Жертвоприношение

– Да ладно? – оживился Шаман. – Ты на велике приехал?

– Не, – ответил я, – на мопеде, купил сегодня по объявлению. Гопники отнять хотели, а я их избил гаечным ключом.

Послышался гул одобрения. Я тоже заулыбался.

– Ладно, – Сенсей выбросил окурок и хлопнул себя ладонями по коленям, – поставим вопрос на голосование. Приходи через неделю. Кстати, слушай, как тебя звать-то?

– Лев, – ответил за меня Шаман, – классное имя, на мой взгляд, даже прозвище не надо придумывать.

Сенсей подошел ко мне и протянул ладонь для рукопожатия:

– Ну, давай, Лев. Удивимся. Шаман, проводи друга.

Шаман дошел со мной до ворот и, прощаясь, сказал:

– Молодец, братан. Я в тебя верю. Увидимся.

Я завел мопед и поехал домой по темным пустынным улицам. Начался дождь, капли были холодными и, падая за шиворот, заставляли тело дрожать. Но это не имело значение. Той ночью ничто не было важно. Потому что я возвращался с победой. Меня возьмут в клуб! Я был счастлив и смог уснуть только с рассветом.

Я еще дремал, когда услышал, как открывается входная дверь. Родители вернулись! Черт, сколько же я спал? Часы показывали шесть вечера. Быстро одевшись и выскочив в коридор, я встретил изумленный взгляд отца и понял, что кое о чем забыл – мое лицо украшал алый порез, полученный ночью в драке.

– Это что такое, сын?

Я открыл было рот, чтобы придумать какое-нибудь объяснение, но судьба распорядилась иначе – мне не пришлось ничего рассказывать отцу. В дверь позвонили и, спустя мгновенье, в коридоре стояли три милиционера во главе с участковым:

– Доброго дня. Мне очень неудобно, но нам нужен ваш сын, – участковый смущался, что отвлекает таких уважаемых людей, как мои родители, – на него поступило заявление. Нужно проехать с нами.

– Какое еще заявление? – мамин голос сорвался на крик.

– Причинение тяжких телесных повреждение. Есть информация, что он напал на отдыхающих подростков с металлическим предметом. Ночью поступило заявление.

– Вы что за бред несете? – отец отказывался понимать слова участкового.

– Заявление поступило, – мялся милиционер, – мы обязаны отреагировать. Я прошу проехать с нами в отделение.

За все время разговора родителей с участковым я не сказал ни слова. В голове крутилась мысль, что если «группа отдыхающих» действительно сняла побои, то это грозит мне реальными проблемами. Коленки подкосились, меня начало подташнивать.

Через несколько минут, когда милиционеры посадили мое ватное тело в патрульную машину, мы поехали в участок. Я сидел на заднем сидении между участковым и отцом. Отец молчал, за всю дорогу он не удостоил меня даже взглядом.

Следующий месяц я провел в следственном изоляторе для несовершеннолетних. Не хочу подробно рассказывать об этом месте, отмечу лишь, что там я прошел важную школу. Жестокость преступников-взрослых не идет ни в какое сравнение с нравами уголовников-подростков. Синяки не сходили с моего тела, однако и я научился отвечать силой на силу. Тогда, в камере изолятора, я понял одну простую вещь – ты можешь бояться, можешь, напротив, не бояться ничего, это не важно, но ты должен показать окружающим, что в тебе есть сила. Научись брать себя в руки, складывать ладони в кулаки. Пусть коленки трясутся, пусть начинает тошнить от страха, пусть хочется убежать – это нормально, но преодолей себя, принеси страх в жертву, вытерпи боль, докажи, что сильный и мир станет твоим.

Следователь, занимавшийся моим делом, был нервным хамом. Он часто срывался на крик, то и дело угрожая: «не сядешь на клистер, посажу на бубуку». Мои утверждения, что это я являюсь пострадавшим, его не интересовали. Он пугал меня пятилетним сроком. Я отказывался признавать свою вину.

Я подолгу смотрел в узкое зарешеченное окно камеры, разглядывая маленький кусочек неба, который оно смогло в себя вместить. Где-то там, под этим небом, заводят свои байки «Ангелы», а я… Наверное, они уже и забыли обо мне.

Мое дело тянулось почти месяц, когда следователь неожиданно поменялся. Явившись на допрос, вместо привычного истеричного крика я услышал спокойный, мягкий голос:

– Здравствуй, Лев. Присаживайся.

Новый следователь объяснил, что в моем деле были допущены ошибки, но он знает, как их исправить. Через неделю состоялся суд, я получил год условно за «превышение уровня необходимой самообороны» и прямо со скамьи подсудимых отправился домой. Родителей на заседании не было, поднимаясь по лестнице к двери своей квартиры, я кожей чувствовал всю тяжесть предстоящего разговора.

– Ты хоть понимаешь, что натворил, идиот! – отец кричал так, что, казалось, стекла его очков вот-вот лопнут. – Ты – уголовник! Что ты теперь будешь делать?! Экзамены в школе прошли, все нормальные дети получили аттестаты. А ты? Вот, полюбуйся!

Отец бросил в меня какую-то бумажку. Это была справка, о том, что я прослушал курс средней школы. Аттестат мне не выдали. Экзамены и выпускной я провел за решеткой.

Отец надрывался, крича о том, что такого, как я, возьмут только коров на ферме доить и бутылки собирать на остановках. Мама стояла в углу, скрестив руки на груди. Она молчала.

А я… а мне было все равно. Я думал о том, как быстро может измениться мир. Еще совсем недавно со мной просто не могло случиться то, что случилось. Считанные месяцы назад я не мог представить, что слова отца будут вызывать у меня равнодушие. Мне было абсолютно все равно, что он говорит.

«Позор семьи!» – так отец закончил очередную гневную тираду. Это были последние слова, которые я слышал от него. Он удалился в свой кабинет, шумно захлопнув дверь, а я надел куртку и вышел на улицу, чтобы никогда больше не возвращаться в этот дом. Мама? Она так и простояла все время со скрещенными на груди руками, не сказав ни слова.