Он позвонил

Нет, ругать за бедность нашу барахолку не надо. У нас там всякая и цивильная одежда была, и не просто пиджаки и юбки. Пиджаки ценились за количество карманов в них, а юбки за количество оборок. И даже трусы, лифчики и носки ношеные тоже продавались. Но последнюю мелочёвку продавец обычно в одну кучу сваливал и жаждущие могли в ней копаться, сколько им вздумается, удовлетворяя свои эстетические и прочие потребности.

Были другие специалисты, которые предлагали покупателю только что-нибудь железное. Ржавые болтики, замочки, задвижечки и шпингалетики составляли их основное предложение. Среди железок попадались и не ржавые, а светящиеся благородным блеском даже через патину времени какие-нибудь бронзовые задвижки или даже подсвечники, бесстыдно напоминающие, что до нашего времени было и другое какое-то время.

Почему-то ни продавцам, ни покупателям не казалась странной и или даже ужасной разница между современными задвижками и старинными. Хотя если бы догадались сравнить нынешнюю с той, что продолжает светиться сквозь патину времени, то повесились бы сразу, купив предварительно здесь же не до конца сгнившую верёвку.

Другие специализировались на полиграфической продукции, или на грампластинках, или на своих физических увечьях и недостатках.

Моя бабушка ни на чём не специализировалась. Она продавала всё. Всё, что ей домой приносили на продажу жители Химпосёлка. Поэтому её два квадратных метра на барахолке я по справедливости должен назвать универмагом. Или даже правильнее, универсамом – она ведь и продукты продавала. Семечки, пастилу фруктовую собственного изготовления.

А вот сосед бабушкин по барахолке дядя Коля – тот специалист был. Он торговал исключительно радиодеталями. Они хоть и мелкие, но их же легион, радиодеталей, если кто понимает. И все два квадратных метра перед продавцом были, как поле с задумавшимися тараканами. Не могу сказать, что у радиолюбителя торговля бойчее шла, чем у моей склонной к супермаркетному бизнесу бабушке.

Но вот однажды в субботу, не с утра, а уже ближе к закрытию барахолки подскакивает к бабусиному соседу очень возбуждённый гражданин. И умоляет о спасении. Ему срочно нужна некая радиодеталь, притом в большом количестве.

Оказывается, ему нужен резистор, маленький такой, зелёненький, на 20 ом, причём постоянный. Переменные резисторы, конечно, подороже будут, но ему нужен именно постоянный, которому цена две копейки и которым завалены все радиомагазины.

Кстати, отвлекаясь от повествования, хочу про переменные резисторы сказать два слова. Чтобы не подумал недоверчивый читатель, что выдумываю я всё, в том числе и слово «резистор». Так вот, переменный резистор – это крутилка на радиоприёмнике, например, чтобы громкость регулировать. Ну, это я для тех читателей говорю, которые помнят ещё, что раньше была крутилка. Нет? Не помнит уже никто?

Ну и ладно! Пусть резистор останется моим изобретением!

Так вот, незнакомцу нужен был именно постоянный резистор, маленький, зелёненький с двумя проводками по концам. Ему цена, напоминаю, две копейки, и им завален весь радиоотдел нашего магазина.

А тем временем любитель резисторов на барахолке аж трясётся весь. Оказывается, он специально из Ленинграда приехал. Там у них очень большой институт, и работают они над очень серьёзным проектом, и очень срочно им кое-чего не хватает. А именно резисторов на 20 ом. Их надо, оказывается, ни много ни мало – двести семнадцать тысяч штук. Ну, конечно, весь Совет Министров Советского Союза напрягли. Министерство радиоэлектроники без выходных работало, но смогло пообещать, что в такие ограниченные сроки они смогут только сто пятьдесят тысяч сделать. Выручило Министерство торговли. Оказывается, выпущено уже достаточно много этих резисторов, и они пылятся в торговых сетях нашей необъятной родины. Особенно в среднеазиатских республиках они плохо расходятся – радиолюбителей мало.

И вот ленинградский институт снарядил нескольких своих сотрудников добрать недостающее.

Сосед моей бабуси по барахолке дядя Коля так растрогался и так преисполнился патриотическими чувствами, что тут же согласился продать ленинградцу всё, что у него есть – по пятьдесят копеек за штуку. Вообще-то в магазине эта радиодеталь стоит раз в пять дешевле, но дядя Коля преисполнился важной государственной задачей и побоялся продешевить. Ленинградский покупатель зашикал на него – негоже подробности сделки так громко озвучивать. Можно, оказывается, по семьдесят в документах записать, а с лишними двадцатью копейками они как-то разберутся.

У продавца, к сожалению, с собой оказалось только четырнадцать штук искомых деталей, но он пообещал, что дома ещё штук тридцать есть. Поехали домой, и там, действительно, ещё нашлось. Ленинградский покупатель рассчитался сполна полноценным рублём и даже выписал квитанцию за 44 единицы по 70 копеек за штуку. Сверхприбыльные деньги тут же поделили, но ленинградец расстроенным остался – такими темпами наш проект не скоро закончится, и американцы обгонят нас в космосе, империалисты проклятые!

Покупатель очень добросовестным работником оказался и тем же вечером выехал на поезде в соседнюю среднеазиатскую республику, пообещав, что вернётся через неделю, ровно к следующей барахолке, чтобы выкупить всё, что успеет найти его новый друг.

Владелец радиоотдела узбекской барахолки назавтра побежал в родной универмаг, чтобы всё перепроверить, и да, оказывается, позавчера приходил некто странный и выкупил все резисторы по 20 ом.

В очередную субботу дядя Коля, объездивший за неделю все близлежащие кишлаки и выдравший из всей домашней радиоаппаратуры все кишки, сидел на барахолке праздничный и где-то даже торжественный.

Да, он не сумел собрать искомое количество, да и где уж – весь Советский Союз надрывается. Дядя Коля взял больничный на работе и за эти дни умудрился объехать всю республику в поисках нового золота. И преуспел в этом – 2600 штук резисторов у него лежало в неприметной сумке.

До базарного дня оставалось время, и дядю Колю обуревало беспокойство – а ну как ленинградский учёный больше не приедет? Но профессор приехал, никуда не делся. Узнав, что дядя Коля так много резисторов сумел выискать, ленинградец похвалил его за хорошую работу.

Пока профессор радовался, к нему вдруг подошли два очень скромных и уважительных узбека и говорят:

– Володя-ака! Куда же вы пропали? Мы для вас плов сделали, не побрезгуйте! Можно мы вас на полчасика отвлечём от важных дел?

Володя-ака забеспокоился было, но, увидев, что дядя Коля-барахольщик одобрительно улыбается, тоже разулыбался. И даже портфель свой с важными бумагами дяде Коле оставил на сохранение.

Едва Владимир-ака скрылся из вида – дядя Коля ещё продолжал улыбаться – как к нему подскочил какой-то другой псих и тоже русский с необычной пенопластовой коробкой в руках. Возбуждённый незнакомец спросил ленинградского Владимира, и дядя Коля доброжелательно объяснил ему, что Владимир отошёл, но через часок вернётся. Психованный остался ждать, но очень нервничал и всё время поглядывал на часы.

Володя задерживался, незнакомец всё чаще беспокоил свои часы. Наконец, он не выдержал и бросил свою пенопластовую коробку на землю. Оказывается, он на самолёт опаздывает, а там, куда он летит, жена рожает первенца.

Попричитав, он снова схватил свою коробку и быстрым шагом пошёл к выходу с рынка. Неожиданно он остановился, вернулся и раскрыл коробку, зеленеющую из нутра резисторами зелёного цвета.

– Здесь 5800 штук! Мне Владимир обещал по 70 копеек за штуку. Я вам отдам по 35 копеек.

Коля, конечно, у всех своих соседей денег назанимал, но сумел набрать только полторы тысячи рублей. Эти полторы тысячи рублей дядя Коля и предложил владельцу пенопластовой коробки – всё, что есть. Готовящий стать отцом психопат ещё подёргался немножко и согласился. И получивши деньги, тут же побежал на самолёт.

Больше дядя Коля никогда его не видел, как не видел больше и Володю-ака или вообще кого-нибудь из ленинградцев.

Надо заметить, что Володя-ака из Ленинграда не был большим оригиналом – такая схема мошенничества описана многажды, поэтому оставим о нём рассказ и вернёмся к предыдущему.

4

Однако на мысли о том, что я всё чаще и чаще стал уезжать в Москву и, в конце концов, остался там, меня понесло не в ту степь. Здесь надо объяснить, с чего же это я, если за предыдущие десять лет, включая учёбу в институте, Москву так и не полюбил, стал туда наезжать всё чаще и чаще. Сидел бы себе под Самаркандом на мраморном заводе да барыши подсчитывал. Но нет, появились новые задачи.

Начиналась в Советском Союзе эра персональных компьютеров, и начиналась она, конечно, в Москве. На Западе эта эра началась двумя десятилетиями раньше.

Плодотворная дебютная идея заняться компьютерами принадлежала моему троюродному брату, отцу-основателю нашего кооператива. Это всё он. Это он, превосходящий по своей талантливости, нудности и упёртости всякие разумные пределы, заставил меня уволиться с химического предприятия и отправиться в свободное плавание.

Нет, здесь, пожалуй, надо вернуться сильно назад, ещё до мраморного завода под Самаркандом и даже до пожарной сигнализации во дворцах культуры.

Это почему же меня всё время так штормит, что я никак не могу последовательно события излагать? Наверное, потому, что урок в школе, когда объясняли, что к сочинению прежде план надо писать, я пропустил. Ну и общее моё разгильдяйство нельзя со счетов сбрасывать. А также крепчающий возрастной и усугублённый нехорошими привычками маразм не станем скрывать.

Вернёмся во времена, когда я ни на какие авантюры нового времени и нового мЫшления не поддавался, а работал себе тихо мирно на крупном химическом предприятии. И не собирался оттуда увольняться ни за какие коврижки. И тому была веская причина – я был записан в очередь на швейную машину, хотя непонятно, зачем она мне. Но если, чтобы её купить, надо несколько лет в очереди стоять, должно быть, вещь хорошая и нужная.

Когда я пришёл в цех после окончания института, ко мне чуть ли не сразу подскочила симпатичная такая, в рыжих завитушках председатель цехкома, взяла меня под руку и говорит, чтобы я, не откладывая, сейчас же в очередь записался на швейную машинку «Подольск».

Я попытался возразить, что шью редко – всё больше крестиком вышиваю.

Её красивые голубые глаза вдруг похолодели, как айсберги, а красивые крылья носа пришли в трепет, как крылья бабочки-капустницы в весенний момент самого сексуального восторга. И я услышал гневные слова:

– Ты что, ебанутый?!

Я опешил и на всякий случай, чтобы избежать скандала – может, здесь у них так принято, нормальных не держат – согласился, что да, есть немного. Но в самую меру, только чтобы мастером в их цехе работать.

Она потушила гнев и дарила меня своей улыбкой, пока я подписывался в очередь на швейную машинку «Подольск», и поводила по строчкам сладкими пальчиками незамужней ручки.

Потом она отвела меня в сторонку и, горячо дыша мне в ухо, сказала, что уже через два месяца меня в очередь на холодильник запишет вместо того, чтобы полгода ждать.

На холодильник я так и не записался, а швейную машинку «Подольск» купил бы, если бы через три года не уволился.

Так вот, мой троюродный брат сам жил в Ташкенте, но с завидной методичностью по несколько раз в неделю приезжал в Чирчик, чтобы свернуть меня с пути, как мне тогда казалось, истинного. В первый приезд он спросил меня своим бесцветным скрипучим фальцетом о моей зарплате на заводе. Я гордо ответил, что с разными премиями и добавками за вредность получаю 450—550 рублей в месяц, и посчитал вопрос исчерпанным, потому что в то время зарплата в 150 рублей считалась очень даже неплохой. Но кузена эта сумма не смутила, и он без всякой интонации и нажима заявил, что в НТТМ я буду зарабатывать 2000 рублей в месяц. Минимум.

Поверить в такие астрономические суммы было невозможно, и я, советский до мозга костей человек, возражал, что всё это ещё бабушка надвое сказала, а здесь, на государственной службе я уверен в завтрашнем дне.

Да, в этом и было главное преимущество социализма перед капитализмом – уверенность в завтрашнем дне. Там, в социализме, я мог быть уверен, что завтра, как и вчера, и позавчера, и послезавтра, я встану в полседьмого и пойду себе на родной завод, весело насвистывая или грустно прихрамывая, в зависимости от стажа работы.

Вот хоть что бы ни случилось, а я встану и пойду. И там, на заводе, – я знал это твёрдо – в двенадцать часов дня меня бесплатным обедом накормят. Очень вкусным обедом. Во всяком случае, тогда он был очень вкусным, я был уверен. И много, главное – супа полная тарелка, второе вообще чуть ли не из мяса, и чуть ли не сметаны полстакана в придачу. И ещё компот, компот обязательно!

И на что я всё это должен был променять?