Собачий сын. Мистика и приключения

Ангел, тяжело сопя, вынул откуда—то из—под крыльев, из потайного кармашка, бутылку с живительной влагой и принялся утолять себя, изредка поглядывая на подполковника – а тот протянул руку в надежде, нутро жгло и выворачивало!

Серый честно отлил ему полстакана и со вздохом откинул пустой сосуд в сторону. Бутылка показалась подозрительно знакомой…

Долго, внимательно смотрел Щукин на благодетеля. Что хочет от него таинственный посланник Небес? Что вдруг за знак ему такой, в виде Серого Ангела?

…И разгадка неожиданно пришла к нему – да он же просто грязный! Когда—то этот ангел был гордым и снежно—белым, как Безенгийская стена, а теперь стал серым, как старая подушка, и перья торчали безобразно, а кое—где слиплись от грязи. И никакой мистики. Немытая пьяная птица лезет в друганы – нет уж, дудки.

Засмеялся подполковник – озорно, как нормальный, и минут пять не мог остановится. И этот чмошный серафим еще смел его бить?!… Да просто взять сейчас, да и дать в рог, чтобы полетел без участия крыльев… размазать одной левой странное существо, не относящееся ни к Богу, ни к Дьяволу…

Размахнулся обманутый Щукин во всю мощь, да и проснулся…

Сердце колотилось страшно; весь мокрый, пошел, выпил заплесневевшего маринада из-под огурцов, которые уже несколько дней, как съел. Вернулся в спальню, посмотрел на бутылку – она была совершенно пуста. Когда успел прикончить злодейку – уже не помнил, пошел новую откупорил.

Через два дня закусь кончилась. Но – не хлебом единым жив русский человек! Выпивка тоже кончилась, надо пойти, пополнить боевые склады… Пока шел по коридору, глянул на себя искоса, отметил: «Похудел». Раньше бы порадовался, лишний вес мешал, а сейчас уже было все равно.

Поднимался обратно – стоит соседка Настя, смотрит недобро. Маша опять звонила, сказала, что собиралась вот—вот приехать, но неожиданно заболела мама. Просила передать, чтоб не переживал из—за машины, картошку и овощи знакомый обещал помочь привезти… Чтобы берег себя, не забыл заплатить за квартиру, а у нее все в порядке, и приедет, как только сможет. Соседка все выпалила скороговоркой, потому что уже смутно понимала – бесполезно говорить. Укоризненно хлопнула дверью, оставив Щукина на площадке, пожираемого тяжкими мыслями.

Скорей, чтобы заглушить их, надо выпить.

Что—то даже не звонит никто… Ах да, скелет телефона валяется в углу.

Надо рыб покормить… Что—то грустные они какие—то. Может, им водки туда налить? Щукин не пожалел полбутылки для рыбьего счастья. Должон быть и у рыб хоть когда—нибудь праздник!… Включил телевизор и аккурат на эротику попал. Какой—то мускулистый китаец по первой программе имел со страшной силой девицу с косичками, а девице лет тринадцать на вид, не больше! Совсем одурели, буржуи проклятые…

Выключил.

Но, как блоха, уже перескочила на Щукина идея какую—нибудь бабу подцепить. А то и поговорить не с кем, и вообще, сами понимаете. Вся жизнь прожита, можно сказать, под каблуком. Разве ж это жизнь?!… Все равно жены еще долго не будет… А тоска странная обуяла – сил нет. Надо выйти в люди. Есть одна б… ская точка у рынка, кафешка вонючая. В былые дни обходил ее за версту, а сейчас, похоже, и податься—то больше некуда.

Побрызгался жениным дезодорантом прямо на пиджак, лицо умыл. Жених!

…Первая мысль, созревшая в мозгу, была стара, как мир. «Все бабы – суки.»

