Персона

– Дверь пришлось выломать, – объяснила Лоране, показывая на борозды в дереве вокруг металлического запора, – замок, как видишь, старый, и, чтобы вскрыть его, никакие особые навыки не нужны. К тому же мы находимся в отдаленном углу территории больницы, который не покрывают камеры видеонаблюдения.

– Пусть Жиль над этим поработает и просмотрит данные на всех, кто мог знать обо всех этих разрозненных элементах: о заброшенном здании, о двери, о системе видеонаблюдения.

– Да, он уже в курсе, но для этого понадобится время, ведь таких может оказаться не одна тысяча.

Поднимаясь по ступеням широкой каменной лестницы, Фрэнк внимательно вглядывался в облупившиеся стены. Краска, когда-то белая, теперь повсюду отваливалась. Окна по-прежнему пропускали яркий, слепящий свет, едва сдерживаемый слоем пыли и грязи, достойным шедевра Тоуба Хупера[6 - Купер Toyб (1943–2017) – американский режиссер, сценарист и продюсер, специализировавшийся на фильмах ужасов.].

Проводя рукой по массивным деревянным перилам, Фрэнк чувствовал бремя Истории, вокруг них чуть ли не вырастали тени прошлого. Он повернулся к Лоране, чьи белокурые волосы самым поразительным образом выделялись на фоне скорбного, обветшалого здания.

– Продолжай. Что же наш доктор сделал дальше?

– Увидев, что дверь вскрыта, он позвонил со своего телефона в службу безопасности и вошел – попытаться определить источник криков.

– Не дожидаясь охранников?

– По его словам, он понял, что кричит человек, оказавшийся в самом бедственном положении, и посчитал своим долгом как можно быстрее прийти к нему на помощь.

– Что было потом?

– Источник шума пришлось искать несколько минут. Помещение утопало во мраке, там никого не было, электричество не работало. Органы восприятия сбивало с толку акустическое эхо. Двигаясь на ощупь, он добрался до палаты триста четырнадцать на третьем этаже и там нашел нашу жертву. Попытался ей помощь, но когда попробовал снять маску, тут же понял, что случилось что-то страшное. Несколько мгновений спустя прибыла охрана. Выяснив, что раны жертвы серьезнее некуда, они вызвали полицию.

– Как он все это пережил?

– Доктор в шоке. Странно наблюдать, что этот здоровяк под два метра ростом и центнер весом, проработавший в психушке десять лет, до такой степени потрясен увиденным.

– Уж ты наговоришь! – бросил Фрэнк, с трудом переводя дух.

Последние ступеньки напомнили ему о возрасте.

Они с Лоране поднялись на третий этаж. Марион, суетившаяся в коридоре у входа в триста четырнадцатую палату, махнула Фрэнку рукой, который ответил ей тем же и пропустил ее внутрь.

– Привет, патрон.

– Здравствуй, Марион.

Под началом Фрэнка девушка стала работать полтора года назад. В составе его команды ей, как судмедэксперту, поручалось анализировать место каждого преступления. Она дольше большинства других просидела на университетской скамье и приобрела сразу несколько специальностей, написав по каждой из них диссертацию. В ее арсенале было несколько методик идентификации, в первую очередь одонтологическая, а также морфологический анализ следов крови.

Она вымахала будь здоров и была выше их всех, в ряде случаев на целую голову, а то и на две. Это придавало ей какой-то нескладный облик, будто она не всегда могла в совершенстве владеть своими ходулями. При этом, надевая халат, маску и натягивая перчатки, она демонстрировала несравненную точность. К Марион Фрэнк питал самые теплые чувства, особенно когда узнал, что девушка не собирается оставаться в полиции. Ей хотелось совершить кругосветное путешествие. «Через год-два, – заверяла она, – когда вы больше не будете во мне нуждаться». А в действительности – когда ей больше нечему будет учиться. Фрэнк необыкновенно ценил эту оригинальность, лишенную амбиций, не имеющую ничего общего с личным успехом.

Дверь в палату была сделана из толстой деревянной пластины и для усиления пропитана защитным слоем. Посередине в ней вырезали отверстие, обеспечивавшее обзор внутренностей помещения. От любопытных ее ограждала металлическая решетка. В ней имелось три замка – внизу, вверху и посередине. Все ржавые – их как поставили когда-то, так больше и не меняли.

Фрэнк переступил порог и огляделся по сторонам. Он стоял в небольшой комнатенке площадью шесть квадратных метров. На полу – невзрачная плитка, та же облупившаяся белизна, что и на стенах, вокруг – едкий запах плесени, пота, блевотины и крови. В нескольких местах виднелись ее свежие пятна.

– Сориентируешь меня? – спросил Фрэнк, повернувшись к Марион.

– Мужчину привязали посередине. – Она показала на железный, побитый ржавчиной стул. – На нем видны многочисленные следы вытекания из организма различных жидкостей. Также мы обнаружили много крови. Здесь, здесь и вот здесь. – Она по очереди показала на середину комнаты, на стену справа от них и за стулом. – Под стулом ее тоже очень много, вероятно, из-за ампутации гениталий.

Фрэнк застыл на пороге, двери, не рискуя затоптать что-нибудь на месте преступления. Марион обозначила проходы к каждому уголку комнаты. Ей приходилось совершать странные движения, выгибаясь и перешагивая через какие-то участки. Порой казалось, что девушка пошатывается, хотя на самом деле это была демонстрация образцовой ловкости, позволяющей действовать в наиболее значимых зонах, которые надо было сохранить нетронутыми.

Она вышла на середину комнаты и продолжила доклад:

– Следов немного. Преступник постоянно кружил вокруг жертвы и расхаживал по всей комнате. Что до размера обуви, я бы назвала тридцать девятый, может сороковой, с плоской подошвой без всякой рифленки. В левом углу есть еще один след, насколько я понимаю, там прямо на пол ставили рюкзак.

– Преступник, стало быть, среднего, а то и небольшого роста, так?

– Вполне возможно.

Марион дала Фрэнку несколько секунд, чтобы оглядеться. А когда он внимательно осмотрел каждый указанный ею элемент, тут же продолжила:

– Что касается стен, то здесь все несколько сложнее. Они просто в ужасном состоянии. Обследовать их и отделить интересующие нас фрагменты от остального будет очень трудно.

Расставленные по четырем углам прожектора заливали палату ярким искусственным светом, подчеркивая крохотные тени, порождаемые облупившейся на всех поверхностях краской. Те плясали на стенах, казавшихся шероховатыми и неровными, создавая пеструю, органичную расцветку.

– Спасибо.

– И последнее, патрон.

– Говори.

– Пытка продолжалась долго. Очень долго. Я обнаружила значительное количество пятен крови на разных стадиях коагуляции. Его, похоже, мучили всю ночь.

Фрэнк сделал глубокий вдох, а вместе с выдохом выпустил из себя все подсознательные ощущения: ярость, буйство, заточение, пытка, ампутация, месть, безумие, маска, чтобы скрыть лицо, а может, и индивидуальность. Все то, что инстинкт подсказал ему в качестве первых фрагментов.

Простояв минут десять на пороге палаты, чтобы внимательно все осмотреть и представить невыносимую муку жертвы, он наконец заговорил. Перед этим Фрэнк мысленно составил первый набросок произошедшего. Представил тень, часами пытавшую бедного малого. С этой минуты ему надо было как можно быстрее понять почему.

– Теперь за дело, свистать всех наверх! – бросил он, обращаясь ко всем, но в первую очередь к себе.

Глава 3

Каль Доу открыл дверцу, соблюдая все возможные предосторожности и стараясь как можно меньше ее касаться. Посредством самого банального контакта передавались сотни болезней, а в этих машинах кто только не ездил. Ухищрения в его случае превратились в рефлекс, и он, даже не задумываясь, пользовался ими в совершенстве.

Он вытащил носовой платок, постоянно лежавший у него в кармане и защищавший его от металла ручки и дверцы.

Потом незаметным движением его убрал, схватил багаж и направился к входу в зал для VIP-пассажиров.

В терминале 2F аэропорта Руасси – Шарль де Голль царила такая же суета, как в супермаркете накануне Рождества. Скопления людей разлетались в разные стороны, словно цунами, местами оставляя после себя ядовитый запах пота, кофе или гнилых зубов, а то и всего вместе.

Каль зашагал прямо к серпантину, ведущему к выходу на посадку. Сталкиваясь с кем-то, он не утруждал себя попытками отойти, принуждая к этому других. На самолете ему приходилось летать как минимум дважды в неделю, и просидеть в Париже семь дней подряд ему удавалось редко. Его профессиональные нужды прекрасно сочетались с внутренней потребностью демонстрировать по всему миру свою власть.

Он подошел к молодой женщине, в обязанности которой входило разводить в разные стороны толпу, предъявил ей платиновую бонусную карту постоянного авиапассажира и через несколько секунд уже стоял у контрольной стойки охраны.

Ждать Каль не любил, считая свое время неизмеримо большей ценностью, чем окружавших его людей, – весьма древний социальный маркер, который он считал делом чести тщательно поддерживать. Терпению полагалось играть важную роль для среднего класса трудяг, но отнюдь не для таких, как он.

Контроль прошел быстро, точностью Каль тоже очень дорожил. Все предметы, в отношении которых требовалась проверка службы безопасности, располагались в строго отведенных им местах и в надлежащем порядке. Минут через десять после приезда в аэропорт он уже входил в зал выхода на посадку, вступая в непростой, деликатный мир.

Каль летел в Канн на Всемирный фестиваль рекламы. Тем утром на борт лайнера «Airbus А321» вылетом в 8 часов 25 минут предстояло подняться его многочисленным коллегам – мужчинам и женщинам, трудившимся в сфере рекламы, маркетинга и цифровых технологий. Все они символизировали собой небольшую семью – счастливый плод глобализации. Семью очень разнородную, не объединенную ни общими верованиями, ни культурой, ни историей, но при этом понимающую правила игры и умеющую ориентировать их на получение прибыли. В глубинах этого микрокосма Каль воплощал собой признанного профессионала, вызывавшего восхищение, но в первую очередь – зависть. Он привлекал к себе взгляды, а самые дерзкие, как правило, старались вступить с ним в контакт.

Каль ненавидел терять попусту время, в том числе и на обмен банальностями с посредственностями, неспособными удержаться от того, чтобы на несколько секунд, а то и минут, завладеть его вниманием. Он ступал на территорию, где его толкали вперед амбиции. Юные годы позволили Калю составить ясное и однозначное представление о человеческом роде, которое, по большому счету, давно и по праву наполняло его холодным отвращением. Это касалось как физических обязательств, сотканных из плоти и крови, так и общественных, которые, собственно, и составляли человечество. Он балансировал на грани анархизма, при котором больше ничем не сдерживаются отношения с позиций чистой, идеальной силы.