Колыбель боли

Дойдя до края небольшого аула с ветхими домами, отряд замечает, как по прямой дороге убегают несколько женщин и около дюжины детей. Дети бегут в чём мать родила, и все они плачут, в то же время женщины подталкивают их сзади, чтобы те шевелились быстрей. У каждой на руках по паре маленьких детей.

Раздаётся очередь выстрелов в воздух, и небольшая кучка мирных жителей замирает. Отряд устремляется прямо на них.

– Командир, какого хрена? Это же девушки и дети! Ты хоть одного мужика-то видел? Ты отдаёшь себе отчёт, что ты делаешь?

– Закрой свой рот, солдат, и следуй моим приказам!

Пять девушек не старше тридцати лет отдали своих и не своих грудничков детям постарше, а сами встали стеной между солдатами, крича и умоляя что-то на своём языке.

– Солдаты, слушать мой приказ внимательно! Нас послали выполнить приказ государственной важности, и мы выполним его, чего бы нам это ни стоило. Итак, не оставлять никого в живых! Неподчинение приказу – смертный приговор! – он передёргивает затвор на автомате, ожидая, что солдаты последуют его примеру.

После этих слов у Фёдора замирает сердце, собственно, как и у всех солдат. У каждого начинает трясти руки – момент принятия или отказа – два исхода. Первый, при котором тебя убьют, либо второй – стать героем, но какой ценой? Герой без души – вряд ли эту историю кто-нибудь услышит, она уйдёт с ними в могилу.

Лишь у Фёдора, одного из самых молодых солдат, появляется в голове третий вариант: «а что если расстрелять своих товарищей, затем прострелить себе бедро и ползти в лагерь, объясняя штабу, что они встретили серьёзное сопротивление?»

Много ли тех людей, что готовы отдать свою жизнь за чужую? Убив своих товарищей, он так же оставит свою душу в этих местах. Жертвовать собой физически или ментально – сложный вопрос, который можно обсудить вечером за рюмкой водочки. Пожалуй, самым важным вопросом является то, за чью жизнь нужно отдать свою. Поэтому выбора как такого нет: вряд ли он планировал умирать сегодня вчерашним вечером.

Один за другим солдаты передёргивают затворы и наставляют стволы на мирных жителей: никто не жаждет начинать, каждый ждёт, что кто-то сделает это первым. Молодые девушки уже стоят на коленях и рыдают, выпрашивая помилования. Несколько секунд – и первая пуля от командира входит в голову мамочки этих детишек. Затем он кричит: «Огонь!» – и все солдаты нажимают на спусковой крючок, со слезами на глазах устраивая танец снарядов. Секунд двадцать и наступает полная тишина. Концерт окончен…

С опущенной головой солдаты возвращаются в лагерь. На сегодняшний день враг ликвидирован. Никто не говорит, так как каждый отвлечён на свои мысли, но отправила их в свои головы одно происшествие. Командир прервал тишину и сообщал своим товарищам, что не стоит никому рассказывать, что произошло этим днём.

– Для вашего же блага будет лучше, если закопанные тела останутся в земле, и никто о них не узнаёт. Иногда близких людей (а вы не сомневайтесь, в этот день вы стали намного ближе друг другу, чем с кем-либо), так вот, близких людей связывают совместные воспоминания, секреты и тайны. Сегодня вас связала одна страшная тайна, которую стоит забыть, и будет лучше для вас, если вы унесёте её в могилу, – как вдруг он командным тоном буквально проревел:

– Отряд, на месте стоять!

Послышался щелчок, и одного из солдат разрывает на части, а осколки принимают в свои объятия тех, до кого им удаётся добраться.

– А ты молодец, Федя. Федя, Федя, – можно было бы услышать слова снаряда.

И только потому, что Фёдор шёл первым и уже находился на пригорке, осколкам удалось погладить лишь его коленки. Крики и шок наполнили горную местность. Кому-то оторвало ногу, а кто-то остался на месте с осколком в голове. Но были и те счастливчики, которых растяжка не достала. Те, что стояли за спинами своих товарищей. Благодаря целым товарищам, им удалось добраться до лагеря, где их мгновенно отправили в госпиталь.

Операция у Феди заняла около тридцати минут; осколки из двух колен удалось удачно вытащить. Ещё четверым товарищам так же провели удачные операции. Пять человек не вернулось с этого задания, и как потом рассуждали остальные, наверное, это был удачный вариант. А те ребята, что остались целы, отправились заглушить свою боль спиртом, чтобы постараться забыть о том, что произошло этим ранним утром. Забегая вперёд, хочу сказать, что ни у одного это не выйдет.

– Доктор, у вас нет желания рассказать мне, почему мои колени синие? Из-за чего у меня невыносимая боль, да и к тому же я не могу пошевелить пальцами ног? Вы ведь сами говорили, что осколки извлечены успешно, и я быстро пойду на поправку, – очень обеспокоенно рассказывал Фёдор доктору.

– Я бы хотел попросить вас не нервничать, это сейчас излишне. По всей видимости, при удалении осколков из ваших колен, раны были некачественно обработаны, вследствие чего в них попали анаэробные бактерии с довольно небольшим инкубационным периодом, которых практически невозможно распознать заблаговременно.

– И что вы хотите этим сказать?

– Обычно медикаментозному лечению это не поддаётся и мы вырезаем мёртвые ткани, но так как омертвление происходит в коленях, способов удалить мёртвую ткань не представляется. Поэтому, чтобы не усугублять положение и не допустить заражение всего организма, мы вынуждены пойти на крайние меры и ампутировать вам ноги. Будем надеяться, чуть выше колен. Это уже будет зависеть от локации омертвления. И да – чем раньше мы начнём, тем больше удастся спасти. Я уж не говорю о возможном заражении крови.

Вряд ли можно представить, как вам сообщают, что сегодня вы лишитесь ног. То есть отныне вы никогда не сможете полноценно пройти рядом со своей любимой, со своим ребёнком, либо же просто выгулять собаку. И вряд ли человек в этот момент, услышав такие слова, может сам оценить, что произойдёт. Как правило, такие новости повергают в шок. Логичным ответом головного мозга послужит отрицание, паника, затем ещё раз отрицание и, в конце концов, смирение. Конечно, смирение приходит после операции, когда ничего уже не поделаешь. Да и после операции это приходит не сразу: сначала ты живёшь, чувствуя огромный дискомфорт, затем постепенно привыкаешь к нему, и уже жизнь начинает казаться проще и, вроде как, это было всегда с тобой. То, что у тебя отняли, никогда твоим не было.

Чтобы усугубить ситуацию ещё хуже, можно было отпустить в шуточной манере что-то вроде: «Зато вы скоро отправитесь домой. Не полностью конечно: часть вас останется навсегда в этих краях, но зато основная часть отправится домой, можете не переживать».

– Что-то мне подсказывает, что без ног мне уже не удастся воевать, – с сарказмом отметил Фёдор.

– Да, вы абсолютно правы. После того как вы немного оправитесь, вас отправят домой.

– Здорово, – без единой эмоции отрезал солдат.

Поезд. Звук дороги. Пролетающие перед взглядом пейзажи. Одно из немногих мест, когда ты можешь почувствовать себя безгранично свободным. Тебе ничего не остаётся, кроме как наблюдать за происходящим. Ты простой пассажир, направляющийся в один из отрезков пути. В эти часы можно позволить себе подумать о чём угодно и не беспокоиться, что тебе следует что-либо делать или о том, что кто-то отвлечёт тебя. Нет, в дороге ты принадлежишь только себе. В дороге ты не можешь ни на что повлиять. Как и наш герой едет к себе домой в свой родной город. Правда его голову занимают совсем другие мысли. Он находится в том смятенном состоянии, когда человек лишился чего-то и не может на это повлиять или вернуть. Сидя в инвалидной коляске, видя пролетающие хутора, он не знает, что будет дальше делать. Не удаётся даже предположить, как продолжится его судьба. Боль и чувство обиды – единственные чувства, которые он ощущает. Злость за то, что судьба так распорядилась, что он не может больше ходить. Ведь он простой человек, который честно жил, отдавал долг своей стране, безукоризненно выполнял все приказы, и за это он отправляется домой на инвалидной коляске, в страну, где жизнь для инвалидов совершенно не подготовлена.