…Бумажник со всем, что там было, уперли. Только паспорт оставили, скоты. Нестерпимо болела нога, где—то в бедре, и голова – не помнил, кто и как доволок его домой, пьяного, почти без сознания. Чтобы не валялся на тротуаре, как скотина. Ничего не помнил…

Четкими кадры воспоминаний были лишь до того момента, как Щукин присоседился к какой—то компании в кафе, налили по первой, по второй… Стерва молодая, крашеная, вилась вокруг, в табачном дыму. Подполковник сорил деньгами, шутил, вспоминал молодость и кидал алчные глаза на пышный зад незнакомки. За женщин!… Еще пили. Потом, вроде, сговорились с бабой уйти. После этого – полная амнезия. Судя по всему, подлили что-то. Или дали по голове и бросили. Только дождь и боль. Очнулся уже у подъезда, весь мокрый. Дальше все смазано: вот два добрых духа, два тщедушных алкарика, из спившихся интеллигентов, тащат его дворами, руководствуясь пропиской в паспорте. Дотащили. Заглянули в лицо:

«Ну, ты как, мужик? Давай, ётить, воскресай! Дома есть кто?»

«Есть. Жена…»

«А, ну мы пошли тогда!» – затушевались алкарики и свалили в темень. И даже ничего не попросили. Мир не без добрых душ – еще раз понял Щукин. Про злые старался не думать. «Подлечусь – убью. Если лица вспомню…»

Благо, хоть ключи от квартиры на цепочке – Машин подарок – в кармане брюк не нашли, а то бы уже и дом обчистили… Дополз, ввалился, захлопнул дверь и сутки проспал.

Кто—то звонит. Звонок тренькает настырно, бьет в голову колоколом. Соседка? Участковый? Зачем?… Пока соображал, пока допрыгал на одной ноге до двери и глянул в глазок, уже никого не было. Открыл дверь, прислушался… Не успел.

Поскакал обратно, держась за стенку, поскользнулся и грохнулся во весь рост в коридоре… В бедре что—то хрустнуло – отключился от нестерпимой боли, долго лежал, приходил в себя. Надо бы «скорую»… Дополз до телефона, тупо покрутил в руках обломки…

Какая сволочь сломала телефон?!

Вечером нестерпимо захотелось жрать и курить. Курево нашел, а жрать было нечего. И спиртное кончилось… Ползал час, слил из всех пустых бутылок, какие нашел в квартире, вожделенные капли, получилось грамм тридцать эликсира жизни. Для нормальной жизни – маловато будет… Но хоть что—то. Холодильник рыкнул белой пустой пастью, зато в шкафчиках затаились холстяные мешочки с крупами, Машины запасы. Однако безумно хотелось мясного, жареного…

Всю ночь не спал, маялся от голода и похмелья.

Утром тяжелый взгляд Щукина упал на аквариум. Рыбы плавали у самой поверхности, и носы их были розоватыми, а глаза косыми.

Через двадцать минут обе уже пеклись на остатках масла.

На следующий день подполковник вытащил винтовку и стал караулить у открытой фрамуги. Он радовался – раз хочет есть, значит – не алкоголик! Это алкаши ничего не едят, живут святым духом… и сами в духов превращаются, а Щукинский организм бушует, как медведь в капкане… Ну, запил маленько, с кем не бывает. Вернется жена, будет счастье, будет жрачка, и все будет хорошо. А пока надо поддержать организм…

Приладился было в ворону на перилах, однако пуля лишь взъерошила той хохол на голове. Ворона, старая знакомая, подмигнула ему и неспешно спикировала вниз, в зону недосягаемости. Час ждал, пока не сообразил накидать крупы. Тут же голубь из ничего объявился, за ним другой, третий… Толкаясь глупыми башками, птицы увлеченно клевали подарок судьбы.

Вернулась ворона – есть—то хочется! – села повыше, с опаской, стала наблюдать, как из бестолковых голубиных клювов расточительно летят в разные стороны кусочки пищи, тут же подбираемые соседями. «Стайные дуры!» – думала ворона пренебрежительно. Уж у самой—то из клюва хрен что выпадет. Разум и одиночество? Стайность и тупость? С этими мыслями ворона удалилась, от греха подальше – заметила Щукина, затаившегося в глубине комнаты.

Чмокнул выстрел, один голубь свалился, остальные в панике улетели, навалив со страха кучу перьев. Голубя ощипал, морщась, пожарил без масла и съел. Оказалось – вполне ничего! Конечно, хуже, чем курица. Надо бы повторить, но патронов осталось мало.

Может, сделать силки?… Пополз в свою комнату, нашел в шкафу леску, плохо гнущимися пальцами стал мастерить какую—то петлю, и вдруг прихватило сердце… Так и лежал на ковре полдня, пока не отпустило. «Помогите…».

Может, с балкона покричать?

Нет, нельзя. Тут такой срач, перья. И винтовку найдут сразу… А тогда кранты, все трупы, какие в районе есть, на него повесят.

К вечеру чудовищно придавило какой—то абстиненцией… Это она – белая горячка? Или просто простудился, когда на асфальте под дождем лежал?

Щукин чувствовал, что умирает. Доковылял до плиты, сделал себе крепкого чаю из остатков заварки, но не помогло.

Может, все ж позвонить куда, чтоб помогли. Анонимно. Вон, в старых газетах полно объявлений, больше, чем «куплю—продам», словно весь мир в запое. Он же не алкаш какой, все понимает. Винтовку надо спрятать…

Не мудрствуя лукаво, запихнул ее под кровать. И сообразил: «Проклятье… А денег—то нет!»

Надо другу позвонить. Он поможет, вытащит.

Долго ковырялся с аппаратом, но так ничего и не смог сделать – тупо держал куски головоломки в руках, пыжился, а мозг отказывался помочь в простейшем деянии… и руки издевательски не слушались. Щукин был так удручен, так подавлен этой новостью, что пустил слезу.

Плакал он долго, сопли размазывая. Почему—то вспомнились матросы с «Варяга» – оплакивал и их заодно… И правда, жалко их было. Всех, в общем—то, жалко. А потом стало совсем херово, затрясло, заколбасило…

Двинулся в ванную, пошариться в аптечке. Хоть что—нибудь, лишь бы полегчало! Вывалил все на стиральную машину – уголь, супрастин, нош—па, анальгин, колдрекс… Энап какой—то. Анальгина бы надо, чтобы боль в ноге унять – отложил. Желудочные. Куча разной дряни… Валерианка. Нет, не то. Где же Машины? Должно помочь, нервы на пределе… Наверное, у нее в столе. Ящик она никогда не запирала.

Ага, вот они где. Сердечные. Пятнадцатилетней давности элениум, выкинуть пора, а жена все копит… Фенозепам, непочатый. Ей вечно что—то прописывают от бессонницы и неврозов. Таблетки жена ела неохотно, боялась привыкнуть, а однажды сказала – «Коля, я боюсь от них не проснуться…» Старалась обходиться валерианкой или настойкой пиона на ночь, но это как слону дробина.

Щукин вдруг увидел, как трясутся его руки, и испугался. Руки вообще были какие—то странные, словно чужие. И жили как бы отдельно от общего организма; сейчас они самостоятельно копались в пузырьках и коробочках, рассыпая содержимое, а он как бы наблюдал со стороны. Кстати, где настойка? Она же на спирту… Черт, пузырек пустой.

Циклодол. Во! Сильная штука, хоть и старый. Кажется, им лечился ее отец от трясучки. Или сама? То, что надо. А малюсенькие какие… детские? Лучше побольше. Как раз девять штук…

Стойте, подполковник! Есть же еще лосьон после бритья! Как сразу—то не догадался…

Минут через сорок Щукин почувствовал легкое головокружение и ватность в здоровой ноге. Больная ровно ныла, если ее не тревожили. Он с трудом, опираясь на швабру, допрыгал до супружеского ложа, лег и закрыл глаза, трусливо прислушиваясь к себе. Тело дрожало. «Лишь бы помогло… Должно помочь… Хуже—то не будет, уже быть не может. Вдруг засну, наконец, нормально… Хорошо бы проснуться, а тут – Маша. И все встанет на свои места.»

Еще через час заметно полегчало.