Герцог всея Курляндии

– На пороге смерти многие меняются. Что Фридриху дается хуже всего?

– Богословие, пожалуй. Текст Библии он знает, а веры истинной в нем я не чую. Не любит он и сочинения отцов Церкви читать. Как и сказания греческие и римские. Говорит, что и без пышных сравнений можно так письмо написать, что все плакать будут.

– Я и сам не люблю излишней пышности, – вздохнул герцог. – Но письма писать следует так, как принято.

– Языки тоже пока не слишком хорошо даются наследнику, но здесь он проявляет истинное упорство. А вот с цифрами ладит великолепно. Лучше прежнего. И читает много. Декарта по нескольку раз перечитывал.

– Ну да. И труд Галилея под подушкой держит, – хмыкнул Якоб. – Ты хоть объяснил ему, что эта книга у католиков внесена в индекс запрещенных? Да и наш пастор относится к данному сочинению… с предубеждением.

– Наследник это понимает, и читает Галилея, только оставшись в одиночестве.

– Хорошо, что у Фридриха есть и другие интересы. Мне не нравилось, когда мой сын играл, не желая учиться. Но и делать из наследника книжного червя я тоже не хочу.

– Он с удовольствием занимается фехтованием, верховой ездой и силовыми упражнениями, – доложил Отто.

– А зачем он по мешку бьет? Дворянин сражается только на шпагах.

– Говорит, что так он увеличивает силу рук и ног. Дескать, это на дуэли правила соблюдаются. А в реальном бою могут и эфесом по зубам заехать, и со спины напасть. А вовремя пнуть подвернувшуюся под ноги бочку или скамью, создавая дополнительное препятствие для врага – выиграть время, а возможно, и бой.

– Ну, пусть играется, – вздохнул герцог, подав знак, что ему нужно долить вина. – С возрастом у него появятся другие забавы. Главное, чтобы интерес к учебе не пропал. Я приложил много сил, чтобы сделать Курляндию богатой страной. Видеть ее в разорении… тяжело. Однако если я буду знать, что наследник готов продолжить мое дело, это придаст мне сил.

– Ваш сын хочет учиться в университете, он желает быть похожим на вас, ваша светлость.

– Когда я учился, то еще не был наследником. Я не хочу рисковать своим сыном. Образование можно и дома получить. Лучших учителей я найму. Господь милостив, Фридрих быстро восстанавливается после болезни.

– Его память ведет себя странно. Многое наследник прекрасно помнит и знает или легко наверстывает. Сейчас он читает, пишет и считает даже лучше, чем до болезни, – заметил Отто. – А вот людей он совершенно не помнит. Изящную словесность напрочь забыл, как и нотную грамоту. Правда, учитель говорит, что его талант к музыке усилился.

– Снисходительное определение, – фыркнул герцог. – При всей моей любви к Фридриху, музыкального дара у него никакого не было. И это видели все, кроме моей супруги, которая продолжала терзать его уроками. А теперь все изменилось. По просьбе сына я велел приобрести лучшую из испанских гитар. А слушать, как он играет на органе, собирается множество народа.

– Когда ваш сын впервые после болезни посетил церковь, он выразил восхищение звучанием органа. И довольно быстро научился на нем играть, хотя было очевидно, что никогда ранее к подобному инструменту не прикасался.

– И он не только играет, но и сам сочиняет музыку. Довольно необычную, нужно сказать, – вздохнул герцог. – Меня немного пугают его умения. Слишком талантливые люди долго не живут. А Фридрих, кроме музыки, еще и к живописи пристрастился. Он и до этого недурно рисовал, но теперь его картины… изменились.

– Учитель жалуется, что наследник не хочет изображать греческих и римских богов, и вообще не любит аллегорические сюжеты, – осторожно заметил Отто.

– И как Фридрих объясняет такую вольность? – удивился герцог.

– Говорит, что не хочет следовать моде. Дескать, пусть безродные художники, которые зарабатывают себе на хлеб всякой мазней, угождают вкусам толпы. А он достаточно богат и знатен, чтобы рисовать так, как ему хочется. Тем более что рисует он для себя, а не на продажу.

– В его словах есть резон, – надменно вскинул голову Якоб – Да и моей дочери, Луизе Елизавете, нарисованный Фридрихом портрет понравился больше, чем официальный. Она даже хочет, чтобы именно с него миниатюры писали, которые потенциальным женихам будут рассылать. Знаешь что, Отто, а добавим-ка мы сыну еще несколько учителей. Пусть военное дело постигает и учится читать звездное небо.

