Заблудившееся счастье (сборник)

Сегодня Роман, наконец-то, договорился с поставщиками кирпича и пиломатериалов. Сейчас, он торопился, как можно скорее приехать к себе домой. Он целый день не видел Аню, очень скучал по ней, представлял, как войдёт домой, обнимет её, крепко прижмёт к груди и будет бесконечно целовать, ласкать. Сердце его, от одной только такой мысли, готово было разорваться на маленькие кусочки и разлететься в разные стороны. Где же он был раньше? Что делал без неё? И как он мог жить, не зная такой сумасшедшей любви? Сейчас, сейчас, он будет дома! Резко нажал на педаль тормоза, не вынимая ключ из зажигания, весь в нетерпении, он раскрыл калитку своего двора. За столом, который стоял у летнего домика, сидели Петрович, Серафима, Аня с Николашей и Иван Капустин, отец Володьки Капустина. Лицо Романа вытянулось с досады, его глаза, из ярко-голубого тона, потемнели. Он смотрел на Аню с вопросом, как же так? Я так спешил к тебе, моя любовь! Аня поняла его настроение и ласково ответила своим взглядом. Потерпи, любимый! Очень тебя прошу. Он всё понял.

– А, вот и наш Ромка! Как съездил? – Не дождавшись ответа, Петрович Начал рассказывать Роману о трагедии в доме Капустиных. – На старости лет, этот чудик, из дома, от семьи решил уйти. Не понимают его, видите ли. Вот, давай, рассказывай, в чём дело? Почему тебя не понимают? Сейчас разберёмся, кто там прав, а кто виноват.

– Надоело всё. Что ни делаю, всё не так, всё с укором. А, не я ли, всю жизнь, только и делаю, что работаю, гну спину, а им всё неладно. Вот и решил немного отдохнуть. Пожить, как люди-то нормальные живут, да видать, слишком заотдыхался. Раньше-то, телевизор некогда было посмотреть, а тут, парень, прилип к нему, от скуки, не оттащить. Смотрю всё подряд: фильм, новости, спорт, про то, про это. Передач игровых столько, что только успевай на кнопки нажимать, полная смехопанорама и поле чудес. Короче говоря, я с самого утра на посту у своего телика. Телевизор стал для меня и театром, и кинотеатром, и Думой, и Белым Домом. Там я встречаюсь со всеми, так как там мы все равны. Марья-то моя то в кухне, то в огороде. В общем, по своим делам крутиться. А мне бы и поделиться впечатлениями с кем-то. Стал я к ней приставать.

Марья! Ты почему никогда не поёшь? Смотри, вон баба в телевизере какие-то таблетки выпила и запела «конфетки-бараночки». Может и тебе такие же купить?

– Отстань от меня, не до песен.

Мне опять охота поделиться. Я говорю ей.

– Продаётся «Чёрный квадрат» Малевича. Стоит больших денег. Марья! Говорят – шедевр.

– А какие большие? – Подала она голос.

– Десять миллионов не наших. На наши, если? Так и не счесть! И что же это за квадрат такой, Марья? А? Я так мыслю, Марья, ожил бы сейчас этот Малевич, то что бы он сказал про свой квадрат? Мне так кажется, что на этом месте, у художника чего-то не получилось, замазал он неудавшееся творение чёрной краской, вставил в раму, как память о чём-то несостоявшемся. А, тут, смотри-ка, какие деньги крутятся. Я бы продал, раз доллары дают. Всю бы нашу механизацию на ноги поставил! Чего только не балаболят.

– Не нравиться, так не смотри. – Говорит мне Марья. – Чего ты в этот ящик глядишь-зыришь, глаза пузыришь. Кончай рекорды ставить у телевизора. На дворе уже скоро белые мухи полетят, а у тебя в делах конь не валялся. Другие мужики – глянь, как работают.

– Где ты видишь мужиков? – Спрашиваю я её. – Вдвоём мы тут и нечего мне тыкать пальцем. Сам знаю, что мне делать. Я пенсионер. Имею право на отдых.

А у неё про всё есть ответ.

– Это городские пенсионеры пролёживают свои бока на диванах у телевизора, да просиживают зады на скамейках во дворах. Тебе таких привилегий нет. Если ты летом не потопаешь, то зимой не очень-то полопаешь.

– Ну и тёмная же ты, Марья. Разочаровался я в тебе.

ООох! Что тут поднялось. Пыль до небес.

– Ах, ты, паршивец! Мало того, что ты все дела забросил из-за этого ящика, так ещё и коришь меня? Вот уж я тебе устрою!

– Чего ты устроишь, чего? – Тут и меня заело. – Ты окромя лопаты, да ложки с ножом в руках не держала. Устроит она мне!? Держи карман шире!

Знаете, а и устроила! Утром, как ни в чём не бывало, подкатила ко мне с просьбой.

