Собачий сын. Мистика и приключения

– А теперь припоминаю, что вроде слышал что—то… Баба вроде орала, что насилуют. А потом смеялась.

– Ясно. Как думаешь, этот псих… то есть снайпер – наблюдал за ними?

– Наверное… Только не псих он. Иначе бы не в сторону, а в человека стрелял! Может, пугал просто, чтобы не слишком орали? Или вправду решил, что женщину… того. Осадил, стало быть. Ты подумай сам – может ли снайпер так промахнуться?

– Тоже верно… Значит, Робин Гуд у нас тут завелся на мою голову, б… дь!!!

– Серый Ангел… – неожиданно для себя брякнул подполковник.

– Чего?…

– Это… книжку одну сейчас читаю… про ангелов.

– Смотри, до чертей не дочитайся. Ладно, пошел я… Ангел, б… дь… Ишь ты…

Участковый долго еще ругался, стоя в ожидании лифта – Щукин следил за ним в глазок, руки его тряслись – дал им волю. Потом пошел, насыпал рыбам корма, понаблюдал за их плавной жизнью и вроде как успокоился…

По району поползли жуткие слухи о ночном снайпере. К вечеру двор фактически вымирал, музыка смолкала, окна гасли. Еженощно между домов курсировала патрульная машина. На каждом подъезде повесили объявления, где призывали быть бдительными, докладывать обо всех подозрительных личностях, зашторивать вечером окна и не выходить во двор. Зато по ночам теперь было тихо и спокойно, ничем не тревожимые жильцы ложились рано и спали сладко. Район, фактически, стал образцовым.

Днем по домам ходил взмыленный следователь. Но из опрошенных никто ничего толком сказать не мог – не слышали выстрелов, не видели вспышек. Сыщики упорно обтрясали подвалы, чердаки и квартиры подозрительных элементов – бывших уголовников, учетных шизиков, охранников, лиц без определенных занятий… Всех прошерстить сил не хватало, конечно; ходили по чужим наводкам, да своим раскладкам; но обыски ничего не дали.

Два дня Щукин не заступал на вахту, раздумывал, отходил потихоньку. Да и водка закончилась.

Все, пора в завязку!

В пятницу вечером приехал сын участкового, молодой веселый парень, помог собраться. Ехать было всего ничего, минут сорок от крыльца до крыльца. По дороге вздремнул немного, организм требовал покоя. Снова снился Крылатый Хмырь, но какой—то неуверенный, с обвисшими крыльями, просил опохмелиться; подполковник врезал ему в челюсть твердой рукой…

Дача встретила хозяина черным остовом венца. Сгорело все подчистую, даже банька на отшибе. Уцелели только железный забор и гараж, сложенный из шлакоблоков – словно в насмешку.

Щукин смотрел на все это с каким—то отрешенным видом и боялся выходить из машины. Парень присвистнул изумленно, но говорить ничего не стал, словно боялся разбить остекленевшего враз подполковника. К ним подошел сосед, пришлось вылезти, пожать руку. Сердце стучало неровно, где—то выше, чем положено… На унылое пепелище старался не смотреть, только коротко спросил:

– Бомжи?

– Да хрен его знает. Разе толком поймешь… Дня четыре назад, ночью полыхнуло… Сруб—то старый, сухой – сгорел спичкой. Мы тут с мужиками канистру обгорелую нашли. У тебя была канистра?

– В гараже.

– Проверь… Менты потом приехали, все тут вверх дном перевернули. Может, нашли чего. Тебе не звонили разве?

– Телефон сломался…

Щукин неожиданно вспомнил тот утренний звонок, когда расколошматил телефон; наверное, это они и были. Черт, надо ж было так ужраться…

А теперь – что?

ЧТО?…

Навалилась вдруг тоска, мысли стали расплывчатыми, ватными. Вообще ни о чем думать не хотелось…

Закурили втроем, глядя на мертвую дачу.

– Сожалею, Николай Палыч! Я отцу расскажу. Это ж надо… сначала машина, а…

– Ладно, Петь, поехали. Последняя просьба – отвези меня завтра с утра, в местное отделение. Все равно ведь вызовут. А как мне теперь без лошади…

– Участок будете продавать?

– Не знаю еще. Жена вернется – решим.

В душном кабинете следователя, здоровенного потного мужика с усталым взглядом, Щукин подписал несколько бумаг. Нет, врагов нет. С соседями отношения теплые. «Волгу»? Да, расколошматили какие—то подонки, а за что – неясно. Канистра вроде моя. А может, и нет – не помню. «Парламент»? Нет, никто из знакомых не курит…

Вернувшись домой, Щукин полез в ванную не раздеваясь, долго смотрел на себя в зеркало, и видел злобного, немолодого мужика, с опухшей рожей, темными мешками под глазами и неопрятной щетиной. Воду так и не включил – последние дни его преследовала водобоязнь, уже и не помнил, когда по—настоящему мылся.

Нырнул под стол, открыл заветный ящик, распатронил магазин и пересчитал содержимое. Осталось всего четыре патрона. Может, выкинуть их к ядрене фене? От греха подальше. А автомат по частям похоронить.

Несколько часов рыл всю квартиру и нашел—таки деньги – под ванной в железной коробке из-под импортных печений. Все же нюх страждущего выше всяких похвал. Да и фантазия у жены бабская…

К вечеру подполковник упился так, что на следующий день ничего не помнил – ни благих намерений, ни сгоревшую дачу, ни жену. Потом, понятно, пришлось идти за новой дозой. Продавщица уже стояла другая, молоденькая хохлушка, лишних вопросов не задавала и не смотрела уничтожительно. Вообще не смотрела, грохнула о прилавок бутылями, кинула сдачу – следующий! Сначала хотел портвейна, да передумал.