Фридрих Кетлер

Спасибо товарищу Якобу за наше счастливое детство! Нет, я, конечно, сам рвался учиться, но нагрузили меня, по-моему, чересчур. Фортификация, навигация, механика, астрономия, военная тактика и стратегия… Последнее, правда, было довольно занятным, поскольку преподавалось в развлекательной форме. Со мной играли в солдатики. Если бы мне в детстве подарили такой набор, я бы умер от счастья, и первых дней несколько носа на улицу не показывал.

Солдатики были коллекционные. Каждая фигурка сантиметров двадцать высотой, мундир тщательно прорисован, а руки и ноги сделаны на шарнирах. К фигуркам прилагался макет крепости (он занял почти половину очень немаленькой игровой комнаты) и стреляющие горохом пушки. А какая шикарная была конница! Несмотря на то что интеллектуально я уже давно не являлся ребенком, устоять и не опробовать такую прелесть оказалось выше моих сил. К сожалению, полководец из меня получился… далекий от идеала.

На отдых времени оставалось мало, но я обязательно выделял хотя бы пару часов, чтобы позаниматься музыкой и живописью. Мои навыки в этих сферах произвели неожиданный фурор. А я и не сделал ничего особенного. Просто написал портрет своей старшей сестры. Не такой тошнотворно-пафосный, как здесь принято, а более близкий к реальности. На траве, среди цветов, с распущенными волосами, в которых запуталось солнце, и теплой улыбкой. Польстил, конечно, не без этого, и Луиза Елизавета пришла в дикий восторг. И повесила портрет на самом видном месте.

Ну а без музыки я вообще жить не мог. Правда, местные гитары не устраивали мой взыскательный вкус, и отец пообещал выписать инструмент из Испании. Хорошо все-таки родиться в обеспеченной семье! Кому бы не понравилась жизнь ребенка, который может все себе позволить. Кого-нибудь другого никогда бы до того же органа не допустили, а меня – пожалуйста. У меня, кстати, органная музыка всегда ассоциировалась с католиками, но оказалось, что лютеране тоже ее используют, как и хоровое пение.

Орган был велик, стар и мощен. Я «поплыл» при первых же его звуках, и у меня аж руки зачесались, как захотелось прикоснуться к данному великолепию. И когда я понял, что между мной и мечтой стоит всего лишь нотная грамота (не очень-то похожая на знакомую мне), я приложил максимум усилий, чтобы ее выучить.

А потом был Бах. Я, наглый плагиатор, присвоил себе все, что только смог вспомнить. Что-то мне подсказывало, что Высоцкого в этих краях не поймут, так что я выбрал классику. Благо в прошлой жизни матушка пыталась меня затащить в музыкальную школу. И я почти два года там вытерпел. Однако футбол и дворовые забавы предсказуемо оказались более привлекательными, что вылилось в подростковый бунт. Результатом стало пианино, пылившееся в углу, и отвращение к музыке лет до пятнадцати. Когда я освоил свои первые три блатных аккорда. А за пианино я усаживался играть исключительно в подпитии, желая очаровать своих студенческих подружек.

Однако опыт не пропьешь! Пусть я вспомнил нужные мелодии не сразу, но зато успех имел колоссальный. Сначала мои концерты слушал только местный отец Горанфло (пусть пастор, а не монах, но такой же толстый пьяница и обжора), следивший, чтобы я не поломал ценный инструмент. А потом, когда у меня начало получаться, к нему присоединились любопытствующие придворные.

Отец ажиотажу не поддался. Он вообще довольно прохладно относился к творческим личностям. Как развлечение для знатного дворянина еще воспринимал, но не больше. Гораздо больше герцога радовали мои успехи в военном деле. Он заказывал самое передовое оружие, чтобы я имел о нем представление, а у меня начала появляться идея о собственной армии.

Глава 2

Вписаться в новый мир оказалось очень непросто. В высшем свете существовало столько условностей и мелочей, что запомнить их все было очень проблематично. Язык тайных знаков и особых фраз вгонял меня в тоску. Изящная словесность вообще убивала. Ну и вишенка на торте – дипломатический этикет, от которого хотелось застрелиться и отравиться одновременно. Регламентировался даже угол наклона головы и количество слов.

Свободного времени оставалось немного, а планов у меня было громадьё. Мысль о собственных солдатах, которые будут мне верны, не отпускала ни на минуту. Петя Первый со своими потешными полками на трон шагнул. А я хоть и не собирался смещать отца, но чувствовал настоятельную потребность в защите.

К тому же собственной армии как таковой у Курляндии не было. Так, нечто с бору по сосенке. Типа, мы польский вассал, и если что, заграница нам поможет. Ага. Как же. То-то Речь Посполитая кинулась защищать своего подопечного в недавней войне. Страна буквально лежит в руинах. И на фига нужен такой сюзерен? Отказаться в ближайшее время от него не получится, но и надеяться на него не стоит. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

Как я понял из объяснений моих наставников, по ленному договору Курляндское рыцарство обязано было предоставить королю 300 всадников и 100 рейтаров от герцога лично. А во время войны из каждых ста дворов призывали 12 легких всадников. Причем курляндская армия принимала участие почти во всех войнах Речи Посполитой.

