Оценить:
 Рейтинг: 0

Маргиналии. Выпуск второй

Год написания книги
2022
<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
3 из 7
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Евтифрон. Да.

Сократ. Но потому ли они его любят, что оно благочестиво, или за что-то другое?

Евтифрон. Нет, именно за это.

Сократ. Значит, его любят потому, что оно благочестиво, а не потому оно благочестиво, что его любят? <…> Ну а богоугодное ведь является таковым потому, что оно угодно богам?

Евтифрон. Как же иначе?

Сократ. Значит, богоугодное, Евтифрон, – это не благочестивое и благочестивое – это не богоугодное, как ты утверждаешь, но это две различные вещи».

«Евтифрон» еще в античных платонических школах был одним из базовых диалогов – с него начиналось обучение платоновской философии. Мне это и сейчас кажется разумным – на семинарских занятиях я всегда начинал преподавание Платона именно с этого небольшого, несложного, но совершенно гениального сочинения. В отличии от большинства текстов Платона, здесь действие сфокусировано вокруг одной проблемы: поиска определения понятия ????? – благочестия либо набожности (а если быть точным, благочестивого либо набожного).

Завязка такова: Сократ, обвиненный в нарушении благочестия и должный вскоре предстать перед судом, цепляется языками с Евтифроном, видным афинским жрецом-прорицателем. Действительно, у кого же выяснять вопрос о том, что такое благочестие, как не у священника? Однако, как мы можем догадаться, в процессе общения у авторитетного собеседника возникают трудности с определением, потому что Сократа не устраивают его простодушные ответы. Сначала Евтифрон говорит, что благочестивое – это то, что угодно богам. На это Сократ возражает, что, согласно преданиям о богах, те нередко спорят и враждуют друг с другом. Значит, их представления различаются (ведь иначе им не о чем было бы спорить). Получается, что благочестивое с точки зрения одного бога может быть нечестивым с точки зрения другого – и один и тот же поступок может и попадать под определение благочестия, и не попадать. Это нарушает закон тождества – идея благочестия перестанет быть собой, если одновременно будет противоположной себе.

Сократ предлагает поправку: благочестивое – это угодное всем богам, то есть то, в благочестивости чего боги согласны друг с другом. Это устраняет проблему тождества идеи благочестия, но тут же возникает другая, о которой, собственно, и идет речь в цитате. Ее смысл не так легко уловить, потому дадим комментарий. Итак, Сократ задает фундаментально важный вопрос: допустим, что благочестивое равно? богоугодное (то есть благочестие – это угодное богам и любимое богами). У нас есть две понятия, которые, по Евтифрону, тождественны друг другу. Но: «благочестивое любимо богами потому, что оно благочестиво, или оно благочестиво потому, что его любят боги?». По сути, это вопрос о том, объективно ли благочестие. Да, боги любят благочестие, оно им, несомненно, угодно. Но почему оно угодно богам, за что они его любят? Они, как в песенке из 90-х годов, сами слепили идею благочестия, которую потом сами же и полюбили? Либо же они полюбили благочестие за то, какое оно замечательное, то есть за его содержание?

Для простоты приведем такой пример: Петя любит Машу. Можно ли сказать, что Маша является любимой? Да, потому что Петя ее любит. Но за что Петя ее любит? За то, что она любимая? Нет, это абсурд. Она любимая потому, что ее кто-то любит, а не наоборот. Так за что ее любит Петя? Допустим, за то, что она красивая. То есть Маша любимая и красивая. Но в чем разница между этими двумя машиными «свойствами»: любимостью и красотой? Очевидно, разница в том, что любимость является не ее собственным свойством – если завтра Петя ее разлюбит, то она перестанет быть любимой. А вот красива Маша сама по себе – это ее собственное свойство. Любить Машу или нет – это дело Пети, никак не влияющее на машину красоту. Любовь Пети зависит от Пети, а вот красота Маши от Пети не зависит. Ведь иначе мы должны были бы поставить знак равенства между любовью Пети и красотой Маши – но всякий скажет, что это разные вещи.

