Четыре четверти страха

К этому моменту, как показалось Илье, она была уже в «нужной кондиции». Да и сам Илья был ненамного свежее.

– Угощайся, – Илья налил в стаканчик желтую крепкую жидкость, которая выдавала себя за виски.

– Пока не настолько припекло, – сказала Василиса, доливая остатки из своей бутылки в граненый стакан.

– Как знаешь, – Илья поднял стаканчик и осушил свой маленький и жалкий шот.

На вкус виски был еще хуже, чем говорил о нем его внешний вид и запах.

– О чем будем дальше разговаривать? – спросила Василиса.

– О Марио, – неожиданно для себя ответил Илья. – Почему у тебя именно Марио?

Девушка внимательно посмотрела на Илью, потом ее зеленые глаза помутнели, словно в памяти всплыли самые печальные моменты жизни, а потом она сделала большой глоток из своего граненого стакана.

– Марио – он же герой! – с горечью произнесла Василиса. – Он спасатель принцесс! Он типа рыцаря. Только с каждым уровнем его счастье все откладывается и откладывается. Принцесса постоянно переезжает в новый замок. А он все не может остановиться и послать эту дуру на хрен. А я так хотела, чтобы он ее послал и спас меня.

– Это от кого же? – спросил Илья.

– От самого главного врага, что у тебя есть, – сказала Василиса. – Знаешь от кого? Рассказать?

– Конечно, – Илья заинтересованно уставился на девушку.

– Ты никогда не чувствовал, как будто кто-то заставляет тебя… – начала Василиса, но тут же замолкла.

– Заставляет что? – спросил Илья.

– Не важно, – сказала Василиса, тут же взяла руку Ильи и, положив себе на колено, стала медленно продвигать ее вверх по бедру.

Вокруг все были заняты своим делом. Кто-то пил, кто-то расплачивался, кто-то целовался, флиртовал, договаривался о «ко мне – к тебе», о звонках, о сообщениях, о чем угодно, но Илья чувствовал лишь свою руку, которую Василиса медленно двигала по своему бедру все выше и выше.

– Пойдем со мной! – вдруг сказала девушка, поднявшись и потянув Илью за рукав. – А потом я тебе все расскажу. Договорились?

Илья кивнул.

Через несколько минут он уже непослушными пальцами торопливо расстегивал пуговицы на джинсах Василисы в кабинке мужского туалета, а она с задранной до подбородка футболкой, обнажающей грудь, ловко помогала ему в этом занятии.

Глава II

Серое зябкое утро. Уличные фонари все еще пытаются заглянуть за плотную завесу оконных штор, разбрызгивая по стенам комнаты желтые осколки своих слез. Из чуть приоткрытого окна тянет прохладой и пахнет сыростью, а от подоконника идет легкая волна тепла, поднимаемая включенным электрическим обогревателем, поставленным у холодной домашней батареи.

Обогреватель не спасает. А под тяжелым одеялом тепло и уютно.

Мягкая и приятная простынь, такой же приятный на ощупь пододеяльник. Теплая и мягкая подушка. Все хорошо. А вокруг тишина, изредка нарушаемая звуками просыпающегося города – отдаленным шумом проезжающего автомобиля или редким карканьем ворон на ближайшей от дома помойке. Идиллия.

Вдруг рядом на прикроватном столике, словно вампир, очухавшийся в заколоченном местными селянами гробу, в плотном прямоугольном кожаном чехле засветился и забился самый последний топовый смартфон.

В комнате зазвучал Pianoбой.

С тобой такие разные.
Не делимся на атомы, но дышим одинаково.
Влюбленные и пьяные.
Твоя рука в моей руке, глаза твои заплаканы.

Будильник на телефоне продолжал наигрывать песню Pianoбой, но будить ему было абсолютно некого.

Эдуард, наверно, уже минут двадцать как лежал на спине с открытыми глазами, уставившись в темный потолок, по которому были разбрызганы желтые слезы фонарного света.