Долг? Долг стране за что? Просто из-за того, что он родился в этой стране? Или что он такого получил, чтобы быть должником своей стране? Ведь в этой стране бесплатно можно пользоваться только матом, чем он, безусловно, и пользовался всю свою жизнь. В конце концов, отдавая долг хрен пойми за что, он лишился ног и, вероятнее всего, обрекал себя на тяжёлую жизнь.

Он вспоминал людей, стоящих на паперти у рынков и в других людных местах, с протянутой рукой и опущенной головой. Ведь у них всегда всё плохо. Правда в том, что в этом мире у всех всегда всё плохо, но у этих особенно – есть вроде бы весомый повод для того, чтобы поныть.

Ему всегда было интересно, неужели для таких людей не находится работа, либо они настолько утонули в своём горе, что работа стала невмоготу. Теперь ему самому предстояло это узнать. В голову прокралась ещё одна беспокойная мысль: что он скажет своей матери, которая придёт встречать на вокзал? Как он оправдается? Ведь она ждёт здорового и целого героя, который воевал ради своей страны, а встретит калеку с парочкой медалей.

У него не хватило духа сказать это по телефону, и он не знал, что говорить при встрече. Он понимал, что она, вероятно, расплачется, а его сердце зажмёт тисками – от этого предстоящая встреча нависла тяжёлым грузом.

Около двух часов этого прекрасного осеннего вечера оставалось до встречи со своим самым любимым и родным человеком. В этот вечер также предстояло принести неизмеримую боль в его сердце. Голова начала кружиться, а в животе что-то скрутило, будто маленькие человечки стали закручивать кишки в его центр, а затем стали сжимать и сжимать их до такой степени, что его начало подташнивать. Меньше всего хочется в такой ситуации блевать себе под обрезанные ноги и привлекать лишнее внимание. В голове возникало слово культя, но оно ему чертовски не нравилось, – именно поэтому он размышлял, чем же возможно заменить его.

Пока что он не видел свои ноги после операции: во время смены бинтов он отворачивался либо закрывал глаза, каждый раз оттягивая этот момент. Складывалось чувство, что если он не видит своих шрамов, то их вовсе и нет, да и вообще у него всё в порядке с ногами, либо это такой дурной сон, стоит лишь чуть-чуть подождать – и ты проснёшься. Тем не менее предстояло посмотреть на свои ноги в новом обличии.

Он подъезжал к своему городу, в котором родился и прожил всю свою жизнь; даже воздух из окна переменился, стал каким-то совершенно другим, каким-то родным, близким, вернувшим его в те времена, когда он не знал, что такое война, что воздух может быть каким-то другим. Каждый раз, покидая свой родной край, ты оставляешь свою душу, а по возвращению будто воссоединяешься с ней. Знакомые места, здания и люди – улыбка сама растёт на твоём лице. Естественно это связано с воспоминаниями, как и всё в нашей жизни.

Почувствовав это тепло, Феде стало ещё горестнее. Ему хотелось остаться одному, чтобы его никто не тревожил, чтобы забыться и пропасть в бесконечности.

До конечной станции оставалось ещё пара остановок. Мысли о том, что эта конечная остановка станет для него последней, не покидали его ни на минуту. Ему удаётся доехать на коляске до выхода – возникает первое препятствие на его пути, с которым самостоятельно ему не справиться – просить о помощи, вот что предстояло, и так до конца жизни. Прощение помощи – его это слишком забеспокоило. Вариантов было не так уж и много: ему приходится просить мужчин, которые выходят из поезда. Конечно, все входят в положение и помогают ему спуститься: для них это просто доброжелательная услуга, но для него это выглядит оскорблением. Выезжая на перрон, он первым делом замечает свою мать, которая стоит и не может пошевелиться. Сжимая губы и напрягая глаза, – он не плакал уже сотню лет, но видя боль в глазах своей матери – удержаться становится практически невозможным. Он начинает толкать коляску к маме, пытаясь улыбнуться, сдерживая шквал эмоций охвативших его сознание. Шок, который поразил её мозг, ещё действовал и оставлял неподвижной. Лишь когда он подъехал совсем вплотную, она немного пришла в чувства, наклонилась и обняла сына со слезами на глазах.

