Унесенные ветром. Том 2

– Ничего не поделаешь, придется потерпеть. А вы ему все так же дороги или Рок-Айленд заставил его вас забыть? Или, может быть, он наконец оценил, какой бриллиант – его жена?

При упоминании о Мелани грудь Скарлетт стала бурно вздыматься, и она чуть было не крикнула Ретту, что только соображения чести удерживают Эшли подле Мелани. Она уже открыла было рот и – закрыла.

– Ага. Значит, у него по-прежнему не хватает здравого смысла оценить миссис Уилкс? И даже все строгости тюремного режима в Рок-Айленде не притупили его страсти к вам?

– Я не вижу необходимости обсуждать этот вопрос.

– А я желаю его обсуждать, – заявил Ретт. Голос его звучал почему-то хрипло – Скарлетт не поняла почему, но все равно ей это не понравилось. – И клянусь богом, буду обсуждать и рассчитываю получить ответ на мои вопросы. Так, значит, он по-прежнему влюблен в вас?

– Ну и что, если так? – вскричала Скарлетт. – Я не желаю обсуждать его с вами, потому что вы не можете понять ни его самого, ни его любовь. Вы знаете только одну любовь, ну, ту, которой занимаетесь с женщинами вроде этой Уотлинг.

– Вот как, – мягко сказал Ретт. – Значит, я способен лишь на животную похоть?

– Вы же знаете, что это так.

– Теперь мне ясно, почему вы воздерживаетесь говорить со мной об Эшли. Мои грязные руки и губы оскверняют незапятнанную чистоту его любви.

– Да… что-то в этом роде.

– А меня интересует эта чистая любовь…

– Не будьте таким гадким, Ретт Батлер. Если вы настолько испорчены, что считаете, будто между нами было что-то дурное…

– Что вы, подобная мысль никогда не приходила мне в голову. Потому-то это меня так и интересует. Но все же – почему между вами ничего не было?

– Неужели вы думаете, что Эшли стал бы…

– Ах, так, значит, Эшли, а не вы, ведет эту борьбу за непорочность. Право же, Скарлетт, не надо так легко выдавать себя.

Скарлетт в смятении и возмущении взглянула на Ретта; но по лицу его ничего нельзя было прочесть.

– На этом мы ставим точку. Не нужны мне ваши деньги. Так что убирайтесь вон!

– Неправда, вам нужны мои деньги, и раз уж мы так далеко зашли, зачем останавливаться? Конечно же, никакого вреда не будет, если мы поговорим о столь чистой идиллии – ведь между вами не было ничего дурного. Итак, значит, Эшли любит вас за ваш ум, за вашу душу, за благородство вашего характера?

Скарлетт внутренне съежилась от его слов, как от ударов хлыстом. Конечно же, Эшли любит ее именно за эти качества. Сознание того, что Эшли, связанный соображениями чести, любит ее на расстоянии за то прекрасное, что глубоко скрыто в ней и что один, только он видит, – это сознание как раз и позволяло ей жить. Но сейчас, когда Ретт перечислял ее достоинства вслух, да еще этим своим обманчиво сладким тоном, под которым таился сарказм, они перестали казаться ей такими уж прекрасными.

– Я чувствую, как юношеские идеалы оживают во мне при мысли, что такая любовь может существовать в нашем грешном мире, – продолжал он. – Значит, в любви Эшли к вам нет ничего плотского? И эта любовь была бы такой же, если бы вы были уродиной и не обладали вашей белоснежной кожей? И у вас не было бы этих зеленых глаз, которые вызывают в мужчине желание заключить вас в объятия, – авось не станете сопротивляться. И если бы вы так не покачивали бедрами, соблазняя без разбору всех мужчин моложе девяноста лет? И если бы эти губки… но тут лучше мне попридержать свою животную похоть. Так Эшли всего этого не видит? А если видит, то это ничуть не волнует его?

Мысли Скарлетт невольно вернулись к тому дню во фруктовом саду, когда Эшли обнял ее, и она вспомнила, как дрожали у него руки, каким жарким был поцелуй – казалось, он никогда не выпустит ее из объятий. При этом воспоминании она залилась краской, и румянец, разлившийся по ее лицу, не ускользнул от глаз Ретта.

– Значит, так, – сказал он, и голос его задрожал словно от ярости, – все ясно. Он любит вас только за ваш ум.

Да как он смеет лезть ей в душу своими грязными руками, оскверняя то единственное прекрасное и священное, что есть в ее жизни? Холодно, непреклонно он разрушал последние бастионы ее сдержанности, и теперь уже то, что ему так хотелось узнать, скоро выплеснется наружу.

– Да, конечно! – воскликнула она, отбрасывая воспоминание о губах Эшли, прильнувших к ее губам.

– Прелесть моя, да он даже и не знает, что у вас есть ум. Если бы его привлекал в вас ум, не нужно было бы ему так защищаться от вас, чтобы сохранить эту свою любовь во всей ее, так сказать, «святости»! Он жил бы себе спокойно, потому что мужчина может же восхищаться умом и душой женщины, оставаясь всеми уважаемым джентльменом и сохраняя верность своей жене. А ему, видимо, трудно примирить честь Уилксов с жаждой обладать вами, которая снедает его.

– Вы думаете, что все так же порочны, как вы!

– О, я никогда не отрицал, что жажду обладать вами, если вы это имеете в виду. Но слава богу, меня не волнуют проблемы чести. Если я чего-то хочу, я это беру, так что мне не приходится бороться ни с ангелами, ни с демонами. И веселенький же ад вы, должно быть, создали для Эшли! Я почти готов пожалеть его.