Они были как те самые солнечные зайчики, отбрасываемые осколками битого стекла… там… на заброшенной стройке, в котловане. Казалось бы, столько времени прошло…

Эдуард до мельчайших подробностей помнил большой котлован, который был вырыт на пустыре не так далеко от их шестнадцатиэтажного дома в застраивающемся новом районе города.

Они с братом любили часто играть в этом заброшенном котловане, прыгая по недостроенным стенам первого этажа, среди гнутой арматуры, осыпавшегося кирпича и битого стекла. Ах уж эта неестественная детская тяга к приключениям и опасным местам! А сейчас…

Эдуард сел на кровати и выключил будильник, напевавший Pianoбой.

Даже в выходные дни он с какой-то маниакальной упорностью вставал рано, принимал холодный душ и отправлялся на пробежку. Вот уже двадцать лет. Без отговорок. Каждый день. Сразу после того, как его выписали из больницы.

А Дима…

Эх, Дима, Дима…

Эдуард встал с кровати и, не включая света, направился в ванную комнату по темному коридору. Свет раннего утра еще не попадал в коридор, и упавшая на Эдуарда облепляющая густая тьма была плотной, словно кисель. Так же, как и там, в больнице, когда солнце скрывалось за небольшим старым деревянным двухэтажным бараком, что стоял в окне напротив его палаты.

И барак вырастал. Темный и давящий, казалось, на само сердце, он пустыми окнами-глазницами серого корпуса-черепа смотрел на Эдуарда, а над ним, словно кровь по бетону, растекался закат.

А потом еще через несколько часов серых тягучих сумерек приходила бесконечная тьма. Она обвивала не только тело пациента, но и все предметы в палате. Она обволакивала само сознание, не позволяя пробиться ни единой мысли. Только черное спасительное ничто. Только какая-то огромная пустота.

Эдуард включил свет в ванной и повернул ручку смесителя. Зажурчав, прыснула ледяная вода.

Около года Эдуард провел в «специальном учреждении», куда он попал вместе со своим братом, который был лишь на год старше его. Причем Эдуарда выписали через год, а Дима оставался там еще полтора года. Видимо, потому, что он был старше, и его впечатление об увиденном на стройке тронуло одиннадцатилетнего мальчика намного сильнее.

Они всегда были вместе – Эдуард и Дима. Их небольшая разница в возрасте делала их практически братьями-близнецами, так что даже отличить их было трудно.

Трудно, но возможно.

Эдуард обладал более утонченными чертами, видимо оправдывая свое имя, выбранное ему бабушкой, которая была преподавателем русской литературы в университете. А Дмитрий был слегка по-медвежьи угловат, так как его имя дал ему его отец.

Папа был тогда молодой и перспективный офицер войск противовоздушной обороны. А мама… Мама против данных имен не возражала, так как очень любила их отца и их бабушку. Это были единственные ее родные и близкие.

Любила! Очень любила! Любила, пока ее не зарезал в темной подворотне какой-то ублюдок за кошелек, в котором денег-то было максимум на бутылку водки.

После этого за воспитание детей взялся отец. В трудные времена! Со всей строгостью! По-армейски! С наказанием за залеты и с обязательной физической муштрой и физподготовкой. Чтобы никто и никогда-никогда на этом свете! Никакой ублюдок! Не смог бы так просто! Забрать у него еще и сыновей!!!

Отец ненавидел и презирал слабость и пытался привить это своим детям.

Во дворе шестнадцатиэтажного дома в новом районе было много других ребят, но Эдуард и Дима по понятным обстоятельствам в основном предпочитали общество друг друга. Они изредка включали в свою компанию посторонних, среди которых был их сверстник – десятилетний Данила со второго этажа. Он был крепким жилистым мальчиком с голубыми, как небо, глазами. Потом Владик – невысокий полный мальчик из соседнего подъезда. Еще Бохар – кучерявый темный парень, которого взрослые за глаза почему-то называли странным словом «чурка». Была даже и девочка – Юля.