Холодное пламя

– По сравнению с твоим братом все остальные просто одуванчики.

Томас постукивает по машине и усмехается.

– Джим выстрелил в меня солью из ружья, когда я прятался в его дворе во время игры в детстве.

Я открываю рот и широко распахиваю глаза.

– Точно, у тебя до сих пор шрам на заднице, – по-доброму усмехается мистер Июль. Этот незначительный грубый смешок проникает глубоко в меня и разрастается в груди, как лесной пожар.

– Спасибо за информацию, Марк, – ворчит Томас, а затем вновь смотрит на меня. Взяв меня за руку подносит ладонь к своим губам и вновь оставляет поцелуй. – Получается ты чародейка, раз перед тобой пал даже Джим.

Это тот момент, где у меня должно перехватить дыхание.

И его перехватывает.

Только по совершенно другой причине. Марк тянется к бардачку и задевает мозолистой ладонью мое колено.

Лили, твои дела очень-очень плохи. Нельзя давать целовать руку одному брату, а задыхаться от мимолетного прикосновения другого.

– Вот, ты забыл! – Марк швыряет в Томаса фонарик.

– Я его забыл там год назад, ты только сейчас решил вернуть? – Приподнимает брови Томас, потирая ушибленное фонарем предплечье. – Ладно, до скорого, Лили.  Иди в задницу, Марк.

После того, как Томас заходит в свой дом, мы трогаемся с места и едем в тягучей, гнетущей тишине. И нет, я не собираюсь ее романтизировать и говорить: «нам было приятно молчать». Это та тишина, от которой хочется выпрыгнуть в окно.

Я постукиваю указательным пальцем по коленке, а другой рукой закидываю в рот мармеладного мишку. Шелест упаковки в тишине салона звучит наравне со взрывом бомбы. Могу поспорить, можно услышать, как я жую.

– Почему не купить обычное молоко? – Вопрос Марка звучит, как выстрел из ружья. Резко и почему-то оглушительно, хотя он произносит его тихо.

Я дожевываю свой мармелад, а затем отвечаю, слегка повернув к нему голову:

– У меня аллергия на белок коровьего молока.

Марк кивает, начиная постукивать своими длинными пальцами по рулю. Я продолжаю на него смотреть и впитывать грубые, но такие притягательные черты лица. Прямой нос, волевая острая челюсть, заросшая грубой щетиной. Маленький шрам на брови, и тот большой шрам от уголка глаза до виска. Бронзовая от загара кожа, с мелкими морщинками от сухости. Этот мужчина выглядит… первобытно? Грубо привлекательно? Незаконно грязно-сексуально? Не знаю как сказать. В Лондоне я таких не встречала.

– Значит… тебе может подойти козье? – вновь спрашивает он, не глядя на меня.

– Не знаю, – пожимаю плечами я. – Я не пробовала. До восемнадцати лет у меня не было возможности пробовать и подбирать варианты. Потом, когда я…. Когда я стала взрослой, то просто пошла и купила себе первое попавшееся, где нет слова корова.

Вновь кивок, и вновь молчание.

– До восемнадцати лет ты пила обычное молоко? – спрашивает Марк, когда мы подъезжаем к нашему дому. Он паркуется на своей подъездной дорожке и глушит машину.

Почему его так интересует эта тема с молоком?

– Если меня заставляли, то да.

Он встречается со мной взглядом, пытаясь понять эту фразу.

– А аллергия?

– Следующую неделю я лечила дерматит и кишечник.

Мы смотрим друг другу в глаза, заставляя наши странные эмоции слиться в одну волну. Никто не произносит ни слова, но могу с уверенностью сказать: слышится какой-то гул. Вибрация. Можно ощутить, как нагревается воздух, словно в парной кто-то брызнул воду на камни.

Взгляд Марка опускается чуть ниже, задерживаясь на моих губах так мимолетно, но ощутимо, что по позвоночнику проходит дрожь.

Что. За. Чертовщина.

Мистер Июль вздрагивает, как от удара, и выходит из машины, прерывая наше странное магнетическое и абсолютно опасное притяжение. Он громко хлопает дверью, а затем направляется к своей двери.

Я выскальзываю из машины, все еще крепко сжимая упаковку с мармеладками в одной руке и пакет со сладостями в другой.

– Ты не закрываешь машину? – кричу ему в спину.

Он не оборачивается, но отвечает:

– Здесь все свои.

– Но я чужая.

Марк останавливается на первой ступеньке своего порога, смотря на меня через плечо.

– Рискни украсть мою машину и посмотри, что будет.

С этими словами он уходит, заставляя мой взгляд приклеится к его классной заднице и пробуждая во мне желание украсть его машину и узнать, что будет.

Глава 6

Лили

Знакомства никогда не были моей сильной стороной. Обычно они заканчивались тем, что от меня отказывались или говорили: «Мы подумаем». И не важно чего это касалось: приемной семьи или тренеров по танцам.

Мне давно не нужно смотреть на взрослых людей умоляющими глазами и мечтать о семье, которая живет в доме за белым забором. Семье, где пекут  яблочные пироги с корицей, наряжают елку и восторженно распаковывают подарки на Рождество, как в «Один дома».

Если бы в семь лет я была Кевином, то скорее выпила бы ненавистный стакан молока, чем загадала то же желание что и он. Как можно было быть таким глупым и отказаться от семьи? Мечтать, чтобы они исчезли.

В семь лет я мечтала о семье.

В двадцать семь – мечтаю достигнуть успеха в том, что стало моим лекарством от одиночества.

Кубок.

Он нужен мне.

Может быть тогда я перестану чувствовать эту пустоту там, где глухо бьется сердце. Мне просто нужно, чтобы меня наконец-то посчитали достойной.

Я давно не нуждаюсь в семье. Доме. И долбаном Рождестве.