Мой дядя Пир-Будаг

– Не пойду, не пойду…

– Почему, – удивилась она.

– Назло дяде Пир-Будагу.

– Не хорошо, над тобой будут смеяться люди.

Тогда я медленно поднялась и пошла с ней.

Войдя в дедушкину комнату, родственница поздоровалась, потом начала говорить:

– Подумайте только, до чего дошел Пир-Будаг! Привязал ее к коновязи, как ишачонка, посмешище устроил из ребенка.

– Ты о чем говоришь? – раздраженно крикнула бабушка.

– О том, что слышите, а если не верите, пусть расскажет сама Лейла.

Родственница повернулась и вышла из комнаты.

– Подойди ко мне, – позвал дедушка.

Я подошла.

– Это правда?

– Да, – я села и начала рассказывать со всеми мельчайшими подробностями и в такой трогательной форме, что не только дедушке, но и самой мне стало себя жаль до слез.

Дедушка выслушал меня и ничего не сказал, даже на лице у него не выразилось возмущение. Я удивилась.

Молчал он весь день. Не вмешался в разговор, когда бабушка стала выговаривать Пир-Будагу, после того, как он вернулся домой. Но зато на другой день в доме произошло что-то страшное.

Поднявшись на рассвете, дедушка снял кнут, висевший на гвозде возле него, вошел в комнату, где спал дядя Пир-Будаг, сорвал с него одеяло и начал так хлестать, так хлестать, что перепуганный дядя Пир-Будаг вырвался и в одних подштанниках убежал во двор.

Я тоже испугалась. То ли от страха, то ли от жалости к дяде Пир-Будагу начала плакать. Бабушка вынесла во двор брюки и рубаху. Он оделся, ушел из дому и целый день не возвращался.

Когда мне исполнилось восемь лет, дедушка решил отдать меня местному учителю богословия – учить грамоте.

Редко кто из наших сельчан обучал своих детей, в особенности девочек. Сельский учитель алим Якуб учил только читать и писать. Смысл написанного в Коране на арабском языке ни сам учитель, ни кто другой в селе не знали. Заучивали механически, бесконечно повторяя.

Нашей «школой» была одна из комнат в доме алима Якуба. Дети, если их было немного, усаживались на полу вдоль стен. Учитель Якуб садился у дверей так, чтобы видеть всех. Ни карандашей, ни тетрадей не было.

Как и положено, начинали с азбуки. После того, как заучивали все буквы алфавита, начинали читать по складам. Теперь один читал вслух под контролем учителя, другие водили тонкими кизиловыми палочками по затейливой вязи строк.

С началом учебы боевой задор во мне погас, да и времени для беготни по улицам не оставалось.

Откровенно говоря, мой дедушка Исмаил давал мне в учебе больше, чем алим Якуб. Раньше я не знала, что мой дедушка был не просто умный от природы человек, но и ученый для своего времени. Как только я возвращалась из «школы», он сей же час начинал меня спрашивать, чем мы там занимались в течение двух-трех часов. Я садилась и пересказывала. После того как я кушала, он опять подзывал меня к себе, усаживал рядом, заставлял повторять весь алфавит и читать вслух. К моему удивлению, он знал все, что было написано на каждой странице и в каждой строке.

Дедушка сказал, что в сундучке дяди Арслан-Бека есть блокноты, бумаги и карандаши. Он разрешил мне взять один блокнот и один карандаш для того, чтобы я училась дома писать буквы, а потом составлять целые предложения. Я садилась на пол, клала на колени дощечку и начинала выводить буквы. Он повторял:

– Не торопись, пиши в ряд, красиво, я проверю.

– А как проверишь, ты же не видишь?

– Ничего, проверю на ощупь, у меня на пальцах есть глаза.

Учитель Якуб, обнаруживая мои блестящие успехи в учебе, удивлялся и ставил меня в пример остальным. Он, конечно, не знал, какие усилия я прилагала к тому с помощью моего дедушки. Не зря ведь одна из восточных мудростей гласит: «Старание – от человека, благодать – от Бога».

Вскоре все жители аула узнали о моих невероятных способностях в учебе и изменили мнение обо мне, как о неисправимой разбойнице. Тревога за мою судьбу улеглась и в сердцах моей бабушки, тетушек и всей родни. Дедушка торжествовал, хотя он, наверное, никогда и не сомневался в моих достоинствах и был уверен, что я когда-нибудь поумнею окончательно.

