя закладывать, раз у тебя офицеры опаздывают на построение, значит, хреновый ты командир, не можешь людьми руководить… Начальство такой вывод сделает моментально, а нам это надо? Нет, нам это не надо, так что лучше уж потом отдельно разобраться с неприбывшими, наверх лишний раз не докладывая. Тем временем эти самые незаконно отсутствующие то и дело появлялись из кустов и, не слишком-то скрываясь, благополучно просачивались в строй. Ну, недостаточно еще развит таксопарк в городе, недостаточно. Не бегом же теперь по морозу три километра до рампы скакать! За такие деньги, пусть министр обороны сам бегает!

Наконец доклады командиров подразделений и напутственные слова заместителя командира части закончились. Теперь полковник обращался непосредственно к строю:

– На этом будем считать первую часть учебного занятия по подъему по тревоге законченной. Все проявили должную организованность, своевременно прибыли к месту сбора, – тут он саркастически хмыкнул, показывая, что вялые потуги опоздавших остаться незамеченными не прошли, но заниматься ими сейчас полковник считает ниже собственного достоинства. – Цель занятия, считаю достигнутой на «удовлетворительно». Командиры подразделений, личный состав в вашем распоряжении.

Конец речи полковника потонул в общем гомоне и перетоптываниях с ноги на ногу. Стоявшая справа от «науки» штабная коробка мгновенно развалилась и спуталась, испытательная база слева тоже не страдала излишней организованностью. «Наукообразные» вяло закопошились, зашарили по карманам в поисках сигарет, задвигались, согревая озябшие ноги. Но практически мгновенно были остановлены повелительным окриком Мордашки:

– Становись!

– Ну зачем? – с глубоким вздохом отозвался кто-то в строю. – Чего еще надо?

Делая вид, что не слышит, начальник управления продолжал, упиваясь командирским звучанием собственного голоса:

– Внимание, управление! Все находятся здесь, разрешаю курить! Разойдись!

– А куда, по его мнению, мы могли бы пойти? – недовольно оглядываясь на замерший на рельсах мотовоз с запотевшими стеклами, буркнул себе под нос Максим.

– Да мало ли куда?! – тут же подхватил оказавшийся рядом начальник смежной лаборатории, занимавшейся испытаниями ракет комплексов «Тор», «Оса» и «Тунгуска». – Вдруг ты сейчас развернешься и домой потопаешь, без команды. А так все ясно. Быть здесь, никуда не уходить.

– Вот скажи мне, Виталь, – постепенно заводясь, начал Максим. – Может я чего-то не понимаю…

Начлаб два тут же с готовностью покивал наголо обритой лобастой башкой, показывая, что с таким утверждением он полностью согласен и его коллега элементарно может чего-то не понимать.

– Что ты головой крутишь? – не дал сбить себя с толку Максим. – Просто скажи мне, даже гипотетически, что должно случиться в мире, чтобы понадобилось вдруг срочно по тревоге поднять научно-испытательный центр?

– Что ты ко мне привязался? – резонно сбил его горячность Виталик, напуганный слишком сложным для него словом «гипотетически». – Иди вон у Пети спроси, или у Мордашки…

– Нет, – все еще кипятился Максим. – Просто у меня в голове не укладывается, на хрен весь этот цирк. К чему нас готовят? Что должно реально произойти, чтобы меня надо было срочно выдернуть из постели?

– Третья Мировая, например, – небрежно бросил, попыхивая сигаретой, подошедший откуда-то сзади Петрович.

– Третья Мировая? И что? В случае войны, моя задача усиленно в три смены проводить испытания партий ракет изготовленных для фронта. В первый день войны они не прибудут! Понимаешь? Не прибудут! Физически! Какого хрена, тогда я сломя голову должен мчаться на службу. Да вообще большие сомнения берут, что меня смогут туда доставить. Ты не заметил, что все тревоги проходят так, чтобы мы оказались здесь ко времени отправки мотовоза. Знаешь почему? Да потому, что хоть наш поезд и военный, а часть пути до площадок он проходит по железке, принадлежащей МПС, подчиняясь их расписанию в определенное окно. Хрен выйдет, поехать раньше или позже. Если бы не это, штабные умники наверняка изобрели бы на нашу голову еще и ночные тревоги с выездом. Так вот, когда начнется Третья Мировая, мы припремся на эту рампу среди ночи, сядем в вагоны и будем стоять на первой же стрелке до положенного времени. Три к одному так и будет!

– Да ладно, чего ты так разволновался! Проще смотри на эти вещи! – улыбнулся Петрович. – Ты же в армии, так что расслабься и получай удовольствие.

– Да надоело, проще смотреть! Сколько можно играть в солдатиков, заниматься непонятной ерундой. На кой хрен вообще выдумали всю эту боевую подготовку для научных подразделений? Как всегда, микроскопом гвозди забивать?!

– Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, – благодушно парировал Петрович. – Не нравится, увольняйся…

– Щас! Сначала пенсию и квартиру, за бесцельно потраченные годы!

– Вот как? Тогда терпи и не жалуйся.

– Нравится тебе в армии? – хитро подмигнув, задал традиционный вопрос Виталик.

– Нравится, отвяжись!

– А что тебе больше всего нравится? – не отставал второй начлаб.

– Чуткие, отзывчивые люди вокруг! – буркнул Максим, делая вид, что внезапно увидел кого-то, с кем срочно должен переговорить, и отходя от радостно гогочущих ему вслед товарищей. Бушевавшая внутри иррациональная злость срочно требовала выхода, и он боялся наговорить совершенно невиноватым в происходящем друзьям гадостей. «В отпуск тебе пора, дядя Максим. В отпуск… Что-то ты слишком бурно начал на все реагировать. Накопилась, похоже, усталость, делает свое дело». С некоторых пор подобные вроде бы безобидные на первый взгляд проявления армейского маразма, Максим переносил все болезненнее и тяжелее, всерьез задумываясь, порой о том, чтобы окончательно порвать с доставшими его Вооруженными Силами. Останавливала лишь весьма туманная перспектива существования специалиста по испытаниям зенитных ракет на гражданке. «Вот скоро, мафия обзаведется собственной авиацией, тогда и подамся к браткам консультантом. Отсижу. Стану уважаемым человеком. Небось, в мафии тупого маразма поменьше», – горько иронизируя над собой, думал он, меряя шагами заснеженную рампу.

Несмотря на то, что несущий с собой ледяную крошку ветер ощутимо крепчал, а снег уже не хрустел, а натужно скрипел под ногами, безошибочно показывая, что мороз давно перевалил отметку в двадцать градусов ниже нуля, никто не пытался забраться в хоть как-то натопленные вагоны. Облаченная в пятнистые бушлаты толпа обреченно переминалась с ноги на ногу, нещадно дымила и вяло переругивалась между собой. Посадка по вагонам теперь осуществлялась не как раньше по мере прибытия, а лишь после специального построения, инструктажа старших вагонов, назначения дежурных и прочих сколь утомительных, столь и бесполезных с практической точки зрения процедур. Однако данный ритуал был изобретен лично начальником полигона генералом Мазуром и ежедневно четко контролировался его заместителями. Максим в первое время после этого нововведения часто задавался вопросом, неужели заместители начальника полигона настолько ничем не занятые и в принципе ненужные люди, что у них находится время на ежедневные выходы на рампу, с целью посмотреть построились ли там убывающие подразделения. Полигон существовал аж с сорок четвертого года прошлого века, все эти годы испытатели ездили в мотовозах сами по себе, абсолютно бесконтрольно, и никогда ничего не случалось. А вот теперь очередному РВСНовскому выкормышу, прибывшему сюда за генеральской звездочкой на погон, приспичило внести свою лепту в этот неизменный порядок. И больше тысячи умственно здоровых, вполне адекватных офицеров вынуждены ежедневно просыпаться на полчаса раньше, в стужу и жару строиться перед вагонами, чтобы выслушать поучения о том, как следует себя вести в дороге от тех, кто никогда сам в грязном, лишенном света и тепла вагоне не ездил и не поедет. Бред! Бред!