Любому родителю больно видеть увечья своих детей, тем более матери, которая родила на этот свет здорового и целого ребёнка. Они испытывают боль, чувствуя, какие мучения они приносят их детям. Смотреть, как суровая жизнь меняет их, как из маленьких детей сотворяет мужчин.

И не так уж просто в такие моменты сделать вид, что ты не расстроен и сказать своему чаду, что всё будет в порядке, что главное, что он жив, что всё в его жизни наладиться. Отчасти в этом есть правда, но некоторые события остаются с нами навсегда, возвращаясь в те моменты, когда совсем худо.

– Милый мой, я так по тебе скучала, слава богу, что ты добрался до дома живой, – она обняла его ещё сильнее.

От боли в сердце её разрывало так, что почти невозможно было терпеть и безумно хотелось закричать, но таких эмоций она не могла себе позволить.

– Мам, давай поедем домой, пожалуйста, – продолжая плакать ещё сильнее, ответил её мальчик.

Вдвоём не без малых усилий они усадили его на заднее сиденье такси, а коляску с сумкой уложили в багажник. Всю дорогу Фёдор молчал, лишившись эмоций на вокзале, наблюдая, как изменился его родной город за почти два года, и надо сказать, что изменений не было. Так, может быть посадили пару деревьев, где-то убрали бордюр, но в целом ничего кардинального.

Его мама уже пришла в себя, насколько это было возможно, и даже пыталась говорить с улыбкой; что-то рассказывала, лишь бы заполнить эту образующуюся бездну тишины, настолько угнетающее её сознание.

– Вот мы и дома, родной.

От Фёдора не последовало ответа, но в этом никто не нуждался. Они пересадили его из такси на коляску. Гравийная дорога, что была под ним, как-то уж очень непривычно и неприятно ощущалась. Частный дом с небольшой летней кухонькой и туалетом на улице; вход в дом преграждали немногочисленные ступеньки, но тем не менее это была преграда, которую следовало как-то преодолевать.

– Сынок, давай я тебя сама занесу, а потом коляску?

– Прекрати, мам, я давно не маленький мальчик и способен, хоть и без ног, передвигаться.

Он самостоятельно слез с коляски, довольно неумело, так как опыта ещё не хватало, встав на культи. Его мгновенно пронзила острая боль от ног до макушки – довольно свежие швы напомнили о себе, словно припоминая: «Братец, если же ты хочешь, чтобы мы стали для тебя опорой, дай нам времени окрепнуть, а затем хоть мячик пинай». Терпя боль, скрипя зубами, он решил помочь себе и упёрся о землю ещё и руками. Со стороны он был похож на какого-то зверька. Развернувшись спиной к ступенькам, помогая себе руками, осторожно начал забираться: одна ступенька – руки, затем культи, вторая ступенька – руки, и так до победного.

Добравшись в зал он залез на огромный диван и разлёгся, как снежный ангел. Боль в ногах пульсировала, и если бы он мог увидеть, то заметил бы, как внизу на бинтах просочилась кровь: видимо рановато для того, чтобы передвигаться самостоятельно. Распластавшись на диване он взорвался в истерике. Услышав это, его мама тут же бросила приготовление чая и побежала к нему, крепко обняв и пытаясь успокоить, нежно покачивая его из стороны в сторону, приговаривая ласковые слова. Это заняло около получаса, и, выплакав всё слёзы, он остановился, немного прихлёбывая ртом и попросив стаканчик воды. А затем, оставаясь в объятиях своей матери, уснул, и во сне постоянно что-то бормотал.

Почему он держался до дома и не проронил ни капли слёз вне его стен? Потому что дом, где мы выросли, является крепостью. Местом, где нас не сможет достать даже дьявол; местом, где при желании нас не удастся побеспокоить либо обидеть. Только в родном доме мы можем почувствовать себя детьми, поностальгировать и вспомнить, как было здорово в детстве, какие были прекрасные подростковые времена, как всё было беззаботно и просто.