Царица поверженная

– Потому что мне передается твое беспокойство. Я не могу лечь, пока не ляжешь ты.

Он вздохнул:

– Какой может быть отдых, когда необходимо принять нелегкое решение – покинуть Александрию. Мне не хочется этого, но, боюсь, я должен.

– Да, я понимаю.

Мне вспомнилось, как Цезарь надел свои доспехи и отбыл, не дождавшись рождения Цезариона. Да, они совершенно разные люди. «Я не второй Цезарь», – сказал Антоний. Он абсолютно прав. Но может быть, и к лучшему? Я восхищалась тем, что ничто не могло встать между Цезарем и его долгом, но когда другой в подобной ситуации испытывал сомнения, меня это трогало.

– Мне тоже не хочется, чтобы ты уезжал, – сказала я.

Он взял мое лицо в свои ладони:

– Правда? Признаюсь, у меня уже появились сомнения…

– Это была лишь маленькая размолвка влюбленных, – торопливо заверила его я. – Ты должен знать: я не только твоя возлюбленная, но и самый верный твой сторонник. – Об Октавиане, Фульвии, войсках и Сексте я предпочла сейчас не упоминать. – Для меня было бы счастьем оставить тебя здесь навсегда, будь мы обычные люди, просто муж и жена. Но, боюсь, крыша мира рушится, и ты должен ее поддержать.

Сами того не заметив, мы приблизились к мавзолею. Когда подошли к нему вплотную, Антоний простонал:

– О, только не эта гробница!

– Мы можем посидеть на ступеньках, – предложила я. – Ну давай, ничего с тобой не случится.

– Я отказываюсь входить в гробницу! По-моему, это дурной знак.

– Нам не нужно входить внутрь, – возразила я, поскольку и сама этого не хотела, ибо там царила непроглядная тьма. – Мы присядем здесь.

Я опустилась, погладила рукой место рядом со мной на ступеньке и заметила, что изнутри мавзолея тянет странным холодом.

Мы уселись. Антоний, словно школьник, взял мою руку и держал ее, будто собирался надеть мне на палец кольцо.

– Мне придется покинуть Египет, – наконец произнес он тоном человека, принявшего окончательное решение. – Происходящее в большом мире призывает меня, и ты так бесцеремонно дала мне это понять.

Он имел в виду мою выходку на рыбной ловле.

– А мне казалось, я действую тонко.

– Да уж, соленая рыба – очень тонкий намек! – Антоний тихо рассмеялся. – Тоньше не придумаешь! Совсем неприметный, вроде пирамид или вашего маяка. Но чего другого мне ожидать от тебя, моя египтянка, моя крокодилица, царица древнего Нила? Насколько я знаю, у вас крокодил считается бессмертным божеством.

– Я такая же смертная, как и ты, – сказала я, указав на зияющую черноту за нашими спинами. – Иначе мне не потребовался бы мавзолей.

– Может, он тебе и не потребуется, – обронил Антоний.

– Ты просто не можешь не ляпнуть глупость. Скажи лучше: раз ты решился, как ты будешь действовать? И когда начнешь?

– Первым делом отправлюсь в Тир и узнаю на месте, как обстоят дела с парфянами. Ну а дальше по обстоятельствам. В зависимости от полученной информации. Но одно могу сказать точно: к тебе я вернусь обязательно. Я не смог бы проститься с тобой навсегда и покинуть Александрию.

Звучало это, конечно, красиво, но мало походило на правду. Для возвращения в Египет нужен повод, а у Антония его не было. Мы не мятежники и не враги, и мы расположены слишком далеко от врагов или мятежников, чтобы выступать против них с нашей территории. Да и Фульвия, скорее всего, больше не оставит Антония без присмотра.

– Если есть способ, я его изыщу, – пообещал он. – Не думай, что я уезжаю, потому что пресытился тобой. Это невозможно.

Он помолчал.

– И я собираюсь искать кого-то еще.

Тогда почему он не разводится с Фульвией? Может быть, потому, что боится однозначности, которую неизбежно повлечет за собой расторжение брака? В нынешней ситуации Фульвия действует от его имени, строит заговоры, поднимает восстания, а он как будто наблюдает со стороны и действует по усмотрению. Развод и открытый союз со мной в глазах всего мира положил бы конец подобной двусмысленности, а двусмысленность, возможно, как раз и устраивает его. Она дает свободу выбора и возможность оттягивать этот выбор. Марк Антоний из тех, кто не любит принимать окончательные решения.

– Раз нас ждет разлука, давай проведем эту ночь вместе, – сказала я.

Впервые после той размолвки я чувствовала, что вновь желаю его. Проявленная им человеческая слабость уже не казалась мне непростительной – она сделала более человечной и меня саму.

Нас встретила комната, наполненная пьянящими ароматами благовонных курильниц. Ветерок гулял между открытыми окнами, и шепот моря далеко внизу звучал как старинная музыка.

– Есть только одно воспоминание, которое тебе нужно взять с собой, – прошептала я, увлекая его на ложе и с восторгом ощущая его великолепное крепкое тело.

Воистину, такие мгновения – единственная награда за страдания и одиночество, высочайшее из даруемых на земле наслаждений. Жаль только, что это действительно лишь мгновения.

Все, что мы делали, было окрашено знанием того, что нам предстоит проститься. Я обнимала его и радовалась каждому прикосновению, которое еще длилось, но уже превращалось в подернутое легкой дымкой грусти воспоминание.

Хорошо, что он уезжает сейчас. Вскоре признаки беременности станут очевидны, и если он задержится, это лишит нас свободы выбора: для него – о чем рассказывать, для меня – что утаить. Не исключено, что двусмысленность по душе не только ему, но и мне. Цезарь бы такого не одобрил. Но Цезаря нет. Не без удивления я осознала: в этом отношении я больше похожа на Антония, чем на Цезаря.

Глава 15

Антоний имел склонность колебаться с принятием решения, но когда он его принимал, то энергично брался за дела. Ему предстояло отплыть в Тир с небольшим отрядом личной гвардии. Он отдал приказ привести в готовность его недавно построенный флот из двухсот кораблей, хотя не знал точно и сам для чего. Так или иначе, во дворце и в гавани теперь царила суета: сновали гонцы и курьеры, развевались плащи, латались паруса, блестело начищенное оружие.

Он стоял передо мной, посреди большого зала приемов, с телохранителями по обе стороны. Прощание было официальным и публичным, и Антоний неожиданно вновь предстал настоящим римлянином.

Я смотрела на него, а вместе со мной и Цезарион. Для мальчика расставание с этим человеком, ставшим для него и наставником, и добрым старшим товарищем, тоже было горькой утратой. Я обнимала сына за худенькие плечи, находившиеся уже на уровне моих ребер. Нынешним летом ему исполнится семь лет.

– Я пришел проститься, – сказал Антоний. – Я не могу достойно отплатить за твое несравненное гостеприимство, но поверь – моя благодарность сильнее, чем можно выразить словами.

– Да пребудет с тобой благословение всех богов, пусть они даруют тебе благополучный путь, – произнесла я избитую официальную фразу, но на самом деле хотела сказать совсем другое.

«Я люблю тебя и знаю, что ты уезжаешь, потому что не можешь не откликнуться на зов чести. Я прошу тебя не забывать мои слова и предостережения».

Он поклонился, а потом импульсивно сказал:

– Проводи меня в гавань. Посмотри на мои корабли.

Вопреки официальному церемониалу Антоний протянул мне руку. Я приняла ее, и мы вместе вышли из зала, навстречу слепящему свету неба и моря. Наши люди двинулись следом.

На мгновение мы оказались одни; тут же он наклонился и прошептал мне на ухо:

– Это не прощание, но всего лишь краткая разлука.

Его теплое дыхание мигом разожгло тысячу воспоминаний и сопутствующее им желание.

– Долг – суровое дитя богов, – ответила я, – и настало время отдать ему дань.