– Нисколько… Я вам сказал – вами будет править одна Философия, один Разум.
Те, кто с вами будет поступать так, – все они будут философами, и в устах их будут звучать те же слова, те же фразы, что вы говорите здесь, они будут повторять ваши афоризмы и цитировать, как и вы, стихи из Дидро и из «Rucelle».
Присутствовавшие шептали друг другу на ухо:
«Разве вы не видите, что это сумасшедший? (так как он все время сохранял полную серьезность). –
– Разве вы не видите, что он смеется? Ведь вы знаете, что он всегда вводит фантастический элемент в свои шутки».
– О! да, – подхватил Шамфор, – но фантастика его не очень-то весела. Он только и думает, что о виселицах. И когда все это произойдет?
– Шести лет не пройдет, как все, о чем я говорю вам, будет совершено.
– Вот это действительно чудеса, – сказал Ла Гарп. – А меня вы совсем оставили в стороне?
– С вами случится чудо, почти настолько же невероятное, как и все остальные. Вы станете христианином и мистиком.
Крики изумления.
– О! – говорит Шамфор, – теперь я спокоен. Если всем нам суждено погибнуть только тогда, когда Ла Гарп обратится в христианство, то мы бессмертны.
– Вот поэтому-то, – говорит герцогиня де Граммон, – мы, женщины, – мы гораздо более счастливы, потому что с нами не считаются в революциях. Когда я говорю: не считаются, это вовсе не значит, что мы не принимаем никакого участия, но нас не трогают, наш пол…
– Ваш пол, mesdames, на этот раз он не защитит вас, и вы хорошо сделаете, если не будете ни во что вмешиваться. С вами будут обращаться как с мужчинами, не делая никакой разницы.
– Что вы нам рассказываете, monsieur Казотт? Вы пророчите нам о конце мира?
– Этого я не знаю. Но что я знаю очень хорошо, это то, что вы, герцогиня, вы будете возведены на эшафот. – Вы и много других дам вместе с вами. Вас будут везти в телеге с руками, связанными за спиной.
– О! я надеюсь, что в этом случае эта телега будет обтянута черным трауром.
– О! нет. И самые знатные дамы так же, как и вы, будут в телеге и с руками, связанными за спиной.
– Еще более знатные дамы! Что же, принцессы крови?
– И более…
Здесь заметное волнение пробежало по зале, и лицо хозяина дома нахмурилось. Все начали находить, что шутка зашла слишком далеко.
Madame де Граммон, чтобы разогнать неприятное впечатление, не настаивала на последнем вопросе и сказала шутливым тоном:
«Но вы мне оставляете, по крайней мере, исповедника?»
– О! нет, вы будете лишены этого. И вы, и другие. Последний из казнимых, которому будет оказана эта милость, это…
Он замолчал на мгновенье.
– Ну, кто же этот счастливый смертный, который будет иметь эту прерогативу?
– Эта прерогатива будет последней из всех, которые у него были, и это будет король Франции.
Хозяин дома встал с места, и все гости вместе с ним. Он направился к Казотту и сказал внушительно:
«Мой милый monsieur Казотт, прекратим эти мрачные шутки; вы завели их слишком далеко и компрометируете ими и общество, в котором вы находитесь, и вас самих».
Казотт, ничего не отвечая, хотел уйти, когда m-me де Граммон, которая все время хотела обратить все в шутку, подошла к нему:
– Вы, г-н Пророк, предсказали всем нам наше будущее, но что же вы ничего не сказали о самом себе?
Несколько минут он стоял молча с опущенными глазами.
– Читали вы про осаду Иерусалима у Иосифа Флавия?
– Разумеется. Кто же этого не читал? Но говорите, пожалуйста, так, как будто мы этого не читали.
– Так вот видите, – во время этой осады один человек в течение семи дней ходил по стенам города на виду осажденных и осаждающих и восклицал: «Горе Иерусалиму! Горе мне!» И в это время он был поражен громадным камнем, пущенным из осадной машины.
Сказав это, Казотт поклонился и вышел.
* * *
Казотт предчувствовал свою собственную казнь. Когда после взятия Тюильри, 10 августа, были найдены его письма к королю, он был арестован вместе со своей дочерью Елизаветой, служившей ему секретарем, и заключен в тюрьму Аббеи, где произошли несколько дней спустя сентябрьские убийства. Он был один из немногих, которых пощадил страшный революционный трибунал Майара. Когда друзья Казотта поздравляли его, то он ответил: