Халцедоновый Двор. Чтоб никогда не наступала полночь

– Латынью и французским, государыня.

Освоенные начатки голландского упоминания не заслуживали.

Королева немедля перешла на французский:

– Случалось ли тебе бывать во Франции?

Оставалось лишь молить Господа, чтоб его выговор оказался удовлетворительным. Хвала небесам, она не выбрала латыни…

– Нет, государыня. Вначале я был занят учебой, затем же, с началом раздора, лишился такой возможности вовсе.

– И хорошо. Слишком уж многие из вас, из молодежи, вернулись оттуда католиками. – По-видимому, это была шутка: кое-кто из придворных добросовестно захихикал. – Ну, а стихи? Не пишешь ли ты виршей на досуге?

По счастью, Хансдон предупредил хотя бы о том, что королева начнет задавать вопросы, не имеющие ничего общего с формальной целью его прихода. «Всякий ее приближенный, – сказал лорд-камергер, – должен соответствовать определенным меркам. Он должен быть красив и обладать чувством прекрасного. Каковы бы ни были твои обязанности при дворе, изволь также украшать собою ее окружение».

– Нет, государыня, собственных не пишу, однако над переводами работать пытался.

Елизавета кивнула, словно сие разумелось само собой.

– Скажи, каких поэтов ты читал? Не переводил ли из Вергилия?

Изо всех сил стараясь поспеть за непоседливым умом королевы, так и скакавшим от предмета к предмету, Девен успешно отразил и этот, и прочие вопросы, и все – по-французски. Пусть королева и состарилась, но разум ее не выказывал ни малейшей медлительности. Мало этого, время от времени она шутила с окружавшими ее придворными, и не только по-английски, но и по-итальянски. Пожалуй, громче всего приближенные Елизаветы смеялись над итальянскими остротами, которых Майкл не понимал. Делать нечего: если он будет принят ко двору, итальянский придется освоить. Хотя бы ради самозащиты.

Без предупреждения оборвав допрос, Елизавета бросила взгляд за плечо Девена.

– Лорд Хансдон, – сказала она.

Означенный дворянин с поклоном выступил вперед.

– Скажи-ка: не опасно ли предавать свою жизнь в руки сего джентльмена?

– В его руках, как и в руках всех прочих джентльменов Вашего величества, – отвечал седовласый барон, – ваша жизнь в полной безопасности.

– Весьма обнадеживающе, – сухо заметила Елизавета, – учитывая, что Тилни совсем недавно казнен как заговорщик.

С этим она вновь устремила на Девена стальной взгляд. Едва сдержав порыв затаить дух, Девен мысленно взмолился о том, чтобы не показаться королеве похожим на прокатолического заговорщика.

Наконец Елизавета решительно кивнула.

– Он заручился твоими рекомендациями, Хансдон? Тогда – быть по сему. Добро пожаловать в ряды Благородных пенсионеров[5 - Почетный отряд благородных пенсионеров – личная охрана британского монарха (в наше время – Корпус офицеров почетного эскорта).], мастер Девен. О твоих обязанностях тебе расскажет Хансдон.

Королева протянула Девену изящную руку с длинными пальцами (предмет ее особой гордости; руки Елизаветы неизменно изображались на многих ее портретах). Целовать ее пальцы… это казалось очень и очень странным, точно целуешь статую или одну из икон, которым поклоняются паписты. Коснувшись губами бледной кожи, Девен поспешил со всею возможной – лишь бы не преступить рамки учтивости – быстротой отступить назад.

– Покорнейше благодарю, Ваше величество. Молю Господа, чтоб моя служба никогда вас не разочаровала.

Королева рассеянно кивнула. Внимание ее уже было устремлено к другому придворному, и Девен, выпрямляясь, мысленно перевел дух.

Хансдон поманил его за собой.

– Кстати сказать, – заговорил лорд-камергер и капитан Благородных пенсионеров, – охрана монаршей персоны будет вовсе не главной вашей обязанностью. Разумеется, Ее величество никогда не бывает на войне лично, так что военных действий вам не видать, если только не отыщете их сами.

– Или испанцы не организуют более успешного вторжения, – добавил Девен.

Лицо барона помрачнело.

– Дай Бог, чтоб этого не произошло.

Вдвоем прошли они сквозь толпу придворных, собравшихся в Приемном зале, и вышли сквозь двери, украшенные великолепной резьбой, в Караульную палату.

– Новая четверть года начнется с Михайлова дня, – сказал Хансдон. – Тогда-то и приведем вас к присяге, так что времени на личные дела вам хватит. Срок службы продолжается три месяца, и вам, согласно уложению, полагается отслужить два срока каждый год. На практике, разумеется, многие из нашего отряда уговариваются с другими о подменах, и потому одни почти постоянно при дворе, а другие сюда и носа не кажут. Но в первый год я требую от каждого отслужить оба положенных срока.

– Понимаю, милорд.

Действительно, Девен искренне намеревался провести при дворе все положенное время, а если удастся, то и более. Повышения не добьешься, не заручившись благоволением тех, кто оным жалует, а пребывая вдали от них, на фавор рассчитывать глупо. Во всяком случае, без родственных связей – каковых, поскольку отец в среде джентри[6 - Нетитулованное мелкопоместное дворянство.] был новичком, Девену самым отчаянным образом недоставало.