Сумку с «Богородской» и закусоном еле доволок домой. Юркнул в подъезд под бдительным старушечьим оком. Было еще немного стыдно…

Заснуть смог лишь под утро – жуть как болела голова и в груди давило, словно жаба ворочалась слева под ребрами.

…И снился Щукину сон. Медленно брел он по раскаленному асфальту посреди мертвого города. Это был уже знакомый город, но роскошные машины стояли молча, грустные и мертвые, по обочинам. Кругом ни души – ни птиц, ни собак, жужжали только матерые мухи, словно город и вправду стал огромным мертвецом. Да резвились маленькие пыльные смерчики, предвестники сухой грозы. На сером полотне трепыхалась газета, издали похожая на агонизирующую белую кошку… Щукин подбежал, хотел наподдать ей, но газета отпорхнула и унеслась по своим делам.

И стало тихо—тихо… он с тоской оглянулся, ожидая плохого, и увидел в небе темную точку, которая стремительно разрасталась в крылатое существо. Серый Ангел, как окрестил его про себя подполковник, выглядел сурово. Синяк на роже зажил, от улыбки несло перегаром, нос был ярок и блестел вызывающе. Приобщился где—то, в общем. Голубые глаза без зрачков втягивали Щукина в себя, словно в прорубь, и он понял, что надо сопротивляться, но на этот раз получилось как—то вяло… Отступил на шаг, полусогнул руки, словно готовясь к бою – Серый съежился, но не двинулся с места, однако. Словно знал, падла, какую—то свою тайную власть над Щукиным.

«У алкашей всегда голубые глаза… – почему—то подумалось подполковнику, – …голубые или серые. Ни разу не видел с карими. Почему? Наверное, и ангел этот – тоже алкаш. Хоть и ангел, а зрачки пропил. Зато крылья отросли…»

Вечером заглянула Настя, соседка по площадке – до нее, оказывается, дозвонилась жена, висит на трубе… Соседка мялась—жалась, но так и не решилась сама поведать, что Николай запил, и что лучше бы ей приехать, но во дворе завелся убийца, и лучше бы не приезжать… тем более что и машины все равно нет, разбили ее, Волгу—то, какие—то сволочи… Как такое скажешь? Пусть уж лучше муж сам. Нет, надо хоть про машину сказать, чтоб не ждала зря. Придумала от себя, что Волга ихняя сломалась вроде, Николай уже неделю чинит. Маша очень расстроилась, попросила Колю к телефону, а Коля—то еле стоит, блаженный, улыбается, лыка не вяжет, по всему коридору бутылки и носочно—подмышечные сады одинокого пьяницы.

Соседка сплюнула, а Маше сказала, что дома нет никого, видать, ушел куда—то, но она оставит ему записку в двери, обязательно! Трубку положила и задумалась – у самой—то помер алкаш два года как, царствие Небесное! Еще и сорока не было… Хоть и жалко, и стыдно самой себе признаваться, но словно свежего воздуха вдохнула… Бедная Маша, такая славная женщина. И что за паразиты эти мужики: свою жизнь ни в грош не ценят, и другим коверкают!

Щукин напился и опять заснул, поставив на столик недопитую «богородскую», дабы нашлось что с утра глотнуть.

Снилось снова зелено—белое. На этот раз он попробовал выйти из дворика, обошел весь забор по периметру, обследовал каждый метр, но ни дверей, ни калитки, ни даже элементарной дыры не нашел. Это его обеспокоило не на шутку – «уж не за психа ли меня тут держат?!» Рассерженная смекалка указала на старую липу неподалеку. Придавленное бурей, дерево тяжко опиралось на каменный белый забор, и часть ветвей свешивалась на другую, свободную, сторону.

Не то, чтобы проворно, но все же влез Щукин на дерево, благодаря бесконечным разломам на дряхлом стволе. Как жирный Маугли, слегка матерясь от страха, прополз он по толстой ветви и спрыгнул, больно ударившись копчиком о землю.

И мгновенно тишина разорвалась – он увидел громадную толпу; тысячеликая глотка ревела «ДАЙ!!! ДАЙ!!!»… Кругом летали слюни, мелькали кулаки… Что дать—то? – не понял подполковник, взопрел разом от такого безумия и попятился, но уперся в стену.

Толпа напирала, и подполковник отчетливо понял, что сейчас его просто съедят. Зачем бежал он из этого тихого, прекрасного места? Почто не сиделось там придурку?!

Уже с жизнью начал прощаться; но вдруг – откуда ни возьмись! – чья—то цепкая клешня хватает его за шиворот и вот уже Щукин, зажмурившись, как шкодливый кутенок, взмывает вверх, пролетает над колышущейся злобной лавой. Теперь, с высоты, можно плюнуть на бессильную свирепость протоплазмы – что и сделал от души… Внизу зашипело, как от сковородки, но он был уже далеко.

…Долго летели над городом.

Потом пролетели небольшое поле, перелесок, и, наконец, опустились под тяжкое хлопанье крыльев на вполне приятной опушке, полной грибов на тонких ножках. Грибы пахли почему—то ногами. В небе цвиркал невидимый жаворонок… В общем, было похоже на рай.