Рондо

– Мне сказали, вы честный эксперт! – попытался он польстить мне.

– А если я когда-нибудь попаду на зону, на какую мне лучше идти – на «красную» или на «черную»? – скорее съязвил я, не упиваясь его похвалой.

– Лучше на «красную». Вы же с ментами работаете! – честно признался он.

– Ну а говорил… что я честный… Ты был, ранее судим? – догадался я и начинал понимать, как ему страшно попасть на зону по такой статье.

Сопровождавшие его конвойные стали ерничать:

– Вот он и боится, что скоро «девочкой» станет! Как пить дать, станет! – их было двое, милиционеров, и говорили они об одном и том же.

– По малолетке… За девчонку заступился… Тяжкие телесные… – дальше он не хотел говорить о себе.

Второй конвойный решил прокомментировать его слова:

– Все они так говорят! Все они невиновные!

Ну а дальше, господа, дорогие читатели, хотите, верьте, хотите, нет. Проконсультируйтесь со специалистами, которых в мире достаточно. Но такое вы не могли видеть даже в порнографических фильмах. Я попросил конвойных снять с подозреваемого Маскаева наручники, а его попросил снять с себя штаны… Я надеюсь, что говорю сегодня с взрослыми читателями, и вы поймете наш с вами открытый и откровенный разговор, иначе мне не дойти без этого до сути своего романа.

Если вы уже знаете, что такое головка полового члена, так вот поверьте мне на слово: в невозбужденном, спокойном состоянии она была у него как головка плода ребенка у беременной женщины сроком в 24 недели. Мне пришлось прибегнуть к такому некорректному сравнению, чтобы вы поняли, как готовятся родовые пути женщины для родов, как они раскрываются именно только во время родов, чтобы ребенок родился живым и невредимым. Потом женщина призналась, что она лгала про изнасилование. И прозвучало признание как в том анекдоте: «Я всю жизнь тебя искала!»

Когда я подтвердил пояснения мужчины следователю прокуратуры, уголовное преследование в отношении его прекратили. Тогда они, следователи прокуратуры, мне казалось, или может действительно всего лишь казалось, были честные.

13

Светлана Анатольевна тоже заявила однозначно и громко:

– Она девственница! – сказала она, может, и негромко, но мне послышалось, что – громко. В любом случае не услышать мать не могла, а уж тем более – дочь, полусидевшая или полулежавшая на гинекологическом кресле.

Но Анастасия Петровна не колыхнулась, не пошевелилась, и вообще никак не отреагировала. Вела себя спокойно, с презрительным равнодушием ко всем обследованиям. Она держалась явно не как другие матери, у которых изнасиловали дочь, а теперь вдруг дочь оказалась девственницей.

Смотреть соотношение шейки к телу матки у Маскаевой пришлось через прямую кишку. Так смотрят только девственниц. Соотношение у нее было один к двум, как у половозрелой шестнадцатилетней девушки. А размеры таза превосходили размеры у таких девушек, даже в 16 лет. Смотрели соотношение шейки к телу матки именно так, потому что у девственниц посмотреть по-другому невозможно, чтобы не повредить и не нарушить той самой целости плевы. То есть, чтобы не разорвать ее, а потом не попасть еще под суд за лишение чести и достоинства малолетней девочки во время проведения медицинских манипуляций. Я поймал себя опять на подлой мысли – может, нашей оплошности и ждала и на нее надеялась, и рассчитывала мать, Анастасия Петровна, что мы порвем неосторожно девственную плеву ее дочери… Как же надо ненавидеть своего мужа, чтобы согласиться на такое развитие событий, пожертвовать невинностью, а может даже судьбой своего чада. Или, может, здесь дочь жертвовала собой ради благополучия и спокойствия матери. Переживала и убивалась за нее, за ее лучшую долю, за ее счастье и дальнейшую жизнь.

Я стал отгонять от себя дурацкие мысли, чувствуя, что во мне зреет злость и странное, необъяснимое, недоверие. Светлана Анатольевна заметила мои сомнения. Она была честная и бескорыстная. Проработала всю жизнь за маленькую зарплату, не выходила из больницы и днем и ночью. Спасала жизни и здоровье самой прекрасной половине человечества – женщинам. По ее совету мы поднялись этажом выше, где работала дежурантом уже дочь.