Что же до связей имеющихся… И в Приемном зале, и здесь, в Караульной палате, обители придворных, не пользующихся особым благоволением королевы, Девен смотрел вокруг во все глаза, но нигде не видел того, кого воистину надеялся отыскать – того самого человека, которому был обязан сегодняшней удачей. Да, королеве его, воспользовавшись привилегией капитана Благородных пенсионеров, рекомендовал Хансдон, однако мысль сия принадлежала отнюдь не лорд-камергеру.

– Прежде, чем начать службу, закажите одежды получше, – ни сном ни духом не ведая о Девеновых размышлениях, продолжал Хансдон. – Денег, если нужно, возьмите взаймы: в этом вас никто не упрекнет. Вряд ли хоть кто-нибудь здесь, при дворе, не должен той или иной особе некоторых сумм. Королева просто обожает модное платье – и на себе, и на окружающих. Безыскусный вид – лучший способ навлечь ее недовольство.

Действительно, единственный визит в Приемный зал, в это царство избранных, подтверждал истинность сего утверждения как нельзя лучше. Между тем Девен и без того уже пребывал в долгах: придворная карьера обходится недешево, путь к возвышению необходимо мостить дарами на каждом шагу. Похоже, придется влезать в долги еще глубже. Таков уж, как и предупреждал отец, его жребий – потратить все, что имеешь, и даже больше, ради надежд сторицей окупить все затраты в будущем.

Разумеется, выигрывал в этой игре не всякий. Однако… Дед Девена был почти неграмотен, отец же, возделывая ниву книгопечатания, добыл довольно богатств, чтобы примкнуть к рядам джентри, а сам Девен намеревался вознестись еще выше.

И у него даже имелась мысль, как это сделать – только бы отыскать нужного человека.

– Милорд, – заговорил Девен, спускаясь по лестнице на две ступени позади Хансдона, – не могли бы вы посоветовать, как мне найти господина главного секретаря?

– А? – Барон покачал головой. – Сегодня Уолсингема при дворе нет.

Проклятье! Однако Девен обуздал себя и сохранил внешнее подобие учтивости.

– Понимаю. В таком случае, мне, очевидно, следует…

Тут он осекся, не завершив фразы: внизу, в галерее, показались знакомые лица – Уильям Рассел, и Томас Вавасор, и Уильям Ноллис, и еще двое знакомых по битвам в Нижних Землях. Дождавшись поощрительного кивка Хансдона, все они испустили радостный вопль, бросились навстречу и принялись наперебой хлопать Девена по спине.

Намерение до наступления вечера вернуться в Лондон было растоптано в прах прежде, чем Девен успел его высказать. Борьба с гласом рассудка, продлившись не больше минуты, завершилась полной победой: в конце концов, отныне он, Майкл Девен – придворный, а значит, должен и даже обязан вкушать все радости жизни при дворе.

Халцедоновый Чертог, Лондон,

17 сентября 1588 г.

Отраженное от полированных каменных стен, эхо тихого ропота вперемежку с нечастыми взрывами леденящего душу резкого смеха уносилось вдаль, скакало среди филигранных панелей из хрусталя с серебром, заполнявших собою пространство меж сводчатыми арками. Холодные огни озаряли целое море фигур, высоких и низкорослых, уродливых и прекрасных. Нечасто ко Двору собирались такие толпы, однако сегодня все ждали неких событий. Каких? Этого никто не ведал (хотя слухов, как обычно, хватало), но ни один из тех, кто только мог прийти, пропустить их не пожелал.

Итак, дивные жители Лондона, собравшись в Халцедоновом Чертоге, циркулировали среди черно-белого мрамора флорентийских мозаик огромного приемного зала. Дабы попасть сюда, придворным быть не требовалось, и посему среди лордов и фрейлин имелось немало визитеров с окраин, по большей части – в том же будничном платье, в коем они ходили каждый день. На фоне их монолитной серости изысканные туалеты придворных сверкали ярче обычного. Платья из паутины и дымки тумана, дублеты из розовых лепестков, наложенных друг на дружку, точно чешуйки брони, драгоценные украшения из света луны и звезд, прочая эфемерная роскошь – ради великого приема при дворе дивные, звавшие Халцедоновый Чертог своим домом, принарядиться не поленились.

Принарядились, собрались, и теперь ожидали. Пустовало лишь возвышение у дальней стены приемного зала – то самое, на коем стоял трон. Его затейливое кружево из серебра и самоцветов могло показаться паучьей сетью, дожидавшейся возвращения своей прядильщицы. Никто не взирал на трон королевы открыто, но каждый из дивных, собравшихся в зале, нет-нет да и косился на него краешком глаза.

Каждый… а Лу?на – чаще всех. А если нет, то бродила по залу – безмолвная, одинокая. Слухи и шепотки разносятся быстро; пожалуй, о том, что она уже не в фаворе, стало известно даже живущим за пределами Лондона. Впрочем, возможно, и нет: из опасений, простиравшихся от вполне обоснованных до откровенно абсурдных, провинциальные дивные всегда старались держаться подальше от придворных. Но, в чем бы ни состояла причина, подол ее сапфирово-синих юбок лишь изредка касался чьего-то еще. Казалось, королевская немилость окружает ее незримой непроницаемой сферой.