– Дедушко! Чтой-то, мы давно грибков не едали. В лесу живём ведь, сходил бы по грибки-то?

Бьёт меня по моим слабым местам. Я жуть, как люблю грибы в сметане. Откуда мне было знать, что у этой бабы в голове созрело. Пошёл я, значит, в лес. Немного и ходил. От силы два часа. Целый кузовок принёс.

– Марья! Ты где? Принимай грибы!

Сам быстро скинул сапоги и к телевизору, как раз на новости успел. Включаю. Что такое? Не фурычит мой телевизор. По всем каналам прошёлся, везде молчок. Ящик мой онемел, оглох, ослеп. Никаких признаков жизни. Что за дела? Электричество есть, а он молчит. Уж я крутился около него, вертелся, как лиса около кувшина. Как заглянул сзади-то! Мать моя женщина! Антенны-то нет! Вот где собака зарыта! Кричу на весь дом.

– Марья! Поди сюда! Кому говорю, поди сюда! Не зли меня, не то весь дом на щепки пущу. Где антенна? Подавай её сюда, иначе худо дело будет. Если, сейчас же, сию минуту, не отдашь, то прощай навеки. Нам с тобой не по пути.

Думал, что прошибу её своим заявлением. А, она, так, с прохладцею отвечает.

– Посмотрим, посмотрим, кому не по пути. На дереве твоя антенна. Беги скорей, а не то вороны гнездо на ней совьют.

Я схватился за голову. Сами знаете, какая большущая берёза около нашего дома стоит. Ей уж поди-ка лет сто будет, а не то и больше. Подбежал я, значит, к ней. Вижу, рядом лестница стоит. И, как это Марья смогла антенну-то затащить, я вот, до сих пор понять не могу. В запальчивости-то, я туда залез. Схватил антенну-то, как глянул вниз, у меня всё поплыло перед глазами. Высоты ещё с детства боялся. А Марья, бесово отродье, ещё и лестницу отставила в сторону. Меня, аж, пот прошиб. Караул! Чего делать-то мне теперь?

– Марья! – Кричу. – Чёртова баба! Ты чего это удумала? Как я слезу-то теперь?

– Никак. Будешь там со своею антенною новую жизнь себе ладить. Если надо, то я и телевизор туда отправлю. – Стоит на крылечке. Семечки пощёлкивает.

Вот она месть женская! Сообразила ведь, как меня уесть. Придётся идти на компромисс.

– Анна! У тебя парень давно носом клюёт. Поди, положи его спать. На чём я остановился? А! Вспомнил.

– Марья! – Кричу я ей. – Объявляю перемирие. Ставь лестницу, будем договариваться.

– А, я – нет! Я ещё должна подумать как следует, мириться с тобой, али погодить.

И ушла в избу. Долго её не было. Наконец показалась. Я ей телеграфирую.

– Марья! Есть хочу. Не уж-то, не жаль мужа. Совсем заморила голодом, старая.

– Сымай штаны. – Кричит она мне. – Покажи мне свою задницу. Хочу увидеть, не заросла ли она у тебя паутиной.

– Дура старая! Нет у меня там паутины.

– Тогда не ври, что я заморила тебя голодом. На, вот, тебе. – И подаёт мне на удочке кусочек чёрного хлеба. А, мне-то, не достать никак. Пришлось на пару веток спуститься вниз. Тогда я решил Марью изводить своими просьбами.

– Марья! Мне бы до ветру.

Она стоит руки в боки и улыбка до ушей.

– Ты и так на ветру, шпарь на все четыре стороны.

– Ну, Марья! Я тебе это припомню. Ты ещё попросишь меня в лес сходить. Пить хочу, без воды человек не может долго прожить. Вот помру, ответ с тебя.

Видать подействовало на неё такое моё заявление.

– Сколько времени человек может без воды продержаться?

– Слышал, что всего семь суток.

Тут уж я подумал, что она сжалится надо мной, поставит лестницу. Так, нет! Она, видать, добивалась полной моей повинности, а из дома так вкусно потянуло жареными грибами, что я чуть собственными слюнями не изошёл, под рёбрами засосало. После, ещё двухчасового сидения на берёзе, она добилась, таки своего. Пошёл я на все её ультиматумы. А, что мне было делать? Согласился я на все её требования. Мне поставили лестницу и позволили слезть. Пришёл я домой, съел все грибы. Собрал котомку и к дверям.

– Куда собрался, арестованный? – Услышал я её голос.

– Не хочу жить с той, которая ущемляет волю близкого тебе человека. Прощевай, пока.

За столом наступила тишина и молчание. Петрович теребил свои пышные усы, было непонятно его отношение к рассказу Ивана. Серафима не скрывала улыбку. Аня не понимала, как из-за такого нелепого разногласия между супругами, можно разойтись по разным сторонам совместную жизнь. Роман откровенно смеялся над рассказом Капустина.