Гептамерон

– Бога ради, благородные дамы, не ссорьтесь из-за того, что уже миновало. Бойтесь лучше, чтобы красота каждой из вас не толкнула кого-нибудь на убийство еще более жестокое, чем то, о котором я рассказал.

– Ведь «Красавица, не знающая жалости»[59 - «Красавица, не знающая жалости» (La belle dame sans merci) – поэма известного поэта XV в. Алэна Шартье;Si gracieuse maladieNe met gueres de gens a mort(столь благостная болезнь не доводит людей до смерти»). Дальше в поэме следует:Mais il siet bien que L'on diePour plustost attraire confortно так принято говорить, чтобы скорей добиться утешения»). В поэме, написанной как диалог между умирающим от любви кавалером и жестокой красавицей, это – реплика Дамы; в данном случае – ответ Парламанты влюбленному в нее Дагусену, который все время намекает ей на свою любовь. Поэма Алэна Шартье была очень популярна во Франции и в начале XVI в., в частности в окружении Маргариты.] сказала нам, что столь радостный недуг не способен губить людей, – сказала Парламанта.

– Дай Бог, чтобы все находящиеся здесь дамы убедились в том, как ошибочно это мнение! – воскликнул Дагусен. – Я уверен, что им не захочется, чтобы их называли не знающими жалости, и не захочется походить на эту Недотрогу, которая послужила причиной смерти влюбленного в нее кавалера, отказав ему в благосклонности.

– Вам, должно быть, нравится, – сказала Парламанта, – чтобы мы подвергали опасности и честь нашу и совесть – и все это ради того, чтобы спасти этим жизнь человека, о любви которого мы знаем только по его заверениям.

– Я совсем не это хотел сказать, – возразил Дагусен, – тот, кто любит совершенной любовью, охраняет честь своей дамы даже больше, чем она сама. Вот почему мне кажется, что благой и любезный ответ, которого требует совершенная и благая любовь, послужит только к чести дамы и успокоит ей совесть, – ведь ее верный кавалер другого от нее ничего не захочет.

– Я знаю, вы всегда начинаете свои проповеди с добродетели, – сказала Эннасюита, – только кончаются они каждый раз совсем по-иному. И если все находящиеся здесь захотят говорить только истинную правду, я готова поверить их словам.

Иркан поклялся, что он никогда не любил ни одной другой женщины, кроме своей жены, и надеется, что она никогда не прогневит Бога. То же самое сказал Симонто и добавил, что в жизни ему часто хотелось, чтобы ничья жена не была добродетельной, за исключением его собственной.

– А по сути-то дела вы заслужили, чтобы как раз ваша жена и не была добродетельной, – сказал Жебюрон, – но что до меня, то, клянусь вам, я так любил одну женщину, что скорее бы умер, чем допустил, чтобы ради меня она совершила поступок, после которого я перестал бы ее уважать. Коль скоро вся любовь моя к ней зиждилась на ее добродетели, я ни за что на свете не хотел видеть эту добродетель запятнанной.

– Я думал, Жебюрон, что любви, которую к вам питает ваша жена, и вашего собственного здравого смысла достаточно для того, чтобы спасти вас от опасности, и вы ни в кого не влюбитесь, – смеясь сказал Сафредан. – Но теперь я вижу, что жестоко ошибался, ибо, оказывается, вы продолжаете употреблять те самые выражения, которые помогают нам обманывать самых проницательных женщин и которым даже скромницы внимают без всякой опаски. Какая же из них заткнет уши, если мы заведем речь о добродетели и о чести? Но если бы женщины в этот миг увидели наши настоящие чувства, кое-кто из кавалеров несомненно лишился бы у них успеха. Мы ведь умеем скрывать в себе дьявола и рядиться в ангельские одежды. И под этой маской, прежде чем нас разоблачат, мы успеваем вкусить немало любовных утех. Ведь бывает же так, что сердца наших дам следуют за нами столь далеко, – полагая, что все это путь к добродетели, – что, узрев порок, они уже не в силах свернуть с избранного пути.

– Право же, я был о вас иного мнения, – сказал Жебюрон, – я думал, что добродетель вы цените дороже, чем наслаждение.

– Полноте, – воскликнул Сафредан, – может ли что-нибудь быть добродетельнее любви, ведь любить нам велит сам Господь! И, по-моему, уж лучше любить одну женщину как женщину, чем поклоняться нескольким как иконам. Что касается меня, то я твердо держусь того мнения, что уж коль любить, так любить!

Все дамы стали поддерживать Жебюрона и заставили Сафредана замолчать.

– Да, мне действительно лучше молчать, – сказал он, – слова мои были встречены так неблагосклонно, что мне не стоит больше и рта открывать.

– Виною этому ваше коварство, – сказала Лонгарина. – Неужели вы думаете, что после таких слов порядочная женщина захочет, чтобы вы стали ее кавалером?

– Те из них, которые были ко мне благосклонны, не променяли бы своих добродетелей на ваши, – ответил Сафредан, – но не будем больше об этом говорить, чтобы гнев мой не причинил неприятностей ни вам, ни другим. Посмотрим лучше, кому теперь Дагусен предоставит слово.