Похваливаемая дедушкой и учителем Якубом, я очень старалась, а вскоре даже начала писать письма чужим людям. Ко мне начали обращаться с просьбой матери, сыновья которых занимались в городах отхожим промыслом, и жены. Я писала письма с удовольствием, за похвалы и благодарности. Вот только для написания адреса по-русски им приходилось отправляться в райцентр к секретарю райсовета или почтовому чиновнику.

С начала учебы моя жизнь стала наполнятся новыми открытиями, и главным из них был мой дедушка.

До этого я знала, что он – человек, обладающий большими знаниями. Весь Коран он знал наизусть и мог долго читать стихи и рассказывать легенды из священных писаний о сотворении мира, человека, жизни и борьбе Пророка Мухаммеда, его последователей и приверженцев.

Из рассказов бабушки мне стало известно, что дедушка в юности после окончания сельской школы стал муталимом – студентом – при окружной соборной или джума-мечети, а потом изучал курс теологии и мусульманского права в медресе одного из городов.

И своих сыновей он учил, но нужда заставила их оставить учебу и взяться за ремесло. Тогда в селах ученым людям не на что было существовать. Для отправления духовных и светских уложений в ауле было достаточно одного муллы, одного кадия, дибира, мудуна и муэдзина при мечети.

Младшего из сыновей, Пир-Будага, он хотел сделать ученым, но, к великому огорчению дедушки, в нем не обнаружилась склонность к познаниям. Тогда дедушка сказал: «Незачем тратить зря время и средства, достаточно того, что он научился читать и писать».

Дедушка был не просто ученым, но и философом. Он говорил:

«Склонность к праздной жизни и существованию за счет других свойственна людям ограниченным. Чем беднее разум, тем больше убеждений в собственном превосходстве над другими».

«Учить глупца насильно – значит усугублять его убежденность в несуществующих в нем достоинствах».

«Насильно обученный глупец, допущенный к власти, может причинить вреда обществу больше, нежели самый заядлый враг режима».

Все это дедушка читал, наверное, где-то или сам придумал.

Эти слова наводили меня на размышления. Ну, прежде всего мне не хотелось мирится с привилегированным положение таких мужчин, как дядя Пир-Будаг, или, скажем, как мой враг Иса. Другие тупые лодыри, которые учились со мной, могли занимать на годекане, свадьбах и всяких сборищах хотя бы последние места, а женщины, даже такие умные, как моя бабушка, не допускались… Мужчинам нашего дома – впрочем, как и во всех домах аула, еда подавалась отдельно. Женщины ели, сидя в сторонке от них, из общей миски. Но я, зная, что дедушке подавали в первую очередь и лучший кусочек, пристраивалась к нему, не взирая на недовольные взгляды тетушек.

Когда в доме появлялись гости, для них готовились праздничные блюда. Их усаживали в кунацкой на подушках. Перед ними расстилали скатерть. Еду подавали на больших медных луженых блюдах, не скупясь. Тогда у нас все были рады гостям, как праздничному дню.

И тут я, несмотря на всякие внушения со стороны старших, проявляла свою невоспитанность. Шла в кунацкую, пристраивалась среди мужчин, причем усаживалась спиной к двери, так, чтобы не видеть искаженные злыми гримасами лица тетушек и бабушки, угрожающие потрясания их пальцев и кулаков, которые сменялись умоляющими выражениями лиц.

Ну, а что касается кунаков, они поглаживали меня по голове. Кто бы осмелился выставит хозяйскую девчонку?

Вкусные праздничные блюда у нас готовились редко, пища в основном была простой, грубой, однообразной. Горячую пищу подавали в виде похлебки, готовили один-два раза в день – утром и вечером, – но по утрам не всегда. Естественно, меня в те годы детства беспокоила мысль, что все доставалось гостям-мужчинам. А если не все, то лучшее, хотя оставляли нам, женщинам. Тогда я не знала, что наши мужчины отличались умеренностью в еде, никогда не наедались до сыта, чтобы не уподобится брюхатым бабам, которые своими жировым округлостями, посаженными на седло, могут испортить вид самого грациозного скакуна.