– Сходите, Сергей Петрович! Они молодые! Больше нашего знают! У них свежие знания, голова еще не остыла от учебы! После ординатуры. И сам случай – интересный. До пенсии далеко. Практика сейчас – все! – стояли у меня в голове ее слова, какими убеждала меня заботливая наставница своего чада.

Дочь ее – Пичугина Валентина Петровна. Я снова почему-то неспроста и не случайно отреагировал на это «П», на букву, с которой начинается ее отчество. Хотя к Валентине Петровне оно не имело никакого отношения. Навязчивая, злополучная мысль появилась у меня в настоящий день намного раньше, как только я почувствовал фальшь в рассказах маленькой бестии. На такую букву начиналось много плохих слов, когда вся история с Маскаевой стала обрастать и пахнуть плесенью, предательством, подлогом. И в то же время нельзя было исключить здесь других вариантов, как лжи, так и правды – о педофилии – но все равно все оно опять начиналось на букву «п».

Валентина Петровна оказалась такой же высокой, плотной, я бы даже сказал, с виду мощной и физически крепкой, как и сама Светлана Анатольевна – ее мать, трудоголик по жизни. Кожа лица у дочери выдалась ей гладкой, с очень легким желтоватым оттенком, как у недозревшего персика. А черты лица, скажем, выглядели не так уж выигрышными, явно не кукольноподобными, чем, собственно, и сама Светлана Анатольевна не отличалась. Черты лица, как и фигуры, у обеих от природы крупные, но не портившие общее мужское впечатление о них, как о женщинах.

– Что же вас здесь смущает, Сергей Петрович? – удивилась Валентина Петровна. Молодая и непосредственная. Со вспыхнувшим румянцем на щеках. Непонятно лишь стало, он появился от усердия, с каким она делала свою работу, а здесь она была похожа на мать, то ли оттого, что я старше ее в два раза, и она не понимала моих сомнений в совершенно очевидной истине. Словно ей приходилось напоминать, или учить меня заново, как первокурсника. Но вся полная картина мне представится ясной, надеялся я, когда освидетельствую объявленного виновника ужасных событий. Я не спешил с выводами.

– Видите ли, Валентина Петровна! Сейчас в камере сидит человек, отец этой девочки. Его подозревают в изнасиловании. Ему грозит срок в двадцать лет тюремного заключения. Тяжкое преступление! Колония строго режима! И пребывание его там будет тоже тяжким. Вы понимаете, о чем я говорю? Вы ведь дети нового времени! Знаете уже все! Многие тайны, которые оставались тайнами для нас, для вас открыты. Перестройка! Демократия! Интернет! Скрыть уже ничего не возможно…

– Вы хотите спросить, знаю ли я, что происходит с осужденными, которые насилуют маленьких детей, и тем более, свою дочь? Знаю! Их насилуют в задний проход, а потом они не чихают и не кашляют, потому что кал у них выпадает из прямой кишки даже при глубоком дыхании. Через растянутый анус или, назовем по-другому, через анальное отверстие.

Мне трудно что-то оставалось дополнить к ее словам. Я исподтишка смотрел на мать девочки. Потом стал смотреть умышленно и целенаправленно. Уже не подглядывал за ней, как прежде. Она была уверенна в правильности выбранного пути. Маска безразличия скрывала в ее душе эмоции и переживания. Но мне казалось, что это напускная маска, безусловно, человека, с трудом удерживающего свои чувства и эмоции. Будто детская маска на Новый год, у которой не оказалось резинки для крепления. Но что же скрывалось за маской? Чувствовала ли Анастасия Петровна что-нибудь, я еще не мог понять. Дальше девочка как-то съежилась и занервничала. Она хотела подняться с кресла, но я не разрешил. Она враскорячку продолжала лежать и обнажать свои женские органы. Вроде как бы я хотел дать понять, что и она сама, свидетельствуемая, в конце концов, подрастет, и, может, станет таким же врачом, и будет честно и безапелляционно судить и давать заключения ложно изнасилованным.