– Я… это я создала для него ад?

– Конечно, вы! Вы же маячите перед ним вечным соблазном. Но, как большинство людей его породы, он предпочитает самой большой любви то, что в этих краях именуют честью. И сдается мне, у бедняги теперь не осталось ни любви, ни чести, которые могли бы его согреть!

– У него есть любовь!.. Я хочу сказать: он любит меня!

– В самом деле? Тогда ответьте мне еще на один вопрос, и на этом мы сегодня покончим. Можете взять деньги и хоть выбрасывайте их на помойку – мне все равно.

Ретт поднялся на ноги и швырнул в пепельницу недокуренную сигару. В его движениях была та дикарская раскованность и сдержанная сила, которые Скарлетт подметила в ту ночь, когда пала Атланта, – что-то зловещее и немного пугающее.

– Если он любит вас, тогда какого черта отпустил в Атланту добывать деньги на уплату налога? Прежде чем позволить любимой женщине пойти на такое, я бы…

– Он же не знал! Он понятия не имел, что я…

– А вам не приходило в голову, что ему следовало бы знать? – В голосе его звучала еле сдерживаемая ярость. – Если бы он любил вас, как вы говорите, он должен был бы знать, на что вы способны, когда доведены до отчаяния. Да он должен был бы убить вас, но не отпускать сюда – и прежде всего ко мне! Господи ты боже мой!

– Да он же не знал!

– Если он не догадался сам, без подсказки, значит, ничего он не знает ни о вас, ни о вашем драгоценном уме.

Как это несправедливо! Не может же Эшли читать в мыслях! Да и разве сумел бы он ее удержать, если бы даже знал! И вдруг Скарлетт поняла, что Эшли мог бы ее удержать. Достаточно было ему тогда, во фруктовом саду, хотя бы намекнуть на то, что когда-нибудь все изменится, и она бы даже не подумала обращаться к Ретту. Достаточно было одного нежного слова, даже мимолетной ласки на прощание, когда она садилась в поезд, и – и она бы осталась. Но он говорил только о чести. И однако же… неужели Ретт прав? Неужели Эшли знал, что у нее на уме? Она поспешила отбросить порочащую его мысль. Конечно же, он ничего не подозревал. Эшли никогда бы не заподозрил, что ей может прийти в голову нечто столь безнравственное. Слишком он порядочный человек, чтобы у него могли зародиться подобные мысли. Просто Ретт пытается замарать ее любовь. Пытается изодрать в клочья то, что ей дороже всего на свете. Настанет день, мстительно подумала она, дела в лавке наладятся, лесопилка будет приносить неплохой доход. У нее появятся деньги, и она заставит Ретта заплатить за все страдания и унижения, которые по его милости вынесла.

А он стоял и с легкой усмешкой, явно забавляясь, смотрел на нее сверху вниз. Чувства, кипевшие в нем, улеглись.

– Собственно, к вам-то все это какое имеет отношение? – спросила она. – Это мое дело и дело Эшли, а не ваше.

Он пожал плечами.

– Имеет, поскольку ваша стойкость, Скарлетт, вызывает во мне глубокое и бескорыстное восхищение и я не хочу быть свидетелем того, как ваш дух будет стерт в порошок чересчур тяжелыми жерновами. На вас лежит Тара. Уж одного этого бремени хватило бы для мужчины. Прибавьте сюда больного отца. А он уже никогда не сумеет вам помочь. Потом – ваши сестры и негры. И теперь вы еще взвалили себе на плечи мужа и, по всей вероятности, мисс Питтипэт. Слишком большие легли на вас тяготы и без Эшли Уилкса и его семейства.

– Он мне вовсе не в тягость. Он мне помогает…

– О, ради всего святого! – воскликнул Ретт, теряя терпение. – Не надо делать из меня дурака! Ничем он вам не помогает. Он сидит у вас на шее и будет сидеть – на вашей или на чьей-то еще – до самой своей смерти. Впрочем, надоело мне говорить о нем… Так сколько вам нужно денег?

Самые резкие, бранные слова готовы были сорваться у нее с языка. Да после того, как он наговорил ей столько грубостей, после того, как вытянул из нее все самое дорогое и растоптал, он еще думает, что она станет брать у него деньги!

Но бранные слова так и не были произнесены. Как было бы чудесно презрительно поднять брови в ответ на его предложение и выставить Ретта из лавки! Но только люди действительно богатые, действительно обеспеченные могут позволить себе такую роскошь, а она, до тех пор пока бедна – только пока бедна, – вынуждена терпеть. Зато когда она разбогатеет, – о, как чудесно греет эта мысль! – когда она разбогатеет, она не станет мириться с тем, что ей не нравится, не станет обходиться без того, чего ей хочется, не будет даже любезной с теми, кто перечит ей.

«Я их всех пошлю к черту, – подумала она. – И Ретта Батлера – в первую очередь!» Мысль эта была столь приятна, что зеленые глаза ее засверкали и на губах появилась легкая улыбка. Ретт Батлер тоже улыбнулся.

– Вы прелестны, Скарлетт, – сказал он. – Особенно когда задумываете какую-нибудь чертовщину. За одну ямочку на вашей щечке я куплю вам чертову дюжину мулов, если они вам нужны.

Входная дверь распахнулась, и вошел приказчик, ковыряя птичьим пером в зубах. Скарлетт встала, оправила на себе шаль и крепко завязала ленты шляпки под подбородком. Решение ее было принято.

– Вы сегодня заняты? Не могли бы вы поехать со мной сейчас? – спросила она.