Виски для пиарщицы

– А потом выкладывать видео на ютубе.

Что и говорить, гендиректор сумел нас удивить.

– У него экономка тоже испанка – Мануэла, – вспомнила я. – Кормит их одной паэльей.

– Паэлья, – мечтательно повторил Виктор. – Я бы сейчас съел целое ведро паэльи. А ещё лучше – пельменей!

Нам принесли хлебную корзину, и мы сразу набросились на багеты и ржаные булки, так, словно пришли в дорогой ресторан с единственной целью – налопаться хлеба.

К счастью, вскоре на столе появилась и другая еда.

– Ура, – тихо сказал Виктор и взял вилку. – Наконец-то.

– Можно я буду запихивать еду в рот руками? И чавкать?

– Тебе можно всё. Давай. Вперёд.

Через полчаса мы отвалились от стола, как две сытые пиявки, и сразу же восстановили тесный физический контакт: я прижалась к Виктору и положила голову ему на плечо.

– А что, хороший ресторанчик, – сказал он.

– В Лозанне-то тебе не до ресторанов. Ты такой худой приехал. Тяжело приходится?

Виктор опустил голову, вздохнул, потёр подбородок.

– Тяжело – не то слово, – мрачно ответил он после долгой паузы. – Это какой-то ужас, – и снова умолк.

Я ждала, что он расскажет, пожалуется. Но Виктор погрузился в свои мысли. Почти каждый день я видела его и Гришу на экране ноутбука. Конечно, в присутствии ребёнка он всегда улыбался и шутил. Но я понимала, что это напускное веселье. Наверняка, он чувствовал себя в больничной палате как в клетке. Ему вдруг пришлось сменить роль успешного менеджера и стильного холостяка, свободного, как ветер, на роль няньки. Не каждый мужчина на такое согласится.

Когда Полина угодила в клинику с нервным срывом, Виктор мог бы найти в Лозанне русскую няню и пристроить её в больницу к Грише, вместо себя. Но для несчастного ребёнка присутствие чужого человека стало бы дополнительным стрессом.

– Витя, ты мог бы со мной поделиться.

– Не хочу жаловаться.

– Но я не против!

– Как-то это неправильно – ныть, стонать и плакать… Если только по-быстрому, да? Часика в два уложиться?

– Начинай. Два часа у нас ещё точно есть.

Виктор прерывисто вздохнул и покачал головой:

– Я не понимаю, как Полина прожила в таком режиме целый год. Я уже через два дня готов был выть. Меня нет, я исчез. Есть только болезнь, огромная, как ядерный гриб, и маленький ребёнок, который надеется, что ты сумеешь облегчить его страдания… То рвота, то ноги отказали, то слова забыл… Процедуры, бесконечное ожидание – когда закончится капельница, когда перестанет тошнить, когда перестанет болеть, когда придут результаты… Женщины, матери, наверное, железные. Как нужно любить своего ребёнка, чтобы выносить этот ад в течение года и быть готовым терпеть ещё сколько угодно. Лишь бы он поправился, лишь бы выжил. Я люблю Гришку, но… Стыдно признаться, но я считаю дни – когда Полину выпишут из клиники, и она, в конце концов, отпустит меня домой… А ведь сейчас стало в тысячу раз легче, не сравнить с тем, что было ещё месяц назад! Сейчас у нас появилась надежда.

– Как же это всё ужасно… Бедные вы!

На меня племянник Виктора произвёл неизгладимое впечатление. Он цеплялся за жизнь с ожесточённым упорством зелёного стебелька, пробивающегося сквозь бетон. Но почему? Что он успел такого узнать о жизни, чтобы так за неё сражаться? Когда он успел так её полюбить? Многие взрослые, способные в силу возраста оценить роскошь подарка, сделанного им природой, давно бы сдались и махнули рукой – да пропади всё пропадом, сколько можно мучиться. А маленький ребёнок тем временем продолжал битву.