– Валентина Петровна! Вы уже третий человек и врач, вместе со мной, кто смотрит Ирину Маскаеву. Вам, может, придется давать показания в суде!

– Вы хотите, чтобы я подписала протокол вашего судебно-медицинского исследования? – она настолько открыто спрашивала меня, и не понимала, а как теперь может быть по-другому или иначе.

– Безусловно! – ответил я. – И подписаться за дачу заведомо ложного заключения. И поставить подпись под выводами вместе со мной, если они у нас совпадут!

– А разве они у нас сейчас не совпадают? Она – девственница! – уверенно заявила Валентина Петровна.

Я не стал рассказывать, что мы еще, а точнее я с врачом-урологом не видел, и не осматривали подозреваемого или обвиняемого. Она прервала мои внутренние размышления:

– Я вам больше скажу! Мне повезло с преподавателем. Или всем, кто проходил вместе со мной, или я с ними, ординатуру. У нас вел занятия необыкновенно сильный педагог. Профессор. Доктор наук. Он говорил, что нас, гинекологов, часто упрекают в непрофессионализме в вопросах половой неприкосновенности. Он очень много часов уделял серьезной теме. Я легко и уверенно подпишусь под своими словами! Если надо, засвидетельствую и в суде!

Я не успел еще подумать, почему так не повезло Сунину. Именно тут, вот прямо тут, чего я и ждал, все-таки прорвет Анастасию Петровну. Она сбросит маску. А то лицо, что застыло и у Сунина, теперь я тоже начинал понимать, такая же маска. Она прочно приросла к лицу и изменила всю его натуру человека.

И вот они, три «П». Я – Петрович, гинеколог – Петровна, мама свидетельствуемой девочки, выбранная и обработанная Суниным, тоже – Петровна. И здесь произошел не случайный его выбор. Он чуял и угадывал людей, похожих на себя. Даже поправлял им «маску», если она вдруг сползала или падала, когда обрывалась сзади резинка. Он завязывал ее, казалось, своими руками и помогал ртом, держа концы резинки в зубах.

Теперь три «П» собрались в одном месте, словно у портшеза, в котором продолжала полулежать девочка Ирина, широко раскинув или расставив ноги, согнутые в коленях, повесив их на специальные подставки гинекологического кресла. У нее обнажилось главное горнило жизни, вход в утробу, как у любой женщины, где они вынашивают детей. Сейчас вход у нее еще не затерт сопливыми мальчишками в подъезде. И не измызган тот же вход старыми пердунами педофилами на дорогих кроватях в альковах лжи и лицемерия. На кроватях с позолоченными вензелями. Вот через них, через святые пути, что мы смотрели сейчас с гинекологом, из чрева, из утробы матери, когда она будет беременной, и настанет у нее срок рожать, появится ребенок, как появляются все дети… Так приходят в наш мир новые люди, чтобы нести дух и богатство самого материнства и сыновью любовь, как общую любовь всего человечества, обогащая и наполняя любовью мир и чистотой его половых отношений.

– Можете встать и одеться! – сказал я девочке, подозревая, что мать ее затянет сейчас антимонию.

– Но нас смотрели в Липецке! Смотрели тоже гинекологи! Смотрел и судебный врач! И у них другое мнение! – цепляла нас обоих Анастасия Петровна.

– Извините! Я не стану и, наверное, не могу обсуждать с вами, как с мамой, неоднозначный вопрос! Я правильно понимаю, Сергей Петрович!? – уходила от базарного трепа Валентина Петровна.

– Да, правильно! – путал я все карты изворотливой мамаше, которая не скрывала, уже созревшей на меня, озлобленности.

– А зачем же следователь Сунин направил нас к вам? – не сдавалась Анастасия Петровна, не понимая действий Сунина, который, судя по всему, пребывал на их стороне. И тем более, если он полностью за них, почему все идет не так.