То же и с богами и благочестием. Сократ легко доказывает: благочестие угодно богам не в силу своей богоугодности, а в силу своей благочестивости. Грубо говоря, угодно оно богам или нет – это дело богов (они вправе сами выбирать, что любить, а что нет). К самому благочестию богоугодность не имеет отношения – также, как красота Маши не зависит от Пети. Благочестивое благочестиво само по себе, а богоугодно оно в силу угодности богам, и потому нельзя ставить знак равенства между этими понятиями. Так Сократ опровергает гипотезу Евтифрона.

Парадокс в том, что если выводы Сократа верны, то получается, что обвинение в его адрес вполне обоснованно – он действительно вводил новых богов. Ведь боги совершенны и всемогущи, ну а по Сократу получается, что высшие понятия (в данном случае, моральное понятие благочестия) существуют независимо от них. Любят их боги или не любят, знают о них боги или не знают – благочестие и все другие высшие понятия остаются собой, то есть являются независимыми от богов. Если боги не создают такие идеи и не властны над ними, то идеи по своему статусу оказываются выше богов. Получается, что сама идея благочестия в силу своей тождественности и объективности уже является нечестием – по крайней мере, у афинян были все основания считать нечестивцем того, кто таким образом лишает богов всемогущества.

Разумеется, Сократа судили не по богословским, а по политическим причинам – за его симпатии к Спарте и тесные связи с олигархами, устроившими в Афинах чудовищный террор 404—403 годов. Но показательно то, что Платон своим диалогом отчасти подтверждает выдвинутые обвинения. Интересно, понимал ли сам автор эту двусмысленность? На основании длительного опыта изучения платоновских текстов и комментариев к ним платоноведов скажу, что почти уверен: да, Платон все понимал – и увековечиванием памяти Сократа наносил удар не только афинской демократии, но и традиционной религии.

Надо сказать, что разбираемая богословская проблема не потеряла своей важности за все прошедшие века и тысячелетия. Если насчет объективности моральных категорий ведутся и внерелигиозные споры, то как насчет такого вопроса: может ли бог (если он существует) отменить или изменить таблицу умножения? Или сделать так, чтобы при а <b <c, вдруг стало a больше c? Иными словами, если законы математики объективны, то бог не всемогущ.

Разумеется, в богословии имеется множество решений проблемы объективности идей – но именно в «Евтифроне» впервые обнажился фундаментальный конфликт между философией и религией. Разница между ними не в выводах, а в методах. По моему убеждению, платоновский идеализм в своем скепсисе идет дальше, чем любой материализм или физикализм: над атомами и пустотой Демокрита или самодвижущейся материей французских просветителей легко можно надстроить идею бога, а вот над числами и понятиями Платона – гораздо труднее. Ведь идеи вечны и самотождественны, а значит недоступны даже для всемогущего существа. Что несколько подрывает идею его всемогущества.

58. К Эпикуру

«В самом деле, кто, по твоему мнению, выше человека, о богах мыслящего благочестиво, к смерти относящегося всегда неустрашимо, <…> смеющегося над судьбой, которую некоторые вводят как владычицу всего? Он, напротив, говорит, что одни события происходят в силу необходимости, другие – по случаю, а иные зависят от нас, так как необходимость не подлежит ответственности, а случай непостоянен, как он видит, но то, что зависит от нас, не подчинено никакому господину, и за этим следует, как порицание, так и противоположное ему. В самом деле, лучше было бы следовать мифу о богах, чем быть рабом судьбы физиков; миф дает намек на надежду умилостивления богов посредством почитания их, а судьба заключает в себе неумолимую необходимость».

В этом фрагменте мы видим замечательную вещь: Эпикуру традиционная греческая религия представлялась «меньшим из зол» в сравнении с механистической физикой. И это притом, что несколькими страницами ранее Эпикур резко критиковал народные верования:

«Да, боги существуют: познание их – факт очевидный. Но они не таковы, какими их представляет себе толпа <…>. Нечестив не тот, кто устраняет богов толпы, но тот, кто применяет к богам представления толпы: ибо высказывания толпы о богах являются не естественными понятиями, но лживыми домыслами, согласно которым, дурным людям боги посылают величайший вред, а хорошим – пользу».