В среднем в распоряжении отца в его владениях на постоянной службе было 500–600 гвардейцев. Реальные силы Якоба были гораздо серьезнее, но по практике того времени герцоги давали своих солдат в аренду другим монархам, что составляло серьезный доход в казну – Курляндские полки не были дислоцированы в самой Курляндии, но принимали активное участие в европейских войнах (например, в голландско-французских).

Надо отдать отцу должное, случившаяся война и пребывание в плену произвели на него сильное впечатление, и он увеличил свою гвардию до тысячи человек. Для маленькой страны это была вполне приличная цифра, но, как вы понимаете, это вряд ли могло бы спасти Курляндию в случае очередной глобальной войны.

В общем-то, и я, мечтая об армии, представлял себе мобильное соединение, способное нарушить коммуникации врага, лишить его обозов и действовать партизанскими методами. Сражение лоб в лоб с любой из европейских армий Курляндия однозначно не потянет. И если мое стремление окружить себя верными людьми герцог еще поймет, то мои эксперименты покажутся ему как минимум сомнительными. Издеваться над имеющимися солдатами мне никто не позволит.

Есть ли из этой ситуации выход? Пожалуй. После войны в стране наверняка полно беспризорных пацанов. Так почему бы не из них начать формировать преданную мне армию? Тем более что в Курляндии имеется целая сеть школ, пусть и покоцанная войной, но не уничтоженная. Все не «с нуля» начинать. Учебный процесс уже отработан, в него нужно только вписать больше физических упражнений и занятие военным делом.

Правильно воспитанные пацаны всегда будут помнить, кто забрал их с улицы и не дал им сдохнуть. А я обкатаю на них свои идеи по модернизации оружия и военного дела. Ну а потом, если все будет получаться, постепенно небольшой отряд превратится в личную армию. И это будет уже совсем другая история.

Однако прежде чем приступать к столь амбициозному проекту и пускаться в прогрессорство, нужно было подстелить соломки. То есть как-то залегендировать свои знания. Это талант в музыке и живописи был нормально воспринят. А если я неожиданно заделаюсь изобретателем, могут и вопросы возникнуть. Так что лучше прикрыться громким именем какого-нибудь ученого. И ему хорошо – слава воспитателя будущего герцога Курляндского дорогого стоит, и мне польза – всем станет понятно, откуда я такой умный взялся.

Хотелось бы, конечно, человека с громким именем. Но не каждый сорвется от налаженного быта и признания в чужую страну. Я-то первым делом о Паскале подумал, но он уже стар. И болен настолько, что не смог встретиться с Пьером Ферма. Да и пастор может не одобрить данную кандидатуру, помня его увлечение янсенизмом.

Мда. Кто слишком стар, а кто совсем «зеленый» еще. Лейбницу всего четырнадцать, а Ньютон только-только готов переступить порог Тринити-колледжа Кембриджского университета. Может, Николаса Меркатора сманить попробовать? Он вроде бы скоро в Лондон должен сорваться, так может, лучше к нам?

А еще лучше будет, если получится увести из-под носа Кольбера Христиана Гюйгенса. С Голландией у нас прекрасные отношения. А мне такой препод не помешал бы. Конечно, если Гюйгенса все равно пригласят в Парижскую академию наук, да еще и с перспективой стать ее президентом, от такой морковки он не откажется. Но я успею урвать нужных знаний и сделать себе имя.

Ох, возраст мой, возраст! С одной стороны, мелким быть хорошо. Прощаются некоторые косяки, соразмеряются требования и есть время и возможность потихоньку всему научиться. С другой стороны… Меня никто не воспринимает всерьез! Умиляются, сюсюкают, иногда гордятся моей разумностью, но совершенно со мной не считаются.

– Может, охотой побалуетесь? – неожиданно предложил Отто. – А то чересчур уж учебой увлеклись.

– Какая охота? Мне и так ни на что времени не хватает! – вздохнул я. Одновременно пробивать у отца военный отряд пацанов, известного ученого в качестве преподавателя и разрешение сопровождать герцога в его поездке по стране оказалось неимоверно сложно.

– Может, отказаться от некоторых уроков? – посочувствовал Отто.

– От изящной словесности, например, – хмыкнул я. – Да хоть сейчас! Но кто же позволит-то? А это единственный не слишком полезный предмет. Если страна сильна, то кому какая разница, красиво ли говорит ее правитель?

– Месье Поль – единственный учитель, не слишком довольный вашим усердием, – заметил Отто.