– Но ведь нам еще надо посмотреть ее и у хирурга-проктолога. Речь идет о прямой кишке или заднем проходе. К стоматологу, я думаю, мы не пойдем?! И вы, тоже, понимаете почему… – я сказал одновременно с явным и скрытым смыслом, отчего нам не стоит идти к стоматологу. Но она, скорее всего, меня не поняла. Хотя казалось так просто и очевидно – о каком оральном сексе можно говорить или вспоминать через год. Только в том случае, если бы она не ела, не пила, не чистила зубы, и, вообще, лучше бы не дышала, ее необразованная и претенциозная дочь. Тогда еще можно было бы найти следы спермы, но опять не через год…

– Вот именно! – констатировала Анастасия Петровна, как будто теперь только хирург спасет их положение и скажет правду, какую мы не ожидаем услышать. Вроде, как кроме заднего прохода и прямой кишки, он будет снова смотреть все то, что мы уже посмотрели с гинекологами.

– Ее в Липецке смотрел и хирург. Они делали осмотр вместе с гинекологом! – заявила Анастасия Петровна.

– Ну, раз вместе с хирургом, совсем меняет все дело! – теперь уж с хитрой коннотацией говорила Валентина Петровна.

14

Сегодня в Онгудае весна. На календаре – 8-ое марта. Припекало солнце и капало с крыш. И мне казалось, большим чудом для Сибири. Я подумал в солнечный день, почему-то, опять о писателях Радищеве и Достоевском. Они ведь тоже видели весну в России – как оживает и поднимается после сильных сибирских морозов все, что временно замирало, затихало, засыпало и накапливало силы для своего пробуждения в весенние благословенные дни.

Я приехал сюда в ноябре, и сильные морозы в декабре меня как-то расстроили и ввели в уныние. Я не мог найти себе места и несколько раз в день через ватсап звонил ей, в надежде услышать ее голос, увидеть ее лицо и улыбку – необыкновенно красивой Марины. Она спасала мою жизнь. Как никто в свое время не спас жизнь Александру Радищеву. Я желал ей, чтобы она жила долго, бесконечно долго, чтобы я ее видел всегда и мог любить так, как никогда никого не любил. А если волею господней случится чудо, то мы скоро встретимся и соединимся. И обретем долгожданное счастье. Она оставалась для меня живительным воздухом, как от морского бриза (как и имя ее, означало морская), что наполнен йодом, как обеззараживающим веществом и лечащим от слабоумия, и я рекомендовал бы своим врагам – дышать им чаще… Но больше от нее исходил трехатомный кислород, которым дышится легче и свободнее, что можно потерять даже сознание, но все равно им хочется дышать и дышать, как сладкой свежестью после грозы.

Я встретился с ней после двух месяцев, как от меня ушла жена, и после тридцати лет семейного безумия с подлой и жадной женщиной. Будто мантры, я повторял теперь другое имя – «Марина, Марина, Марина» – и оживал. Я оживал снова, как после нокаута, чтобы тянуться к жизни, к солнцу, к свету, как к нескончаемому источнику жизни. А бежавшая от меня жена спряталась с сыновьями в своем штабе предателей – в доме тещи – как в тайных казематах, в развалинах с текущей крышей, с затхлым и прелым воздухом во всех комнатах. Все оттого, что убирались здесь редко, и теперь пахло еще и человеческим дерьмом (а раньше гадили только кошки), потому что за больной, лежащей тещей убираться и выносить горшки никто не хотел. Доходило у них до ужасных скандалов, когда злая прежняя супруга, а по виду – тихоня, орала на своего старшего сына, на того, что доводился мне пасынком:

– Ты, Виталя, должен убирать за бабушкой! Она тебе дом подписала!

Все, кто примкнули к бежавшей воровке-жене, те, кто привык и хотел легких денег, испытывали сейчас финансовые трудности. Меня, как основного источника доходов для них, не стало. Один младший сын не испытывал материальных затруднений, потому что продолжал барышничать и обманывать, наживаться на доверчивости простых граждан. Занимался перекупкой и продажей автомобилей с пробегом. А раньше, когда водился с полковником и пьяницей, бывшим сотрудником областного ОБЭП Вишневским, они продавали и краденые машины.

Я не совсем так выразился, якобы, меня не стало в семье. Точнее и правильнее сказать, они меня выкинули из семьи, нацеливаясь забрать у меня кровное и нажитое только мною – квартиру и машину…