Ноги совсем заледенели в ботинках с высокими берцами, превратившись в два онемевших деревянных протеза. Такое возможно, наверное, лишь в родной Российской Армии, чтобы военнослужащий ходил в одной и той же обуви и в тридцатиградусный мороз и в сорокоградусную жару, вот уж где действительно «зимой и летом одним цветом». Соблазнительно дымящий вагон стоял совсем рядом, казался самым желанным местом в мире, манил, обещая тепло. Но по рампе настороженно зыркая на волнующуюся в десятке метров толпу мерно расхаживали комендантские патрули, специально назначенные следить, чтобы кто-нибудь не проник в вагоны раньше времени, тоже посиневшие от холода, но исполненные непреклонной решимости выполнить поставленную задачу. В итоге столь масштабных мер, принятых к упорядочиванию и соблюдению безопасности при посадке, в вагоны реально приходилось грузиться за оставшиеся до отправления после инструктажей и построений две-три минуты, толкаясь, давя друг друга, норовя столкнуть кого послабее под колеса. Жди несчастного случая. Однако об этом старались помалкивать, чтобы не дай бог не дошли жалобы до полигоновского начальства. Умудренные долгим опытом службы офицеры, предчувствовали заранее, какие меры предпримет командование для выправления ситуации. Нет, дебильные построения никто, конечно, не отменит! Что вы, это же не наш метод! Гораздо правильнее будет начать строить людей пораньше, за час до отправления к примеру. Для того чтобы осталось больше времени на посадку. Это же так логично, само напрашивается. А что? Если офицер прибывает со службы в восемь вечера, то вполне может построиться в семь утра у него и так остается целых одиннадцать свободных часов. Даже пусть он восемь из них спит, остального времени и так девать некуда, а самое страшное, что оно проходит бесконтрольно, вне службы и чуткой заботы командиров. Вот в это время, оставленный без присмотра офицер, как правило, и находит приключения на свою задницу: напивается, устраивает драки с гражданским населением и собственными домочадцами, попадает в дорожно-транспортные происшествия и творит прочие пакости, о которых в РВСН принято тут же докладывать начальству с соответственным разбором полетов и наказанием самих отметившихся и их командиров. Так что, чем меньше у офицера свободного времени, тем лучше. Дай генералам волю, так они вообще в казармы переселят, под неусыпный контроль. РВСН – ядерный щит родины! Это вам не цацки, здесь все серьезно!

– Становись! – зычно полетела над рампой долгожданная команда.

Пятнистые фигуры шумно задвигались, ровняя ряды, наконец, начиналась последняя заключительная часть марлезонского балета. Если пережить ее, то разрешат все же забраться в пусть относительное, но все же тепло купейного вагона.

По рампе в сопровождении военного коменданта важно вышагивал начальник штаба полигона генерал-майор Головачов. Сегодня контролировал посадку и инструктировал старших вагонов он. Невысокий, но коренастый, облаченный в отличие от остальных офицеров в теплый, не имеющий ничего общего с установленной военной формой, бушлат на синтепоне, хрустящий при каждом шаге болоньевым верхом, генерал исподлобья мрачно оглядывал заиндевевшие непроизвольно вздрагивающие в строю подразделения, презрительно оттопыривал нижнюю губу и что-то цедил сквозь зубы почтительно кивавшему в ответ коменданту. Замершие вдоль вагонов патрульные вытягиваясь по стойке «смирно» отдавали шествующему мимо генералу воинское приветствие, тот их усилий демонстративно не замечал. Генерал-майор Головачов, как впрочем, и все руководство полигона, никакого отношения к испытаниям военной техники никогда раньше не имел, не желал иметь и теперь. Офицеров научных отделов он искренне презирал и ненавидел, считая ловко устроившимися бездельниками. Вдаваться в то, чем они занимаются, зачем существуют и почему Родина дает им более высокие зарплаты и звания, чем их коллегам в войсках, генерал считал ниже своего достоинства, любого имеющего отношение к науке офицера через губу обзывая «осциллографом». Причем мог легко посадить любого ученого в лужу простотой своей военной логики и неряшливо крестьянскими манерами в общении.

– Кто твой прямой начальник, папуас? – доброжелательно и по-свойски обращался он к замершему перед ним, будто кролик перед удавом офицеру.

– Полковник Мордашка, – браво выпаливал, преданно тараща глаза «ученый».

– Не-е… – хитро улыбаясь, крутил пальцем у него перед лицом генерал. – Ты мне доложи, кто по уставу является твоим прямым начальником.

Загруженный по самое не могу спецработами, несчастный научный сотрудник последний раз открывал устав еще в училище, да и тогда если честно такие вопросы как определения прямых и косвенных начальников его интересовали крайне мало. Обычно, если военнослужащий не полный идиот, он прекрасно знает, кому подчинен, а кому не очень. Так же он, как правило, на практике легко отличает шеренгу от колонны, а одношереножный строй от двухшереножного, хотя не всегда умеет дать этим простым и понятным вещам правильное толкование, вбитое в устав каким-то штабным умником. В итоге пойманный с поличным «ученый» начинал что-то блеять явно невпопад, а торжествующий победу генерал добивал его по всем законам тактики и стратегии:

– А кто является для тебя начальником по воинскому званию? Э-эх, осциллограф! Что такое строевая стойка? Когда она принимается? Что такое двухшереножный строй? Что такое ряд? Сколько звездочек на погоне у полковника?

Совершенно обалдевший от предыдущего разноса, полностью раздавленный «научный деятель», услышав, наконец, вопрос на который наверняка мог дать правильный ответ во все горло вопил: