Кокон

– Да как сказать, – и правда, как быстро объяснить пацану в спортивной куртке, зачем мне сумасшедший нейрофизиолог, специализирующийся на сновидениях, галлюцинациях и измененных состояниях сознания? – Короче, он большой профессор-затворник, консультировал мою компанию, но недавно просто пропал на полпути. И вот его нашли в какой-то деревушке.

– В смысле – нашли?

– У него тачка необычная. Старая двадцать первая «волга» малинового цвета. Таких нету больше. И кто-то из соседей сфоткал, выложил в инсту, а наш безопасник нашел фото и пробил локацию.

– Бля, неплохо, – Андрюха одобрительно кивнул. – У моего деда такая была. Я даже застал немного. Только классическая бежевая. Думал, вырасту, движок поменяю, салон перетяну, акустику поставлю, буду притапливать по кайфу.

– Что сломалось?

– Да как сказать… – он снова закурил. – Я универ заканчивал, экономистом хотел в нормальную компанию, ну всё так по-советски, как родители учили. По плану. А от меня девчонка родила. Сразу, бля, двоих! И там уже не только бабки нужны, уже и двойная коляска, и всегда вчетвером с ними надо, и спишь хуево, и всё. Ну я универ бросил, на работу пошел – торговым представителем в таба?чку. Катал на мопеде по ларькам и заказы на сигареты собирал. Короче, когда дед скончался, мы все евоное продали – квартиру, машину, – чтобы от армии отмазаться. Тачка на ходу была, как раритет забрали. Так вот и работаю в торговле. Уже чуть повыше, нормально получаю. Но без «волги», – Андрюха кисло улыбнулся.

Хм. Надо бы позвать Андрюху на бета-тестирование нашего продукта. Я не буду, пожалуй, ему рассказывать, что нам нужны именно такие люди – с незакрытыми гештальтами, с безответной любовью, конкретными и осязаемыми фантазиями о другой жизни. Просто позову его как-нибудь на выходные в наш тест-центр; он наденет на голову шлем виртуальной реальности и окажется за рулем двадцать первой «волги», при желании выберет цвет кузова и салона, настроит любимое радио – да хоть даже из той эпохи, хоть даже то, что слушал его дед, когда Андрюха ребенком зевал на заднем сиденье; заведет двигатель, послушает его сладкое урчание и втопит как следует по полупустым московским проспектам, под самый красивый в жизни рассвет, не оглядываясь на камеры, пешеходов, бродячих собак и тупых велосипедистов. А если захочет, добавит в свой трип и пешеходов, и собак, и пьяных бродяг, и злых ментов, и зевак, которые будут пускать слюни на глянцевый кузов его стильной тачки. И мы снимем все данные его мозговой…

– Блять, руль держи! – зачем-то крикнул мне Андрюха.

– Ччаво? – я сильно зевнул, поворачиваясь к нему. И тут заметил мигалки и фуру, лежащую прямо поперек дороги, и дернул руль вправо, и дал по тормозам…

*

Мы сидели жопой на траве и курили. Андрюха сокрушался, что посадил за руль такого долбоеба. Я сетовал на злых духов, которые отомстили мне за невоздержанность. Суток не прошло – а я уже выпил! И ведь именно он впарил мне этот говеный коньяк! Хой, дух его… Ага, бля, конечно, духу не насрать на двух чудаков, которым вздумалось ностальгировать на могиле. Вот мудила. Да я бы в своем шлеме спокойно и выпил, и покурил, хоть на могиле Хоя, хоть Элвиса, хоть Будды, хоть с Буддой. Ну не сейчас, понятно. Ну через… ну скоро. Мы же скоро все добьем.

Из носа все еще капает кровь, правый глаз немного затек и жутко болит. Лицо Андрюхи покрыто красными разводами и пунцовыми пятнами. Ну хоть руки-ноги целы. Тачка рядом, с разбитым носом и лопнувшим колесом. В целом жива, потому что тормозила в траву, пока мы бились головой о приборную панель. Эвакуатор будет минут через тридцать. А мое такси уже подъезжает. Надо забрать вещи из машины. И, может, еще одну сигарету у него стрельнуть. А может, не стоит. Духи какие-то злопамятные оказались.

– Ну, ты мне набери, скажи, что там по ремонту, – немного стыдливо сказал я, прощаясь.

– У меня каско, – отрезал он.

– Ну тогда, может, просто я что-то переведу, чтобы компенсировать…

– Ой, бля, пиздуй уже.

Я почувствовал себя архетипом героя из популярной в нашем офисе книги «не работайте с мудаками» и медленно пошел в сторону подъезжающей желтой машины. Сев на заднее сиденье, включил диктофон и наговорил пару мыслей о том, что можно продать в гибдд воспитательный тренажер для лишенных прав виновников аварий. Пусть много раз бьются головой о руль, вылетают из лобовых окон, выдирают из кожи куски стекла и считают разбросанные вокруг горы трупов (прикольная, кстати, геймификация).

Таксист внимательно посмотрел на меня. Я криво улыбнулся. Он протянул мне упаковку влажных салфеток, отвернулся, и мы поехали. На душе паршиво. Голова горит так, что хочется есть лед и засовывать его в уши. Дома буду ближе к девяти утра, а часа в два-три – не позже – нужно на электричку и в пригород. Но это все так… Лирика.

Четвертая глава

Воскресный день Сергей всегда начинал дома с семьей. Комфортный завтрак с блинами и свежим хрустящим арбузом. Обязательная чашка кофе, сваренного в турке на вишневом или апельсиновом соке. Легкая болтовня про всем известные планы на день: Таня отвезет Никиту к своей матери и поедет с подругами на художественную выставку по мотивам нового русского этнического искусства; Никита с бабушкой пешком прогуляются до Сокольников, там будет сладкая вата, качели, и игровой клуб для дошкольников – с новыми китайскими симуляторами космических полетов и огромной поляной для игры в электролапту; Сергей поедет потеть в качалку. Или нет.

*

Офис психолога находился в уютном переулке недалеко от Новослободской, в здании бывшей советской булочной. Под психоделической вывеской «океан сансары» спрятан длинный коридор с небольшими приемными разных психологов, тантрологов, сексологов, тарологов и прочих исследователей человеческих пороков за пять и больше тысяч рублей в час. Сергей давно выбрал одного из них. По совету знакомого, конечно, – тот сломал руку, попал в государственную больницу, под анестезией подрался с санитаром, потом неделю получал чай с собачьей мочой. Полицию и адвокатов у нас не любят, пришлось лечить посттравматический синдром с психотерапевтом.

– Выхожу вчера из подъезда, – говорил Сергей, устроившись в глубоком кресле. – Сосед мимо пробегает. С коробкой инструментов, шлангом каким-то, в тапках. Ну и бросает так по ходу: «Че такой грустный?»

– Понимаю, так, – кивнул низкорослый седой мужчина с опрятной бородой и небольшими внимательными глазами.

– Я не сообразил сразу, что ответить. Тот подмигнул мне и в подъезд. И тут я понял, что на ум приходят только оправдания. Устал, заболел, жизнь складывается не так, как ожидалось. Я, знаете, даже испугался немного. Вдруг все окружающие меня – подчиненные, чиновники, клиенты, их жены гламурные – вообще все – даже… не знаю, мусора – все в моем взгляде видят что-то грустное? И, не дай бог, с жалостью смотрят.

Сергей потянулся за кофе, стоявшим на тумбе рядом с креслом, сделал глоток и опустился обратно. Потом еще раз потянулся и опустился обратно с чашкой кофе в руке.

– Итак, вы стесняетесь или, если точнее, не позволяете себе проявлять сдержанно-отрицательные эмоции? – спросил психолог.

– Сдержанно-отрицательные?

