Перст судьбы

– Фир, да ты ополоумел, хлеб да сухари на всех делят поровну.

– Всё на стол, дура! А не то суп из тебя сварю! Ну же!

Лиам спешно отталкивает Лару и Тану в угол и пытается заслонить их собой, вместо боевого кинжала у него в руках сейчас обычный кухонный нож.

Эдуард выхватывает клинок и кидается на здоровяка. Звенит сталь, борьба неравная и краткая – Эдуард в тесной кухне слишком сблизился с противником, здоровяк бьет брата кулаком в челюсть, а затем широкий взмах клинка – и Эдуард летит в угол как котенок. Я вижу, как в воздухе вслед клинку проносятся алые капли, орошая стены и пол. Руки мои сами собой поднимаются, целя Фиру в глаза. Я будто нащупываю пальцами глазные яблоки и рву их на себя. Черные нити, похожие на сгустки свернувшейся крови, тянутся во все стороны, пляшут будто живые, рвутся к тем троим у двери. Но «гости» не ждут, когда я их достану, дают стрекача. А Фир падает на колени, хватается за кровавые ямины на лице. Воет, рычит от боли. Марта визжит и бьет его чугунной сковородой по затылку, тот растягивается на полу, обездвиженный. Я сжимаю пальцы в кулаки, пытаясь собрать в комок эти страшные черные нити. Но они продолжают плавать в воздухе, цепляясь за железное кольцо старого светильника под потолком, повисая на козырьке кухонного очага, на высоких резных спинках деревянных стульев. Другие черными сгустками все еще парят в воздухе, сворачиваются клубком наподобие змей, выискивают себе жертву. Постепенно они медленно никнут к полу, превращаясь в тонкие полоски, похожие на грязные тряпицы.

– Кенрик! – зовет меня Марта.

Я оборачиваюсь.

Она стоит на коленях, держа голову Эдуарда руками, тот судорожно всхлипывает, открывает и закрывает рот, не в силах вздохнуть. Поперек его груди тянется кровавый след. Я вижу, как толчками течет кровь из раны, вижу, что брат мой не может дышать. И не могу сдвинуться с места, каменею.

– Лечебная магия! Скорее! Кенрик! Матушка тебя учила. Да что с тобой?! Помоги! Он умирает!

Учила, да, помню. Я делаю шаг в сторону Эда. Меня шатает. Я хватаюсь за спинку стула. Ну вот, я рядом. Хочу что-то сказать. Не могу. Будто кляп во рту, слова нейдут. Зубы клацают. Протягиваю ладони, чтобы накрыть ими рану. И вижу, как с пальцев струятся черные змейки, поводя хищными головками с беловато-зелеными, будто из гноя, глазами, выискивают жертву. Я стискиваю кулаки, пытаясь задушить последки черной магии.

– Светлая магия, светлая, – причитает Марта, и слезы катятся по ее лицу, всегда румяному, а сейчас бледному, как пшеничное тесто в квашне.

– Не могу! – кричу я в ответ. Меня трясет все сильнее.

– Эд умирает, ну скорее, Кенрик, миленький…

– Не могу.

Я всхлипываю и мотаю головой.

Лиам хватает меня за плечо, вглядывается в глаза, как потом вглядывался десятки раз в моих снах.

– Кенрик, ты знаешь, что надо сделать.

Я смотрю на Марту. Потом на свои ладони, потом на Эда.

