Маяковский и Брик. История великой любви в письмах

Оба мы плакали. Казалось, гибнем. Всё кончено. Ко всему привыкли – к любви, к искусству, к революции. Привыкли друг к другу, к тому, что обуты-одеты, живем в тепле. То и дело чай пьем. Мы тонем в быту. Мы на дне. Маяковский ничего настоящего уже никогда не напишет…

Такие разговоры часто бывали у нас последнее время и ни к чему не приводили. Но сейчас, еще ночью, я решила – расстанемся хоть месяца на два. Подумаем о том, как же нам теперь жить.

Маяковский как будто даже обрадовался этому выходу из безвыходного положения. Сказал: «Сегодня 28 декабря. Значит, 28 февраля увидимся», – и ушел».

За эти два месяца Маяковский и Лиля должны были обдумать не только свои взаимоотношения, но и отношение к быту, любви, ревности, инерции обихода и т. д. Они решили не видеться и не переписываться друг с другом. На самом же деле они обменивались письмами и записками, передаваемыми через других людей. Как вспоминает Л. Брик: «Я сердилась на него и на себя, что мы не соблюдаем наших условий, но была не в силах не отвечать ему, очень сильно его любила, и иногда у нас возникала почти «переписка».

Несмотря на то, что Маяковский никогда не был обделен женским вниманием, он патологически ревновал Лилю и не оставлял ее все время своего заточения: он часами прятался в парадной, карауля ее, писал ей бесконечные письма и записки, присылал цветы, книги и даже птиц в клетке. В ответ же он получал лишь краткие записки.

Маяковский переживал разлуку гораздо мучительнее Лили, которая, в отличие от него, жила эти месяцы нормальной жизнью. Его постоянные метания между радостью и надеждой, с одной стороны, и сомнениями и отчаянием – с другой, запечатлены в переписке.

Именно в условиях этого добровольного двухмесячного домашнего ареста Маяковский написал поэму «Про это». В этот период им было написано и несколько других вещей, которые вышли в печать в первые месяцы 1923 г.

Во время своего сидения в «комнатенке-лодочке» в Лубянском проезде Маяковский не только писал любовные письма Лиле Брик, но еще и по окончании работы над поэмой «Про это», которую он закончил на месяц раньше запланированного срока, вел дневник. Лиля Брик пишет: «После Володиной смерти я нашла в ящике его письменного стола в Гендриковом переулке пачку моих писем к нему и несколько моих фотографий. Все это было обернуто в пожелтевшее письмо – дневник ко мне, времени «Про это». Володя не говорил мне о нем».

Лиля Брик. 1907 г.

Лиля Брик попросила Галину Катанян перепечатать письмо – дневник. Галина Дмитриевна вспоминает: «Несколько слов о письме – дневнике времени написания «Про это». Это документ необычайной важности. Написано оно на той же сероватой, большого формата бумаге, сложенной тетрадью, на которой написана и вся поэма. <…>…у меня было странное ощущение, будто я совершаю святотатство, заглядываю в какие-то глубины творческого процесса, куда никто не допускается. <…>

Когда происходила передача архива Государственной комиссии, дневник этот был затребован Асеевым, который знал о нем. Но Лиля Юрьевна отказалась его отдать, сказав, что это личное письмо, ей адресованное, и она имеет право его не отдавать. Так оно и было.

Она положила его на хранение в ЦГАЛИ. Многие страницы оттуда Лиля Юрьевна включила в свои «Воспоминания».

Но не все…»

Мы не располагаем полным текстом документа, а по некоторым данным Лиля Юрьевна вырвала и навсегда уничтожила некоторые страницы из этого дневника. Так что же за тайну скрывали эти страницы, если Лиля Брик не решилась их оставить? К сожалению, этого мы не узнаем никогда.

В 2000 году истек срок запрета на ознакомление с письмом – дневником, но В. В. Катанян продлил его еще на 25 лет, так что эта тайна еще долго будет оставаться тайной. Нам остается только домысливать, но истина где-то там, на этих страницах, то ли уничтоженных, то ли лежащих в архивах и дожидающихся своего часа.

Мне показался интересным тот факт, что Осип Брик был учеником приват – доцента Московского университета Михаила Гернета, исследовавшего проблемы психологии человека, оказавшегося в одиночном заключении, и влиянии ситуации на душу заключенного, его психику. Говорит ли о чем-то этот факт – не знаю, но сам по себе в связи со сложившейся тогда ситуацией он очень любопытен и, несомненно, наводит на некоторые мысли.

28 февраля, когда истек срок «заключения», Маяковский вместе с Лилей Брик выехал в Петроград на несколько дней, чтобы побыть вместе. «Приехав на вокзал, я не нашла его на перроне. Он ждал на ступеньках вагона. Как только поезд тронулся, прислонившись к двери, Володя прочел мне поэму «Про это». Прочел и облегченно расплакался.

Не раз в эти два месяца я мучила себя упреками за то, что Володя страдает в одиночестве, а я живу обыкновенной жизнью, вижусь с людьми, хожу куда-то. Теперь я была счастлива. Поэма, которую я только что услышала, не была бы написана, если б я не хотела видеть в Маяковском свой идеал и идеал человечества. Звучит, может быть, громко, но тогда это было именно так» (Л. Брик, 1956).

