Второй шанс. Его дочь

Юля как-то уж слишком печально взглянула на телефон и сообщила, что отойдёт на минутку. Она отошла не очень далеко, чтобы можно было держать нас в поле своего зрения.

Я стараюсь не думать о ее негативном настрое, но это отчего-то очень цепляет. Ну все могу понять, но сейчас не время неприязнь и холодность демонстрировать. Хотя… я, должно быть, и сам придираюсь: от девушки ни единого плохого слова и даже саркастичного намёка я не услышал. Но холодом веет так, что хочется включить обогрев.

Провожаю взглядом хрупкую фигурку, а когда осознаю это, резко отворачиваюсь. И возвращаюсь к Ане.

Сижу и просто рассматриваю дочь. Она скручивает желтую бумажную салфетку. Сначала я подумал, что Аня волнуется оставаться со мной наедине, и проявляется это вот так… Но спустя минуту понял, что она просто сосредоточенно мастерит что-то вытянутое.

– Что делаешь? – пытаюсь начать разговор.

– Это маме цветочек. Нас в садике Алена Викторовна научила.

– Тебе нравится в садике?

– Нет. С мамой лучше. Но мама говорит, что у каждого своя работа. У неё – журнал. У меня – садик.

Я подаюсь вперёд и зачем-то уточняю, хотя мне-то вроде как все равно.

– А мама в журнале работает?

– Да. Она редактирует статьи, которые ей отдают на проверку, – малышня задирает нос кверху и довольно прищуривается.

У меня чуть челюсть вниз не съехала. Юля в журнале? Редактором? Хм… Никогда бы не подумал. Интересно, а на какую тематику статьи?

– Анют, – я знаю, что Юля меня прибьёт, но все равно спрошу. Придвигаюсь ближе и понижаю голос до доверительного шепота, – а почему папа с вами не гуляет? Не хочет?

– Хочет.

Я опешил. Я… я…

– Просто он живет в другой стране, – поясняет Анюта, как само собой разумеющееся, а меня словно молния пронзила – даже пошевелиться не могу, и в груди что-то жжется. – И не может приехать. А ещё у нас нет его телефона. Поэтому позвонить мы тоже не можем.

– А ты бы хотела с ним когда-нибудь встретиться?

Она пожимает плечиками и голодным глазами смотрит на только что появившуюся перед ней тарелку.

– Это мнее-е? – тянется к вилке, и я не успеваю ответить, как внимание Ани переключается. – Ой, смотри, танцуют.

Пальчиком она указывает на большой экран на стене. Да, действительно, телевизор включён, по нему гоняют клипы.

Дочь (называть так Аню даже про себя ещё слишком непривычно, но мне это уже нравится) неотрывно следит за происходящим в телеке и даже начинает немного подражать.

– Танцами занимаешься? – подпираю щеку и восхищённо смотрю на малявку. И не могу подобрать слов. Какая же она…

– Да. В садике. Мне мама купила купальник розовый, – Аня как будто расцвела и прижала к сердцу руки, словно обнимает тот самый розовый купальник. А я просто плыву от ее лучистых глаз и детской искренности.

– Ты любишь танцевать? – мелкая такая, а уже свои интересы и увлечения есть. Я с малыми никогда не общался. Почти. У Софки племяшка была. Но она совсем не такая, как Аня. Все время ныла и орала, если что-то не по-её. Я долго никогда не выдерживал. А тут как будто со взрослым человеком разговариваешь. Когда тебя слышат.

– Угу, – тащит в рот креветку. Сначала прожёвывает, а потом заявляет: – Мама обещала меня отвести к настоящему тренеру. Когда-нибудь.

Последняя фраза напрягает. Почему – не знаю, но царапает так, что становится не по себе. Как будто с этой фразой связано что-то важное. Такое, что нельзя пропустить мимо.

– А давай я спрошу у мамы, и мы через пару недель вместе с ней тебя отведём к тренеру? Я тебе самого лучшего найду. Доброго и опытного. Давай?

В глазах малышки мелькает яркое чувство, но Аня тут же вновь переключается на креветки.

– Мама говорит, сейчас нельзя. Вот когда можно будет, тогда да.

– А почему сейчас нельзя?

– Мама говорит, что ещё рано. И надо сначала к врачу съездить. Вот когда сердечко выздоровеет, – Аня кладёт ладошку на рёбра слева и воодушевленно продолжает, – вот тогда можно будет.

Я не ожидал совсем. Не успел закрыться и подготовиться. Поэтому мощнейшая волна паники сбила меня с ног сразу же. На секунду на меня навалился весь ужас того, что я сейчас услышал. Это какие-то страшные слова. «Когда сердечко выздоровеет». У моей дочери проблемы со здоровьем?!

Все слова разом выветрились из головы, и только отголоски звонко отдаются в ушах:

«Когда сердечко…», «когда сердечко…», «выздоровеет…», «сердечко выздоровеет…», «когда выздоровеет…»

А когда оно выздоровеет?!

Подавив тяжелое чувство, наполовину сожравшее душу, я, сцепив ладони под столом, стараюсь как можно спокойнее произнести:

– Анют, а вы часто с мамой у врача бываете?

Дочь с энтузиазмом уплетает пасту, полностью сосредоточившись на тарелке. Но я терпеливо дожидаюсь ответа и момента, когда Аня вновь переключит на меня внимание.

– Нет, не часто.

Тяжело сглатываю, впиваясь в детское личико виноватым взглядом: меня не было рядом. Я ВООБЩЕ ничего не знал. Насколько серьёзные у нее проблемы?

Дальше я просто молчу, наблюдая, как она вновь накалывает креветку. И оглядывается, обводя зал глазами.

Возвращается Юля, с каменным лицом. Над столом повисает тягостное молчание. У девушки, видимо, тоже не сложился разговор.

– Мам, смотри, это тебе, – мгновенно оживает Аня и протягивает Юле скрученную салфетку. А я точно подмечаю момент, когда печаль в её глазах сменяется неуловимой нежностью и наполняется мягким свечением: когда она смотрит на Аню. В голове что-то щёлкает, и я неожиданно вспоминаю, как раньше Юля на меня смотрела. Так же. Вот таким же мягким задумчивым взглядом…

******

ЮЛЯ

Адам был странно молчалив всю дорогу домой. Он вызвался нас проводить и бескомпромиссно залез в такси на переднее сидение. В конце заплатил за поездку, не принимая никаких возражений, и первым выбрался из авто, распахнув дверь с моей стороны.

– Спасибо, что проводил, – смущённо бормочу, опираясь на протянутую руку.

– Я поднимаюсь, – грохочет в ответ. И пилит негодующим взглядом.

– Поднимаешься? – растерянность собственного голоса удручает. – Не нужно. У нас с Анюткой ещё много…

– Я. Поднимаюсь.