Вижу, как вокруг его тела растекается лужа крови. Еще минута, другая – и тело брата полностью обескровится. Но только протягиваю к нему руки, как змеи снова порскают во все стороны и едва не срываются с пальцев. Меня трясет все сильнее, я не могу перенастроиться. Злость и ярость бушуют в жилах, питают черную магию. Я поворачиваюсь и кидаюсь к распахнутой двери. Те трое никуда не ушли – жмутся в темноте коридора, выжидают. Боятся сунуться, но не уходят – запах еды, хлеба манит, пересиливая страх. Я леплю из черных ниток-змеек комок и швыряю в троицу не глядя. Кидаюсь назад, в кухню. Вопль в коридоре означает, что удар мой достиг цели. Но я знаю, что черные ядовитые клубки все еще таятся в моих пальцах. На смену прежним вылезут новые. Шагаю к очагу, прижимаю ладони к бокам чугунка, в котором выкипает вода для грядущего жалкого супчика. Корчусь от боли и вижу, как меж ладонями и стенками чугунка плывет черный чадный дым. Исчезают, извиваясь, тонкие змейки, я выжигаю их болью. Сползаю на пол. Ползу. Вою. Нахожу кинжал, оброненный кем-то. Тычу острием Эду под ребра.

– Что ты делаешь? – ахает Марта.

– Кровь из легкого за ребрами не дает ему дышать.

Из отверстия вытекает кровь, а я провожу над измаранным кровью телом ладонями, медленно затягиваю рану. Брат дышит коротко, тяжело. Но дышит.

Матушка знает лечебные заклинания и магические эликсиры, составив которые, она может создать подмену крови и закачать ее с помощью лечебной магии в вены раненого. Я так еще не могу, но все же немало умею. Я хватаю шерстяную прихватку, снимаю с огня чугунок и растворяю в кипятке щепоть соли. Потом с помощью магии остужаю мгновенно воду до температуры тела. Прокол на сгибе локтя – и тонкая струйка соленой воды устремляется по капле в тело Эда. Это, конечно, не кровь, но мой раствор наполнил опустевшие вены и поможет его сердцу биться.

Обессиленный, я отползаю к стене, сижу мокрый как мышь, дышу коротко и часто. И вижу темные, полные ужаса глаза Лары.

Через три дня отец снимает с Элизеры осаду. Но за эти три дня весть о том, что Кенрик способен убивать с помощью черной магии, разносится по замку.

Матушка легко свела ожоги с моих ладоней – ведь в них не было ничего магического. Только с моих ладоней исчезли все линии, а с пальцев – все узоры. Кожа сделалась розовой и гладкой, будто я носил перчатки. И все же раны заживали долго. Уже тогда я стал подозревать, что мои руки – мое проклятие. Но в те дни я мог хотя бы ими управлять.

* * *

Месяц спустя король устроил дознание Ордису – я был на том допросе и видел, как комендант стоял на коленях, прижимая сжатый кулак к сердцу. Он не мог соврать и остаться в живых. Старый служака клялся, что заплатил сполна за припасы и не взял себе ни грошика. Но вот незадача – пшеницу, ячмень и овес он решил закупить в Гарме: ему предложили цены в два раза ниже, чем в Ниене. А это значит, что купцы не давали магической клятвы Ниену и могли одурачить Ордиса, несмотря на всю его преданность.

«Я сам видел, как спускали мешки в подвал», – повторял комендант раз за разом.

Слезы катились по его лицу, тело трясло крупной дрожью так, что руки ходили ходуном и сжатый кулак бил в грудь там, где сердце, будто сухая ветвь в закрытое окно.

* * *

Теперь Элизера стоит почти пустая – призрак прежней себя, скорее нарядный склеп, нежели замок, лишь несколько покалеченных стариков мечников несут там стражу.

Я побывал там незадолго до битвы на Изумрудной реке, когда стало ясно, что Игер снова готовится к походу на север. Проверил укрепления, припасы, привел две сотни солдат для охраны.

Но над одним вопросом я долго ломал голову: кто украл провизию из подвалов. Кто вывез мешки так ловко, что гарнизон ничего не заметил? И ответа на этот вопрос у меня нет до сих пор.

Глава 6. Великий Хранитель

Среди обычного люда, особенно в Черных рядах Ниена и дальних манорах, бытует легенда, будто черная магия повсеместно находится под запретом. На самом деле это обычное заблуждение. Любая магия запретна только для тех, кто не входит в Орден магиков. А черную практикуют ничуть не реже, нежели светлую или белую. И бывают года, когда про белую магию вообще не вспоминают.