1924 год стал переломным в отношениях между Маяковским и Лилей Брик. Намек на это есть в стихотворении «Юбилейное», написанное к 125-летию со дня рождения Пушкина, 6 июня 1924 г.:

Я
теперь
свободен
от любви
и от плакатов.
Шкурой
ревности медведь
лежит когтист.

Сохранилась записка от Лили Брик к Маяковскому, в которой она пишет, что не испытывает больше прежних чувств к нему, добавляя: «Мне кажется, что и ты любишь меня много меньше, и очень мучиться не будешь». Одна из причин этой перемены очевидна. В 1922 году у Лили начался роман с Александром Михайловичем Краснощековым, который тогда являлся председателем Промбанка и заместителем Наркомфина. Об этом романе говорила вся Москва. В сентябре 1923 года Краснощеков был арестован по обвинениям в злоупотреблении властью и присужден к тюремному заключению.

Разрыв между Маяковским и Брик стал настоящей сенсацией в широких кругах. Шкловский докладывал Роману Якобсону в Прагу: «Внимание! Лиля разошлась с Маяковским. Она влюблена (навернула) в Кр. Эльзе этого не сообщай, если вообще с ней сообщаешься».

В начале октября 1924 года, до поездки Маяковского в Париж, он с Бриками переехал из Водопьяного переулка в Сокольники; Моссовет под предлогом, что у поэта есть рабочая комната в Лубянском проезде, отнял у него помещение в Водопьяном переулке. Маяковский и Брики судились по этому поводу, но отстоять ее не удалось; осталась только одна комната в коммунальной квартире. В их квартире всегда было много народа, к тому же помещение в Водопьяном переулке служило мастерской для Лефа, поэтому они вынуждены были искать новое жилье. Пришлось на время переехатьна зимнюю дачу в Сокольники, в которой прожили потом полтора года. Оставшуюся комнату в Водопьяном переулке они сохранили за собой для переночевок. К ним прибавился еще один член семьи, дочь Краснощекова Луэлла. Она жила и воспитывалась у Маяковского и Бриков, пока отец сидел в тюрьме.

Всю осень 1924 года Маяковский провел в Париже, а в мае 1925 года снова поехал во Францию, а оттуда в Мексику и США. Эта поездка была самая дальняя и длительная в его жизни. Маяковский провел за границей ровно полгода.

В Нью-Йорке Маяковский познакомился с Элли Джонс (Елизаветой Петровной Зиберт), которая летом 1926 года родила от него дочь.

В конце октября Лиля Брик ездила на курорт в Италию. Маяковский должен был присоединиться к ней по пути домой. Получить итальянскую визу было трудно, поэтому они встретились в Берлине и оттуда вместе вернулись в Москву.

Обложка к поэме Маяковского «Про это». Фотохудожник А. Родченко

После возвращения Маяковского из Америки отношения между ним и Лилей Брик окончательно перешли в новую фазу. Лиля писала, что «характер наших отношений изменился». Отношения между Маяковским и Брик никогда не были простыми. В предыдущие два-три года их любовь подверглась серьезным испытаниям. Их интимная жизнь закончилась, но, тем не менее, они прожили вместе еще семь лет.

Роман в письмах

В. Маяковский – Л. и. О. Брикам

<Середина декабря 1917 г. Москва – Петроград>

Дорогой дорогой Лилик!

Милый милый Осик!

«Где ты[5 - Здесь и далее сохранены авторская орфография и пунктуация] желанная

где отзовися»

Вложив всю скорбь молодой души в эпиграф перешел к фактам.

Москва, как говорится, представляет из себя сочный налившийся плод который Додя Каменский и я ревностно обрываем. Главное место обрывания «Кафэ Поэтов». Кафэ пока очень милое и веселое учреждение. («Собака» первых времен по веселью!) Народу битком. На полу опилки. На эстраде мы (теперь «я» Додя и Вася до Рожд. уехали. Хужее). Публику шлем к чертовой матери. Деньги делим в двенадцать часов ночи. Вот и все.

Футуризм в большом фаворе.

Выступлений масса. На Рожд. будет «Елка футур<истов>». Потом «Выбор трех

триумфаторов поэзии». Веду разговор о чтении в Политехническом «человека».

Все заверте.

Масса забавного но к сожалению мимического в виду бессловесности персонажей.

Представьте себе на пр. Высоцкого Маранца и Шатилова (Банки то ведь закрыты!) слушающих внимательнейше Додичкино «Он любил ужасно мух у которых жирный зад» Миллион новых людей. Толкуче и бездумно. Окруженный материнской заботливостью Левы Южный фонд безмятежно и тихо растет. На юг еще трудно.

Как Лиличкина комната Асис-кадемия и другие важнейшие вещи? Прочел в «Новой жизни» дышащее благородством Оськино письмо. Хотел бы получить такое же. Я живу:

Москва Петровка Салтыковский пер. «Сан-Ремо» к. № 2

В. В. Маяковский.

Буду часто выходить за околицу и грустный закрывая исхудавшею ладонью косые лучи заходящего солнца глядеть в даль не появится ли в клубах пыли знакомая фигура почтальона. Не доводите меня до этого!