Теперь мне казалось, что у меня самой появился тяжело больной семилетний племянник. Я не могла не думать нём постоянно, ведь он являлся частью Виктора. За сентябрь я научилась расшифровывать показатели крови и прочитала три монографии о патогенезе злокачественных новообразований. Пожалела, что в своё время не поступила на медицинский.

– Знаешь, Гриша в тебя влюбился, – улыбнулся Виктор. – Как я его понимаю. Конкурент, однако.

– И очень требовательный конкурент! Я за месяц Гришиных викторин превратилась в профессора астрофизики – такая же умная.

Виктор обнял меня за шею и прижался щекой к волосам.

– Как с тобой хорошо, Маргарита. Не хочу уезжать.

– Но уедешь, и очень скоро, – тоскливо напомнила я. – Завтра.

– А твой загранпаспорт ещё не готов?

– На этой неделе, наверное, отдадут.

– Вот и славно! И сразу же подавай документы на швейцарскую визу. Надо будет съездить в Екатеринбург, там визовый центр. Прилетишь в Женеву, я тебя встречу. Прокатимся по Швейцарской Ривьере до Монтрё и дальше, увидишь террасные виноградники, Шильонский замок, горы и озеро. Не грусти… Если подумать, у нас всё хорошо. Грише лучше с каждым днём.

Он прав. Самое главное – ребёнку с каждым днём становится лучше. Всё остальное несущественно.

Но, тем не менее… Мне ужасно грустно.

– К тому же Ксюша обещала через неделю опять меня отпустить. Если ты к тому моменту ещё сама не соберёшься в Швейцарию.

«Ксюша!»

За прошедший месяц я слышала это имя сто раз, но у меня не было возможности познакомиться с его хозяйкой. Я уже поняла, что подружка Полины стала совершенно незаменима для этой несчастной маленькой семьи.

Сейчас она переехала на два дня из Женевы в Лозанну – из одной больницы в другую – чтобы побыть с ребёнком, пока Виктор слетает домой. А до этого заботилась о подруге в женевской клинике. А ещё раньше – помогала, когда Полина с сыном лежали в больнице в Германии. И в трёх российских клиниках тоже постоянно поддерживала, была рядом, заряжала оптимизмом.

Но почему – Ксюша? Нельзя сказать Ксения? А ещё лучше бы называть её по имени-отчеству!

С одной стороны, я была благодарна девушке за предоставленную возможность повидаться с любимым. С другой стороны, всякий раз, когда Виктор говорил Ксюша, Ксюха,Ксюшка, меня внутри царапала какая-то заноза.

Посмотреть бы на эту Ксюшу…

Глава 4

Утром в понедельник я наткнулась в зеркале на взгляд вдовы. Выражение лица было настолько скорбным, что хотелось немедленно пристрелить его хозяйку, избавив от лишних мучений. Я постаралась надеть улыбку. Получилось только с пятой попытки. Но уже что-то. Ни один мужчина не обрадуется, если его любимая выглядит так, словно её заставляют есть жареных тарантулов.

Виктор занимался настоящим мужским делом – добывал для нас кофе из кофе-машины. К тому же он листал пудовую папку, полученную в аэропорту от Елизаветы. Он листал её и три часа назад, лёжа в постели, и даже складывал на меня какие-то таблицы. И тихо ругался, когда бумаги сползали с моего бока. Ему ж надо чтобы всё ровно и по линеечке. Ну, сорри, у меня фигура, изгибы, на них макулатура не держится!

Это было моим последним воспоминанием, потом я отключилась.

– Кофе, грюйер и швейцарский шоколад, – зачитал меню Виктор. – Больше у нас ничего нет.

Он уже был в брюках и белой рубашке. Выглядел свежо, несмотря на бессонную ночь, и распространял вокруг тонкий аромат мужского парфюма. Даже фиолетовые тени под глазами его не портили. Да его вообще ничто на свете не могло испортить, каждое его движение или жест приятно отзывались у меня в груди.

И через каких-то пять часов мы расстанемся! Эх!