Есть магики, которые дают обет никогда не прибегать к черному искусству, но то и дело нарушают его. А есть те, кто без всяких обетов в эту область не погружаются – как моя матушка. Она и близко к этой грани не подходит. У магиков-лекарей черная магия отнимает силы и не дает ничего взамен. Тот, кто спасает жизни, не должен увечить или убивать. Остальные же пересекают границу с легкостью. А многие только черной магией и пробавляются. Что нас тогда спасает от мрака и хаоса? Да все то же, что и в делах обыденных, – бесталанность многих и многих. Все, на что способна бо?льшая часть наших магиков, – это навести слабенькую порчу, наслать болезнь, внушить какую-нибудь навязчивую мысль, влюбить прекрасную девушку в мерзавца. Но все это случается и без черной магии. А от подобного колдовства защитит один хороший амулет. Опасна только боевая магия. Вроде той, что я применил в Элизере. Но, кроме меня, никто подобным искусством в Ниене не владел, даже в Игеровом войске не было столь сильного магика. Да еще всегда на страже простого люда Перст Судьбы. С его помощью можно сильного магика лишить его Дара – или хотя бы способности применять свой Дар. В мирные дни Совет Хранителей судит того, кто с помощью черной магии причинил увечье или смерть. А в дни войны судья боевому магику только король. Но в дни войны и без черной магии творятся черные дела.

В такие темные дни женщины и дети приходят в лекарни. Не только помогать, но и для того, чтобы светлая лекарская магия коснулась их своим крылом. Хоть на миг, хоть мимоходом. Лиам в детстве часто ходил помогать матушке. Отправляясь в лекарню, он просил меня зажечь десятки магических огней в маленьких самодельных фонариках. А потом развешивал их на стенах и на спинках кроватей больных. Он все время приговаривал: «Свет нужен. Нужен свет».

* * *

Если смотреть на Ниен с юго-западной башни замка, то на западной границе плато можно увидеть мрачное черное здание. Высокое, почти без окон, с синей черепицей на крыше. Это Дом Хранителей. Здесь обучают магиков главным премудростям, и в том числе, как использовать Перст Судьбы.

Свой первый визит в этот дом я помню в мельчайших деталях. Хотя Хранителей уважают и боятся, вернее, боятся и уважают, я бы не хотел провести свою жизнь в этом доме под синей черепицей. В далеком детстве я был уверен, что здесь располагается тюрьма. И после визита к Хранителям это ощущение только усилилось.

Я прибыл верхом, и Френ держал моего коня, пока я поднимался по ступеням. Уже стемнело, влажные камни крыльца отсвечивали чернильным блеском в свете высоко повешенного у входа магического фонаря. Дверь была приоткрыта, и в узкую щель просочилась блеклая полоса. Я одернул плащ, меховой воротник был слишком велик и тяжел, тянул плащ назад, заставляя золотую застежку врезаться в шею. Я шагнул внутрь.

Просторный вестибюль, холодный, темный, был застлан огромным ковром с едва различимым узором – синий, бордовый и черный цвета скорее угадывались. На единственном столике горела лампа. Ее свет, вместо того чтобы растекаться во все стороны, вытянулся длинным желтым языком в сторону мраморной лестницы с мелким маршем. Я снова поправил неудобный плащ, даже попытался просунуть пальцы под давящую на горло застежку и двинулся наверх. На стене вдоль лестницы висели узкие зеркала в золоченых рамах, но в них ничего не отражалось – только чернота. После первого марша лестница раздваивалась, дверь слева была наглухо закрыта, а на стене справа опять горела одна-единственная лампа, указывая путь. Я поднялся до следующей площадки, и здесь встретил меня Великий Хранитель, он же дядя Крон, мой первый и единственный учитель магии. Сейчас я с трудом его узнал – от него веяло холодом, равнодушием, властью, будто он облачился в ледяные латы. Этот холод и эта отстраненность меня ошарашили. Прежняя уверенность и даже надменность с меня мгновенно слетели. Я ощутил себя тем, кем и был на самом деле – слабым ребенком десяти лет от роду.