– Я предоставляю его Парламанте, – сказал Дагусен, – ибо полагаю, что она лучше всех должна знать, что такое совершенная и благая любовь.

– Раз вы меня избрали, чтобы рассказать сегодня третью новеллу, – сказала Парламента, – я расскажу вам о том, что произошло с одной дамой, которая всегда была моей близкой подругой и поверяла мне все свои тайны.

Новелла тринадцатая

Капитан галеры, влюбленный в некую даму, послал ей в подарок драгоценный алмаз, который та переслала покинутой им жене, якобы от имени мужа, раскаявшегося, что он так дурно с ней поступил, и таким образом подарок этот послужил к примирению супругов.

При дворе регентши Луизы Савойской[60 - Луиза Савойская дважды назначалась регентшей – в 1515 – 1516 гг. и в 1523 – 1526 гг.; имеется в виду первый период.], матери короля Франциска, жила некая благочестивая дама, которая была замужем за человеком, очень достойным. И несмотря на то что муж ее был уже в годах, а она молода и хороша собою, она холила и любила его, точно это был красивейший из юношей. Чтобы не причинять ему никаких огорчений, она решила жить так, как подобает женщине пожилой, и стала избегать общества, развлечений, танцев и всяческих игр, которые любят молодые дамы, и свое свободное время посвящала молитвам, находя в них истинную радость. И подобным поведением своим снискала столь великую любовь мужа, что он беспрекословно во всем ее слушал и весь дом был у нее в подчинении. И вот однажды утром ее супруг сказал ей, что он еще в молодые годы мечтал съездить в Иерусалим, и спросил ее, какого она об этом мнения. Жене очень хотелось доставить ему удовольствие, и она ответила:

– Друг мой, раз мы богаты, а детьми нас Господь не наградил, я хотела бы, чтобы мы совершили это паломничество вдвоем. Куда бы вы ни поехали, я решила следовать за вами.

Супруга ее очень обрадовали эти слова, ему стало казаться, что он уже на священной горе.

В это время ко двору прибыл некий капитан, который несколько раз участвовал в войнах с турками; он представил королю план похода на один из турецких городов, завоевать который было бы очень важно для христиан. Старый дворянин стал расспрашивать прибывшего о его планах, а когда тот поделился с ним своими замыслами, спросил его, не согласится ли он, осуществив их, отправиться еще в одно путешествие – в Иерусалим, куда они с женой давно мечтают поехать. Капитану было приятно узнать, что его новые друзья столь благочестивы, и он обещал, что повезет их туда, а пока никому об этом не скажет ни слова. Дворянин тут же передал его ответ жене, которой, как и ему, не терпелось отправиться в святые места. Она много разговаривала о поездке с самим капитаном, но тот почти не слушал ее и только без конца на нее смотрел. Он воспылал к этой скромной женщине такою любовью, что нередко, рассказывая ей о своих морских путешествиях, путал Марсель с Греческим архипелагом, а собираясь описать корабль, сбивался и заводил речь о лошадиной гриве, – словом, вел себя так, как может вести только человек, совершенно обезумевший от любви. Но молодая женщина ничего, казалось, не замечала, признаться же ей открыто он никак не решался. И вот от постоянного притворства, избежать которого было нельзя, пламень в его сердце так разгорелся, что его нередко бросало то в жар, то в холод, и тогда, видя, что его одолевает какой-то недуг, дама эта проявляла к нему великое внимание. Беспокоясь о будущем спутнике в их путешествии в святые места, она так часто посылала узнать о его здоровье, что тот стал поправляться безо всяких лекарств, от одного сознания, что она о нем печалится. Но многие их знакомые, знавшие названного капитана как отважного воина, а отнюдь не как ревностного христианина, удивлялись, видя, как приветлива с ним эта дама. Заметив, что он до неузнаваемости изменился, что он стал посещать церковные службы, слушать проповеди и часто исповедоваться, люди заподозрили, что делает он это, чтобы снискать расположение благочестивой дамы, и кое-кто даже не удержался и прямо ему об этом сказал. Боясь, чтобы та, кого он любил, не услыхала этих сплетен и не оттолкнула его от себя, капитан сказал супругам, что король торопит его с отъездом, а перед тем как уехать, ему необходимо подробно обо всем поговорить с ними. Для того же чтобы все их разговоры остались в тайне, он попросил их принимать его у себя поздно вечером, когда слуги уже ложатся спать и они остаются вдвоем. Дворянин решил, что так действительно будет лучше, и каждый вечер укладывал жену спать пораньше и раньше ложился сам.