Собственно, именно с этих, этических позиций он нападет и на физиков – а если конкретно, на Демокрита – за неразличение типов причинности. В первом фрагменте он разграничивает три причины явлений: необходимость, случай и свободную волю, то есть явно противоречит детерминизму (представлению о том, что все предопределено) своего предшественника. Отвергая оба типа мировоззрений (народное и «наивно-материалистическое»), Эпикур излагает собственную, чисто философскую теологию и особое, чисто умозрительное благочестие.

Разберемся по порядку – тем более, что Эпикура во все времена было принято считать атеистом. На этот счет нужно сделать очень важное отступление о сущности античного атеизма (в кавычках и без). Дело в том, что сам термин можно понимать двояко. Во-первых, в современном, сугубо материалистическом смысле – как радикальное отрицание высших сил вообще. Во-вторых, как нечестие в отношении общеобязательных народных культов и/или представлений о богах (то, что позднее стало называться либо ересью, либо расколом). Так вот, в Греции мы почти не находим атеизма первого типа, тогда как второй – это, собственно говоря, и есть философия.

Философия с самого начала есть ничто иное как отрицание народной религии – но не с целью пропаганды атеизма первого типа, нет. Напротив, философия – это попытка создания новой религии на новых, разумных основах. Философы создали целую россыпь теологических учений, которые могли сохранять формальную преемственность старой религии (например, не изменять имена богов), но содержательно были ее радикальным отрицанием.

В общем, цель философии в изначальном смысле слова – это монотеистическая реформа. К слову, эта реформа удалась: не будем лишний раз говорить, до какой степени теологические системы Платона, Аристотеля, стоиков и неоплатоников повлияли на мировые религии. В любом случае, фактически каждый греческий мыслитель – атеист второго типа, отрицающий учение о богах в том виде, в каком оно предстает у Гомера, Гесиода и других поэтов. Отличие же Демокрита и Эпикура от остальных философов в том, что они оказались неугодны не только язычникам, но и христианам.

Однако сам Эпикур, как следует из цитаты в начале, также видел в демокритовской физике нравственную угрозу. Как уже писалось в «5. К Демокриту» его учение содержит в себе противоречие между онтологией и этикой: физический мир строго подчинен причинно-следственным связям, но при этом нравственную философию Демокрита трудно заподозрить в детерминизме. Это нелогично: если в физическом мире все строго необходимо и закономерно, а человек физичен (состоит из атомов), то откуда у нас свобода воли? Но так или иначе, за Демокритом справедливо закрепился статус детерминиста.

Эпикур пусть и был атомистом (последователем Демокрита), но отрицал учение о всеобщей предопределенности. Для устранения противоречий между физикой и этикой он ввел свое знаменитое отклонениеатомов, то есть принцип, согласно которому атомы могут двигаться не только по необходимости, но и спонтанно. То, что теория отклонения была нужна Эпикуру в том числе для этических целей, заметил еще Цицерон:

«Эпикур придумал, как избежать (сквозной) необходимости (от Демокрита, стало быть, это ускользнуло!): он утверждает, будто атом, несущийся по прямой линии вниз вследствие своего веса и тяжести, немного отклоняется (от прямой). Он говорит, что только при допущении отклонения атомов можно спасти свободу воли».

У нас получается интересная картина: Эпикур видел в близкой ему механистической физике Демокрита угрозу своей моральной философии, а потому вынужден нападать на нее куда яростнее, чем даже на чуждую ему народную религию. Впрочем, последней тоже достается – ведь если физики, по Эпикуру, слишком увлеклись детерминизмом, то суеверный люд, напротив, слишком высоко ставит роль случая:

«Что касается случая, то мудрец не признает его ни богом, как думают люди толпы, – потому что богом ничто не делается беспорядочно, – ни причиной всего, хотя и шаткой, – потому что он не думает, что случай дает людям добро или зло для счастливой жизни, но что он доставляет начала великих благ или зол».

Удивительно тонкое высказывание, хотя и не очень легкое для толкования (возможно, немного неверен перевод – но не будем вдаваться в подробности) – предложу свое: Эпикур как бы разделяет два аспекта популярных представлений о случае (бывшего не абстрактным понятием, а именем богини Тюхе – от ???? – жребий, случайность) и каждому дает опровержение:

1) На уровне онтологии-теологии: случай не бог, то есть не всеобщий принцип мироздания. Если бы это было так, то все в мире, в том числе последствия наших деяний были бы случайны. Но нельзя обвинять случай в собственных несчастьях и негативных исходах наших поступков: мол, так случайно вышло, я не виноват, просто не фартануло, действовал спонтанно.