Крон провел меня анфиладой парадных комнат не задерживаясь. Мой взгляд скользил по таившимся в глубине серебряным сосудам, почерневшим от времени портретам, тяжелым портьерам. Это были артефакты Домирья, память о великом народе, растворившем свою кровь в жилах дерзких завоевателей. Совершенные медные статуи, вазы с лихо закрученными ручками и узкими вытянутыми, будто птичьи шеи, горлышками, картины, в совершенстве передающие красоту лиц и движения тел – ныне не умеют так писать на грунтованных досках и не знают таких красок.

Потом отворилась еще одна дверь, очень узкая, и мы оказались в подсобных скромных помещениях, потом миновали узкий коридор. Дверь налево вела в архив Великого Хранителя, но мы двинулись направо. В круглой зале с множеством дверей входящих встречала сама Судьба. Подняв к потолку правую руку, левой она касалась своего колеса. Если приглядеться, то можно было заметить, что колесо вращается, да так быстро, что не разглядеть мелькающих спиц. Бронзовую Судьбу нашли во время ремонта западной стены Ниена – я помню, как ее извлекали из ямины, где она пролежала сотни лет. Только тогда у нее не было магического колеса. Домирье не знало магии, так же как и цивилизация лурсов. Магики пришли в наш мир много позже, говорят, они прибыли из-за Бурного моря на корабле из белого дерева без парусов, направляя ход дивного судна своей магической силой.

Половицы поскрипывали при каждом нашем шаге. Горевшие приглушенно лампы на миг вспыхнули ярче, когда массивные дубовые двери распахнулись в просторный мрачный зал. Темные дубовые панели, дубовый пол, массивные столы, щедро политые фиолетовыми чернилами, сероватым клеем, черной тушью. Стулья с неудобными спинками. Бронзовые лампы. Прошнурованные тетради на столах, прикованные цепями к массивным ножкам столов. Золотые светящиеся нити тянулись сверху от потолка к каждому из тех, кто склонялся над тетрадью и вписывал на разлинованные страницы новые строки. Хранитель на миг поднял голову и остановился. Я последовал его примеру, запрокинул голову и замер. Потолка как такового не было – его занимала причудливая паутина из светящихся золотых нитей. Каждая золотая нить от писца тянулась вверх и терялась в теплом свете наверху. Можно было различить, где они касались загадочной сети и вливались золотой жилой в сверкающее плетение, а потом уходили дальше, вглубь, и растворялись в общем сиянии, в золотом облаке. Но это был обман зрения: каждая нить находила свою жилу – одни близко к поверхности, другие – на глубине. «На глубине прошлого», – пояснил я сам для себя.

– Кайл, освободи место, – сказал Хранитель.

Один из писцов отложил перо, с громким стуком захлопнул крышку бронзовой чернильницы – шапчонку дерзкого мальчугана на бронзовом бюсте, не торопясь вынул золотую нить из уха (вернее, вынул золотую иглу с капелькой своей крови), нить закрутилась спиралью, рванула вверх и исчезла под потолком. Парень вытер ладони о свой балахон, сделал приглашающий жест и, повернувшись, поклонился Хранителю.

– Великой Судьбы,[1 - Великой Судьбы – пожелание, типа здравствуй.] Хранитель, – произнес отчетливым шепотом, после чего двинулся по проходу, застланному ковровой дорожкой. Шел он, опустив голову, засунув кисти рук в рукава, а по плетеному поясу, что стягивал его темный балахон, проскальзывали синие магические огоньки.

– Зачем все это? – Я обвел рукой залу, похожую на большую комнату городской библиотеки. – Записывают прошлое?

– Это своего рода проверка, сможешь ли ты быть Хранителем и читать Судьбу. Большинство из этих мальчишек сочиняют нелепые враки: прошлое диктует им одно, но они записывают совсем другое. Весной, когда истечет первый год их обучения, мы сжигаем заполненные тетради, дабы не смущать нестойкие умы лживыми историями.