А когда слуги удалялись, он посылал за капитаном, и они принимались беседовать о поездке своей в Иерусалим, причем престарелый супруг нередко засыпал на середине их разговора. Когда капитан видел, что муж спокойно спит у себя в постели, а сам он сидит тут же, оставшись с глазу на глаз с красивейшей и добродетельнейшей из женщин, от страха и от смущения сердце его всякий раз сжималось, и он порой не мог даже вымолвить слова. Но чтобы красавица не заметила его смущения, он с еще большим жаром рассказывал ей о святых местах, о городе Иерусалиме, где сохранились знаки превеликой любви, которую Иисус Христос питал к нам, людям. И, рассказывая об этой любви, он тщательно скрывал в сердце свою собственную любовь и, глядя на прелестнейшую из женщин, только вздыхал и обливался слезами, которых та даже не замечала. Но видя, сколько благолепия написано на его лице, она сочла его таким праведником, что стала просить его рассказать побольше о своей жизни и о том, какими путями он обрел в своем сердце Бога. Тогда он поведал ей, что был человеком бедным и, чтобы приобрести богатство и почет, женился на некоей женщине, которая приходилась ему близкой родственницей; прельстился же он только ее богатством, ибо она была безобразна и стара и он нисколько ее не любил. А завладев всем ее состоянием, он отправился в морской поход искать счастья и столь отважно дрался, что вернулся оттуда с почестями и славой. Но стоило ему встретить ту, к которой обращены сейчас эти слова, как он стал другим: своими благими речами и живым примером она повлияла на него так, что он изменил свою жизнь и теперь только и думает о том, как, вернувшись домой из похода, он повезет ее с мужем в Иерусалим. И он будет надеяться, что ему простятся его былые грехи, которых он отныне никогда уже больше не повторит. И хоть жена его до сих пор еще не простила, он непременно постарается с ней примириться. Рассказ его произвел сильное впечатление на молодую даму, особенно же была ей радостна мысль о том, что именно она послужила причиною обращения этого человека к Господу и к святой вере. И до самого дня его отъезда капитан продолжал бывать у них по вечерам и подолгу беседовал с нею, так и не смея открыть ей свою любовь. И он подарил ей распятие и изображение скорбящей Божьей Матери и просил, чтобы, глядя на них, она каждый день его вспоминала.

Настал день отъезда, и, простившись со старым дворянином, который уже начинал дремать, капитан стал прощаться с той, кого он любил. Но даже и тогда, когда он увидал на глазах ее слезы, вызванные добрым чувством, которое она питала к нему, он все равно не решился открыть ей свою любовь. Сам же он едва не лишился чувств; прощаясь с ней, он заливался слезами и едва не упал к ее ногам, причем казалось, что не только глаза его, но все тело источает слезы. И так вот, не проронив ни слова, он уехал и этим несказанно поразил молодую даму, ибо такого странного проявления горя она никогда не встречала. Однако своего мнения о нем она от этого нисколько не изменила и спокойно напутствовала его молитвами и полными доброты словами. А месяц спустя, вернувшись однажды домой, дама эта застала у себя незнакомца, который передал ей письмо капитана и попросил прочесть его непременно наедине. Посланный рассказал ей, что проводил капитана в далекий путь, что тот уезжал, полный решимости послужить своему королю и христовой вере, и что сам он вернулся в Марсель, чтобы там устроить некоторые дела капитана. Дама отошла к окну и распечатала письмо: два листа бумаги были исписаны с обеих сторон. И вот что там было написано:

Так долго чувства я в душе таил,
Что скрыть их доле не хватает сил,
И если не дадут мне опасенья
Излить их, смерть одна – мое спасенье.
Я так всегда робел перед тобой,
Смущался и молчал. И вот – судьбой
Сюда заброшен. И теперь, в изгнанье
И в тишине, рождается признанье.
И должен я открыться иль сойти
В могилу – нет мне третьего пути:
Мне жизнью не дано распоряжаться.
Слова пришли – они в письмо ложатся
И обещают мне, что, хоть сейчас
Не суждено мне видеть милых глаз,
Которые навек меня пленили
И в жизни все собою заслонили,
Они, слова, найдут их, – все, что тут
Сейчас пишу я, те глаза прочтут.
Услышь меня, пойми: с собою в споре
Сегодня я, и безысходно горе.
А ведь не раз мне думалось сперва,
Нужны ли эти глупые слова,
Которые в разлуке лишь роятся,
А при тебе робеют и боятся;
Не лучше ль, их оставив взаперти.
Себя убрать мне с твоего пути?
Чтоб больше здесь не быть тебе докукой,
Смирюсь я даже с вечною разлукой.
Но мысль свою додумать я хочу:
Вдруг смертью я тебя же огорчу?
И сам уже заранее жалею
Я ту, чья скорбь мне смерти тяжелее.
Не я ль тебе поклялся – коли жив
Останусь я, поход свой завершив, —
Сюда вернуться прежним, верным другом
Твоим и увезти тебя с супругом
Туда, куда давно стремится он,
В места святые, на гору Сион?
Но если буду поглощен могилой,
Расстанешься и ты с мечтою милой,
Тебе краев далеких не видать
И не изведать Божью благодать.
Нет, жить я буду – жди меня спокойно,
К тебе вернусь я, чуть утихнут войны;
Пусть смерть сладка, пусть славен мир иной,
Здесь жить я буду для тебя одной.
А чтобы выжить, я без промедленья
Избавить должен сердце от томленья.
Пускай же страсть, что кровь мне горячит,
Летит к тебе и сердце облегчит,