2) На этическом уровне: счастье не зависит от воли случая. Главный залог эпикурейской счастливой жизни – спокойствие души – не дается никем извне: оно воспитывается дисциплиной ума и желания. То, что приходит к человеку волею случая, само по себе не является ни добром, ни злом, потому что только от нас зависит, во что мы его, случай, превратим. Более того, ни условия, ни последствия не являются критерием оценки правильности поступков (здесь Эпикур явно показывает себя деонтологом, то есть сторонником этики долга, а не результата):

«Поэтому мудрец полагает, что лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым. И действительно, в практической жизни лучше, чтобы что-нибудь хорошо выбранное потерпело неудачу, чем чтобы что-нибудь дурно выбранное получило успех благодаря случаю».

Здесь мы видим, что добродетель разумения он ставит выше счастья – потому эпикурейство далеко от гедонизма, с которым его часто смешивают. Если же мы вспомним одну из первых цитат, где говорилось, что люди верят в воздаяние от богов, то поймем, в чем состоит коренное этическое разногласие Эпикура с обывательским взглядом: благоприятные события (кажутся ли они случайными или закономерными) – не награда от бога, а дурные – не наказание. Боги не поощряют и не мстят – мы свободны от сатисфакции свыше. И именно это и является залогом добродетели и счастья: человек свободен, он принадлежит сам себе, а потому несет полную ответственность за свои поступки. И эту ответственность никак нельзя перенести ни на всеобщую необходимость («я не виноват, это судьба»), ни на игру случая («я не виноват, жизнь – это лотерея»). И тому, и другому есть место в бытии, но распоряжение свободой, как и обретение счастья, является нашим делом. Конкретный эпикуреец может, наверно, сказать, что в жизни ему редко везло, но он никогда лишь вследствие невезучести не назовет себя несчастным.

Но для чего же тогда человеку быть благочестивым, если боги не награждают и не наказывают людей, но пребывают в безмятежности? По Эпикуру, ради удовольствия – чистого и незаинтересованного. Благодаря этому интеллигибельному созерцанию и телесному воздержанию мы и сами сможем обожиться: «Так вот, обдумывай это и тому подобное сам с собою днем и ночью и с подобным тебе человеком, и ты никогда, ни наяву, ни во сне, не придешь в смятение, а будешь жить, как бог среди людей», – пишет Эпикур в конце исследуемого сочинения.

Такого богоподобного состояния невозможно достичь, чувствуя себя бессильным перед игрой случая. Но тем более такое блаженство недостижимо, ежели человек ощущает себя «рабом судьбы физиков». Потому Эпикур и решил защитить человеческую свободу от диктата демокритовского предопределения, раз уж греческий физикализм в стремлении освободиться от традиционных взглядов явно дошел до абсурда.

К слову об абсурде. Отрицанием свободы воли до сих пор балуются многие крупные ученые. В их числе не только аналитические философы (которым не привыкать извергать бессмыслицу), но и некоторые биологи, нейрофизиологи и прочие «физики» (в античном смысле слова). Так что аргументы Эпикура весьма актуальны и сегодня. Особенно прекрасны следующие его слова:

«Кто говорит, что всё происходит в силу необходимости, тот не может сделать никакого упрека тому, кто говорит, что всё происходит не в силу необходимости: ибо он [первый, который детерминист – М.В.] утверждает, что это самое происходит в силу необходимости».

Великолепный риторический ход, о котором нужно почаще вспоминать и сегодня в спорах с отрицателями свободы воли. Забавно (или не очень), что прошло более двух тысячелетий, а воз и ныне там – представители естественных наук так увлекаются детерминизмом, что забывают и о свободе, и о случайности. В этом вопросе особо ретивые ученые очень напоминают особо ревностных верующих: та же увлеченность масштабными сверхценными идеями. Ибо между «И ни одна из них [птиц – М.В.] не упадет на землю без воли Отца вашего» и «Свобода воли, которой не существует» (книга нейробиолога С. Харриса) нет существенных различий.

