Жертвы войны

Жертвы войны
Максимилиан Александрович Волошин

«Когда новички приезжают на фронт, опытные солдаты твердо знают, кто из них будет убит: „Есть отмеченные“. Есть солдаты, прошедшие всю кампанию, прошедшие через бойню Шарлеруа, сквозь марнскую битву, бравшие Мюлуз, дравшиеся на Изере и под Сен-Михиелем – и ни разу не тронутые…»

Максимилиан Волошин

Жертвы войны

Когда новички приезжают на фронт, опытные солдаты твердо знают, кто из них будет убит: «Есть отмеченные».

Есть солдаты, прошедшие всю кампанию, прошедшие через бойню Шарлеруа, сквозь марнскую битву, бравшие Мюлуз, дравшиеся на Изере и под Сен-Михиелем – и ни разу не тронутые.

Есть другие, убитые в первый же день прибытия на фронт.

Это два разных человечества.

Солдаты на фронте говорят, что в сутках есть только одна секунда, когда подвергаешься опасности.

В эту секунду совершается выбор между жизнью и смертью.

Все в жизни человека направляется и руководится случаем. Только смерть никогда не бывает случайна. Так же, как и рождение. Это две неподвижных и заранее данных точки. Все остальное – кратчайшее расстояние между ними.

Мы по свойству нашего сознания не видим конечной точки, но внутренний инстинкт ведет нас к ней кратчайшим путем. Поэтому смерть сразу освещает смысл всей жизни, вскрывает тайную цель, руководившую человеком, но скрытую глубоко под его дневным сознанием.

И в то же время смерть всегда приходит как добровольное решение всего внутреннего существа человека.

Одни идут на войну для того, чтобы победить, и побеждают. И возвращаются назад в жизнь.

Опытный глаз сразу отмечает тех, кто пришел, чтобы умереть. Они заворожены смертью. Они присматриваются к ее ликам. Они вслушиваются в ее звуки. Они видят трупы, скорбят об убитых. Они слишком заняты ежедневным делом войны. Смерть совсем не входит в их расчеты. Поэтому она и не может коснуться их.

Первые же пришли на свидание с нею, и, если даже захотят избежать ее, она настигает их.

Есть такая мусульманская притча: ангел смерти – Азраил в видимом облике проходил в Иерусалиме мимо дворца Соломона.

– Кто этот прекрасный юноша, который так пристально поглядел на меня? – спросил Соломона один из придворных, сидевший на ступенях его трона.

– Это Азраил – ангел смерти.

Тот стал просить Соломона, чтобы он велел духам перенести его в Индию. Соломон приказал, и человек в ту же секунду был перенесен в Индию.

Тогда Азраил пришел к Соломону и сказал:

– Я потому так пристально поглядел на этого человека, что послан был за его душою в Индию и удивился, увидав его в Иерусалиме.

Это ли не кратчайшее расстояние между двумя точками? Не это ли нетерпение любовника, спешащего на свидание?

Эти мысли приходят в голову, когда перечитываешь список 105 поэтов и писателей, убитых на войне.

(В майском списке их было 95, в июньском – их 105, кроме того, 240 убитых учеников Ecole Normale, Ecole des Beaux Arts, Ecole des Charteset Ecole Polytechnique. Из университетских кругов убито 1800.)

Все, что пока пишется о войне (кроме солдатских писем) в прозе и стихах, – это еще не настоящая поэзия, не художественная литература. Каждый пишущий сейчас не имеет возможности (а быть может, и права) не считаться ни с гражданскими, ни с публицистическими задачами момента. В искусстве война начнет приносить свои плоды только тогда, когда она будет кончена, и еще много лет спустя.

Но уже сейчас существует литература, в которой война нашла свое истинное художественное отображение, глубоко лирическое и объективное, страстное и правдивое. Эта литература была создана до войны. Это – книги тех «ста пяти», что уже встретили смерть на войне.

Поэзия пророчественна по своему существу. Она выражает не пережитую жизнь, а возможную будущую. Если она не сбивается целиком в жизнь поэта, то только потому и в тех случаях, когда возможность нашла свое полное воплощение в творчестве и для жизни уже ничего не осталось. В мире ничего не повторяется два раза. Поэтому не надо удивляться тому, что в произведениях погибших поэтов мы найдем уже весь пафос и весь трагизм великой войны.

Если бы они остались живы, мы встретились бы с ними как со зрелыми художниками только к концу двадцатых годов. Теперь смерть осветила пронзительным светом их первые опыты, отодвинула их в завершенность истории, дала им законченность свершившегося, и в этом озарении их слова, их поэмы проникнуты такой грустью, таким чувством гибели, точно они сложены не ими, а об них, над их распростертыми трупами.

В этом смысле «Priere pour nous autres channels» Шарля Пеги, написанная еще в 1912 году, является самой поразительной.

Вот перевод нескольких строк этой длинной литании:

Блаженны павшие за земную землю,
Приявшие смерть в правой войне.
Блаженны умершие торжественной смертью,
Блаженны павшие в великой битве,
Лежащие на земле лицом к Богу,
Блаженны павшие на последней из высот,
Посреди трофеев великих похорон.
Блаженны павшие ради земного града,
Ибо они плоть Града Господня,
Блаженны принявшие смерть, ибо они вернулись
В первичный прах, в изначальную глину,
Блаженны павшие в правой войне,
Блаженны вызревшие колосья, сжатые хлеба,
Блаженны принявшие смерть, ибо они возвратились
В изначальную персть, в послушную глину.

В поэзии, до сих пор порожденной войной, нет еще ничего равного по патетической силе, по искренности и глубине чувства этой литании о павших на полях сражений.

В нарастающих бесконечными повторениями одних и тех же слов строфах Шарля Пеги явно слышатся народные рыдания «Со святыми упокой» великой панихиды о целом поколении.

Они были написаны за три года до войны. Они были ее предчувствием, ее предвидением. Они могли быть созданы только пророческим духом поэта, заранее обреченного и не сомневающегося в своей гибели. Шарль Пеги был убит на Марне – через три дня после прибытия на фронт; смешался с той перстью, с тою землей, с тем виноградником, с тем размытым оврагом, которые возлюбил земною любовью в своей исступленной и немыслимой мечте о «кроткой и нищей трагедии».

Таким же обреченным собственным своим искусством был Шарль Психар – внук Ренана, написавший за несколько лет до войны роман «Призыв к оружию». Этот роман, в котором психологически дана вся линия настоящей войны, стал лозунгом и программой для многих групп литературной молодежи.

О психологических путях поколения говорит судьба молодого критика и поэта Жильбера де Жиронд, который принял перед войной пострижение; 2 августа служил свою первую мессу; 3-го августа простым солдатом уехал в армию; был произведен в капралы на поле битвы, был именован в приказе по армии, получил военную медаль, а в декабре убит под Ипром пулей в лоб, в то время как молился в траншее над трупом убитого товарища. Ален Фурнье, автор романа «Le grand Maulnes», так поразившего год назад интонациями своеобразного, очень личного, очень тонкого, трагично безнадежного и в то же время глубоко ясного романтизма и особым даром фантастически просветлить обыденные случаи жизни, исчез в смуте великих битв, затерялся среди миллионов, ушел в смерть, не оставив на земле своего тела.

Убит автор «Дома Глициний» – стихов, посвященных «Ангелу Скорби», – Эмиль Деспанс, который писал:

«В жизни мне осталась одна любовь – без надежды, но такая нежная, что мне сладко чувствовать себя больным…»

Убит Робер де Юньер – поэт, романист, миллионер, директор Grand Opera в его лучшую пору, перевоплотивший во французскую речь Киплинговы «Книги Джунглей».

Поэт-пересмешник – Шарль Мюллер, поэт красочной «Ярмарки пейзажей» – Бенуа, Андре Лафон, Луи Сайан, Фернан Дайр, Жедро, Пьер Жильбер, Лионель де Рис, Жан Л'Ивер, Мишель делла Торре, Ги де Кассаньяк, Пьер Жиписти, Клод Казимир-Перье, Шарль Дюма, Жан Нейраль… Сто пять имен!

Среди них и романисты, и социологи, и критики, и историки, но все и поэты, потому, что никто во Франции не вступает в литературу, не выпустив обязательной книжки юношеских стихов.

Многие из этих мне совсем незнакомы, других я знаю по маленьким Revues молодых, других встречал мельком на выставках, в кафе, о других тоже слышал со слов их товарищей, но знаю, что это целое поколение французского искусства, которое уже погибло.