Смотритель маяка

в каких-то скорлупках крохотных

летим покорять Луну…

А волны штурмуют сушу,

и рушатся скалы с грохотом,

и если «мэйдэй» не нравится –

кричи: «Караул, тону!».

Товарищ, никто не спрашивает,

хотим ли мы жить до старости,

хотим ли мы нянчить внуков

у тихого очага.

Под нами земля колеблется,

и море кипит от ярости,

за нами пыльные бури,

за нами горит тайга.

Товарищ, забудь о будущем,

у нас только день сегодняшний,

тропинка в кустах шиповника –

чего же тебе ещё?

Влюбился – и, глядь – поссорился,

женился – и, глядь – разводишься…

Постой-ка! Смотри – бабочка

села мне на плечо.

Переступает лапками,

глядит золотыми бусинками –

любуйся, «венец творения»,

не двигаясь, не дыша.

Она была жирной гусеницей

и не знала, что безобразна,

стала цветком крылатым,

и не знает, как хороша,

и сколько ей жить, не ведает.

Возможно, сегодня вечером

кто-то одним движением

сотрет ее в порошок.

Она об этом не думает,

поскольку ей думать нечем,

она присела и греется.

Наверно, ей хорошо.

Я знаю, сметут стихии,

погубят моры и войны

меня, и тебя, и бабочку.

И все-таки я люблю.

Люблю – и небо безоблачно,

люблю – и море спокойно.

Семь футов под килем

каждому кораблю.

Астроблемы зарастают иван-чаем

Астроблемы зарастают иван-чаем…

Век-другой—и вот мы их не замечаем.

Но когда-нибудь стрелою раскаленной