– Сдержанные в смысле интенсивности и отрицательные по окрасу. Ну, например, восторг – это ярко-положительная эмоция. Ярко, потому что…

– Да я понял. Вы к тому, что, если мне грустно, – почему бы спокойно об этом не говорить? Да. Нет. Позволяю. Но только как бы сам по себе. Стоит кому-то спросить «эй, мужик, в чем дело?» – я тут же накаляюсь. Злюсь. Да пошел ты нахуй со своей заботой! Извиняйте…

– Ничего не имею против обсценной лексики.

Сергею нравился этот тип. Спокойный, вдумчивый. В душу не лезет, личные вопросы задает аккуратно, но прямо, никогда не скрывает своих намерений или опасений. Такое сочетание ума, интеллигентности и твердости почти не встречается на равнинах матушки России. По прошлому опыту, почти все психологи или идиоты, или высокомерны, или слишком мягкие и пасуют перед капризами клиентов, боятся обидеть и потерять бабки.

– Что именно заставляет вас чувствовать себя неуютно, когда речь заходит о ваших эмоциях?

– Понятия не имею. Вы мне скажите.

– У меня много гипотез. Возможно, вы испытали сильный стресс в особенно чутком возрасте и, попросту говоря, спрятались, как моллюск в раковину. Возможно, отношения с кем-то из родителей способствовали эмоциональной скованности. Возможно, какой-то относительно недавний эпизод вашей жизни оставил такой серьезный отпечаток на матрице сознания… Ну, знаете, подобное бывает, например, с пережившими военные действия.

– Я не знаю. У меня с детства так, – Сергей поставил пустую чашку на тумбу и скрестил руки на груди.

– Хорошо. Тогда со временем мы придем и к детским воспоминаниям, попробуем выделить из них самые важные – те, которые могли сильно повлиять на вашу открытость и самоощущение.

Сергей кивнул. Они немного помолчали. Потом обсудили основные события недели, поговорили о работе, о российском футболе без еврокубков, о влиянии плохой погоды на домашних животных. Терапевт явно стремился снять возникшее напряжение и как бы откатить диалог назад, чтобы подойти к той же теме с другой стороны. Сергей явно стремился ему в этом помочь.

– Кирилл Аркадич, у меня вопрос возник. Ну так, чуть отвлечься. Бывает, что люди часто смакуют какие-то прошлые воспоминания. Истории детства пересказывают, одну и ту же любимую музыку на повторе слушают. С чем это связано?

– Вы говорите о тех, у кого трава была зеленее?

– Нет, я конкретно о тех, кто постоянно проваливается в прошлое. Ностальгирует, в общем. Много. Очень много.

– Я понял. Сергей, вы знаете, что означает слово «винтаж»?

– Так обычно называют какие-то старые вещи, – Сергей немного подумал, почесал бороду. – Платья, чемоданы. Поношенные, но еще приличные.

– Да, это одно из определений. Но есть и другое – узкое и не самое популярное. Винтажными называют сохранившиеся фотографии, сделанные при жизни фотографа. Возникает вопрос: будет ли считаться винтажной только фотография, отпечатанная сразу после получения негатива?

– А какие еще варианты?

– Например, иногда автор фотографии делает несколько разных отпечатков одного негатива – изменяя цвет, яркость. Переосмысляя первоначальный замысел. Это может все так же происходить при жизни автора, но сильно позже.

– Ну и?

– Человеческой памяти тоже свойственно переосмыслять события прошлого. Менять их окрас, тона, настроение. Память устроена по принципу темной комнаты для работы с негативами. А проявляет их наш фокус внимания. То есть наше сознание как бы каждый раз печатает кадр с конкретным воспоминанием заново, при обращении к рисунку…

– Давайте как-то проще.

– Проще говоря, наша память – не галерея, и воспоминания не хранятся там в каком-то единственном виде. Они изменяемы. В зависимости от текущей картины мира, настроения, произведенного внушения и даже силы воли. Как вы думаете, почему люди пересматривают старые фотографии?