В общем, детерминизм – это такое же искушение для ученого, как моральный идеализм – для верующего. Потому людям с эпикуровским (но не обязательно эпикурейским) складом ума, иногда приходится выбирать между этими крайностями менее крайнюю. Не потому, что третьего не дано (дано – тем же Эпикуром), а потому, что трезвый взгляд на мир без теизма и детерминизма встречается сегодня немногим чаще, чем в древние времена.

59. К Эпикуру (2)

«Наука о небесных явлениях <…> не служит никакой иной цели, кроме как безмятежности духа и твердой уверенности. Поэтому здесь не нужно прибегать к невозможным натяжкам, не нужно все подгонять под одно и то же объяснение <…>. Нет, небесные явления <…> допускают много причин своего возникновения и много суждений о своей сущности, которые все соответствуют ощущениям. А природу исследовать надо не праздными предположениями и заявлениями, но так, как того требуют сами видимые явления, потому что в жизни нам надобно не неразумие и пустомыслие, а надобно бестревожное житье; и вот, вопросы, с должной убедительностью допускающие многообразные объяснения, соответствующие видимым явлениям, как раз и оставляют наш покой непотревоженным, а кто одно объяснение принимает, а другое, столь же соответствующее явлению, отвергает, тот, напротив, с очевидностью соскальзывает из области науки о природе в область баснословия».

Я часто думаю об Эпикуре. Возможно потому, что вижу в нем сходство с собой. Я эпикуреец не по сознательному выбору, а по складу характера – гедонизм для меня слишком обременителен своей ненасытной витальностью, стоицизм – теологическим догматизмом, платонизм – излишней фантазийностью. Но главное, я эпикуреец по стилю мышления. Его можно охарактеризовать греческим словом ????? (непсис – трезвость, воздержность). К слову, термин «непсис» впоследствии стал важным и для православного христианства – в нем как бы соединяются и невосприимчивость ко всем формам душевной экзальтации, и бдительность, осторожность, здравомыслие, критичность в духовных вопросах, и, конечно, телесная умеренность.

Эпикур отнюдь не был самым глубоким и интеллектуально одаренным философом Античности (вообще говоря, не входил даже в первую десятку) – в этом я тоже усматриваю типологическое родство с ним. Я не прибедняюсь – потому что знаю свои сильные стороны, но не склонен их преувеличивать (как и преуменьшать). Даже прямо сегодня (не говоря уже о русской философии в целом) имеются куда более одаренные философы, но многим недостает того самого непсиса. То же было и в древности – античная философия прекрасна тем, что мягко пьянит, чарует читателя, прельщает его (в христианском смысле слова – в смысле прелести, обмана, становящегося самообманом). Приятно жить в космосе Гераклита, Парменида, Пифагора, Платона и прочих – вплоть до Ямвлиха и Прокла. Вселенская гармония, всеединство, промыслительная сила высшего бога, бессмертие души, стремление вещей к трансцендентному идеалу – всего этого полным-полно в Античности. И в этом смысле Эпикур – самый неантичный античный философ. Он чужд любых прелестей, а потому чтение его текстов (а дошло их чуть меньше, чем нисколько – их, судя по всему, уничтожали сначала верующие язычники, а потом верующие христиане) вызывает тоже чувство, что и питие холодной воды после бутылки вина – сразу же чувствуешь трезвение.

В его личности мне многое непонятно. Он призывал жить незаметно, но сам установил в своей школе фактически культ собственной личности – за это его (вполне справедливо) критиковал еще Плутарх:

«Но положим, что ты советуешь таиться и скрываться достойным людям. В таком случае ты говоришь Эпаминонду: „Не начальствуй воинами!“, Ликургу – „Не издавай законов!“, Фрасибулу – „Не свергай тираннов!“, Пифагору – „Не воспитывай юношей!“, Сократу – „Не веди бесед!“, да и себе же первому, Эпикур, – „Не пиши писем асийским друзьям! Не зови учеников из Египта! <…> Да и книг не рассылай, не показывай всем и каждому свою мудрость, – и не делай распоряжений о своих похоронах!“ В самом деле, к чему <…> все эти тысячи строк, так трудолюбиво сочиненных и составленных и посвященных Метродору, или Аристобулу, или Хередему, дабы они и после смерти не были безвестными, коль скоро ты предписываешь добродетели – бесславие, мудрости – безмолвие, успеху – забвение?».

Далее, с одной стороны, Эпикур призывал сторониться общественных дел, а с другой, его школа отличалась крайне активным прозелитизмом (вербовкой сторонников). С одной стороны, он говорил, что изучение природы нужно для безмятежности, а с другой, был самым (!) писучим автором во всей Античности и разработал более чем оригинальную физическую концепцию, качеством проработки и последовательностью изложения напоминающую современных ученых. С одной стороны, он делал вид, что ни на кого не опирался, а с другой, следы влияний на него легко обнаруживаются в трудах предшествующих авторов. С одной стороны, его отличало невероятное свободомыслие и беспримерное интеллектуальное мужество, а с другой, никто (за исключением Лукреция) из тысяч его последователей не создал ничего достойного упоминания ни в области этики, ни в области физики. Мне кажется, Эпикура обуревали великие страсти (в частности, тщеславие) – которые он вынужден был скрывать (возможно, даже от себя).

Несмотря на то, что античные скептики относили эпикурейцев к догматическим школам, тексты самого Эпикура говорят об обратном – о принципиальном адогматизме, бессистемности и даже неряшливости автора. Эпикурейство будто бы и недоделано, и недомыслено (тут между нами снова имеется сходство). Его аполитизм абсурден, как абсурден любой аполитизм – по двум причинам. Во-первых, таковой противоречит самому главному завету Эпикура – стремлению к счастью и возвышенному духовному удовольствию. Согласимся: приносить пользу своим согражданам – это огромная радость (в чем убеждается каждый, когда совершает добродетельный поступок, особенно на общее благо). Кроме того, радость от жизни в хорошем государстве неизмеримо выше, чем от жизни в плохом – потому, собственно, почти все философы были политически активными. Хорошие законы, достойные правители, добрые нравы и благородные вкусы народа – вот по-настоящему сто?ящая цель философской жизни и необходимое условие для душевного успокоения. Напротив, рекомендация удаляться от общественных обязанностей делает бессмысленной любую созидательную деятельность (ведь конечным бенефециаром добрых дел являются другие люди). Во-вторых, аполитизм нелогичен: если все по-настоящему достойные люди будут сторониться вопросов общего блага (а именно это и есть политика), то кто же будет ими править? Дай бог, чтобы стоики или платоники. А если все они исчезнут или станут эпикурейцами?

В научных вопросах удивляет сочетание самого утонченного скепсиса и наивнейшего сенсуализма. Да, с одной стороны Эпикур предлагает полностью доверяться ощущениям – даже «величина солнца и других светил для нас такова, какова кажется» («Письмо к Пифоклу»), хотя недостоверность многих ощущений не нуждается в доказательствах (достаточно погасить свет в комнате, чтобы убедиться, что невидимость предметов не мешает о них спотыкаться). С другой стороны, в деле выдвижения научных гипотез Эпикур опередил время минимум на полторы тысячи лет – примером чего служит вынесенная в начало цитата.

Вдумаемся в то, о чем там говорится. Из наших ощущений можно сделать самые разные выводы, каждый из которых будет по-своему логичен. Так вот, «многообразные объяснения» сами по себе не должны смущать ученого, потому что он должен изучать сами явления, а не пытаться втиснуть их в заранее сформированную картину мира. Проще говоря, Эпикур требует не подгонять факты под концепцию, не заниматься «празднословием» и не отвергать достоверное в пользу желаемого. Это не научный релятивизм, а подлинно философское требование – рассматривать все гипотезы, если они не противоречат ощущениям и не оперируют сверхъестественными объяснениями. Все как у Оккама, Бэкона, Декарта и прочих отцов новоевропейской науки: наблюдаем, думаем, спорим, оцениваем аргументы, но даже в случае явного доминирования одной из гипотез не делаем вид, что вопрос закрыт.

Особенно замечательно эпикурейское объяснение природы сновидений – тут тоже никакой мистики, никаких суеверий, никакого внимания к идее высшего промысла – только здравый смысл:
<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
3 из 7

Другие электронные книги автора Максим Велецкий