Понемногу обо всём

– Кстати, как дела с концертом?

В голове Евгения Васильевича зазвонили колокола, затрубили фанфары, и греческие музы приготовили лавровые венки.

Он встал, выпрямился с видом победителя, не удостоил присутствующих ни единым взглядом и выложил на стол готовую распечатку.

Шеф, как ни странно, не поразился, «кто же это так оперативно сделал?» не спросил, а просто взял верхний листок и пробежал глазами начало шедевра. Через минуту на его лице отразилось брезгливое недоумение, а листок полетел в сторону.

– Ну, Евгений Васильевич.., гений, твою мать! – процедил шеф

Он шумно выдохнул, прибавил еще пару непечатных выражений и велел завтра же отозвать из отпуска методиста.

Офицеры отдела злорадно переглянулись, а оплёванный Егоря, зелёный от пережитого унижения, прямо в штабном коридоре выхватил из кармана мобильный и призвал несчастного методиста на службу в таких выражениях, что тот, от растерянности, не смог даже возразить.

Через два дня полностью переписанный сценарий поступил в разработку, и, очень кстати вернувшийся, майор Перебабин начал репетиции. Точнее, репетировал прапорщик. Прикомандированный контрактник ставил свет, компьютерщик подбирал фонограмму, почтальон с киномехаником – стихи и песни, а художник рисовал праздничный плакат на полуватмане. Курсанты пели сами, как могли, Перебабин же с Егорей без конца ругались, потому что Евгений Васильевич, так и не смирившийся с разрушенной мечтой, то и дело забегал в зрительный зал, пытался руководить, мешался и обвинял майора во всех смертных клубных грехах.

В конечном итоге всё прошло, как обычно – не плохо, не хорошо, а просто состоялось.

Методиста в отпуск больше не отпустили, но пообещали позволить догулять осенью. Прапорщику простили сбои аппаратуры на присяге и не наказали. Перебабин получил очередную грамоту, а Егоря премию. Всех стальных он похвалил на «брифинге».

Второе сказание о подполковнике Егоре Е. В.

Оргштатные мероприятия – беда для любой части, особенно, если к ним прилагаются сокращения, о которых шепчутся по углам с вытаращенными глазами. В этом случае те, кто дослужился до пенсии, или, говоря иначе, самые уязвимые, замирают и начинают бояться.

– Ты слышал? – зловещим тоном осведомилась у Егори его супруга прямо за утренним завтраком. – Говорят, сокращения будут, как никогда! Двадцать процентов! И, вроде бы, только среди офицеров.

Егоря поморщился.

– Меня не коснётся – там и так работать некому.

Но, заглотив кофе и совершенно не ощутив вкуса, всё же осмелился спросить – осторожно и максимально не заинтересовано – откуда у супруги такие сведения?

– Да все говорят. Только ты в твоём клубе ничего не знаешь Вот увидишь, не сегодня – завтра даже вам объявят официально.

На службу Егоря шёл озадаченным. Его мозг словно разделился на две части. Одна беспечно твердила: «Меня не коснётся», зато другая онемела, как засиженная нога. Глаза сами собой фиксировали «наслеженное» за годы службы – наглядную агитацию, которую создавали под его чутким руководством, «колокольчики» над плацем, которые вешали под его чутким… Родное штабное крыльцо, эскизы которого, опять же, под его чутким, доводили до совершенства клубный художник и «хакер» – клубный компьютерщик. Разве мог кто-нибудь ещё похвастать такой ощутимой деятельностью?! Да если бы не Егоря, тут бы всё утонуло в дорогостоящих материалах и прочих сложностях. А так – вот оно, пожалуйста – без излишеств, дёшево, (потому что, опять же, он, Егоря, нашёл фирму, где его знакомый за полцены.., и всё такое), пусть плохонько, и простенько, и стандартно, зато, как раз так, как любит командование! И почти всегда к сроку! Нет, нельзя такого работника терять! Нельзя! Кто сумеет так же? Этот, что ли, сопливый капитан из дежурки, который выдал ему ключи от клуба, не отнимая от уха трубки служебного аппарата? Вся часть знает, что у него дядя в генштабе сидит генералом. Тут бояться нечего – даже если его должность сократят, другую специально для него же и введут. Но разве под силу такому добыть пять килограммов краски, не затратив при этом ни рубля, а потом ещё и выдержать целый скандал с клубным художником из-за того, дескать, что верхний слой краски покрыт плесенью, и вообще, ей вагоны красят, но никак не рисуют! Тут не нервы надо иметь – тросы! А ведь нарисовал, не рассыпался. Эмульсионки подбавил, и ничего… Егоря тогда очередную благодарность получил. У него вообще благодарностей этих, как у дурака фантиков…

Или, скажем, разве сможет заменить его майор Перебабин – этот, как бы зам, вечно мечтающий занять место клубного начальника? Уж тот точно всю работу завалит со своими идеями, выношенными ещё в семидесятые. Когда-то он, возможно, и был новатором, но сейчас весь пыл направил на подсиживание Егори и беготню за бабами – никак не выберется из тех же семидесятых, где сам себя прославил ловеласом – но даже тут новаторством не блещет. Все у него блондинки, у всех ноги от ушей, а на деле стыд один! А Егоря, что? Всякий порой ошибается, особенно тот, кого подсиживают…

Из мутного потока сознания выловилась хорошая фраза о том, что не ошибается тот, кто не работает. Рельефно отпечаталась на лице. И от штаба до места службы дошёл, уже вполне уверенный в себе, подполковник.

Возле клуба Егоря мрачно осмотрел собравшихся подчинённых, скупо поздоровался и, не глядя в неприветливые лица, открыл двери. Велел всем через пять минут быть на «брифинге» у него в кабинете. Потом отжал кнопку сигнализации, под трескотню Перебабина о том, что в маршрутке только что на него «такая пялилась!..» прошествовал к себе, где, перебивая красочное описание очередной блондинки, состоящей из одних ног, величаво спросил:

– Ты о сокращениях знаешь?

Перебабин загрустил.

– Ну да. Мне жена ещё вчера сказала. А сегодня майор из кадров подвозил и тоже… Говорит, всех пенсионеров погонят.

Егоря взял со стола какую-то бумажку и, не видя текста, прищурился в неё.

– Положим, не всех, – произнёс он тоном скучающего патриция. – Хотя, если предложат уйти, я не откажусь. Надоело что-то за всё отвечать. Меня в столько мест зовут… Самому увольняться нет смысла, но, если что, не пропаду…

– А куда тебя зовут? – вытянул шею Перебабин. – Может и я тоже?..

– Нет, – поморщился Егоря. – Меня же на руководство зовут, там зарплаты ещё туда-сюда, а тебе разве двенадцати тысяч хватит?

– Да ну.., – совсем расстроился Перебабин и зачем-то добавил: – У меня дочь замуж собралась.

Егоря почувствовал себя лучше. Никто и никуда его, конечно же, не звал, и никому другому о своей готовности покинуть кормящую часть он бы нипочём так смело не сказал. Но Перебабин верил в востребованность начальника, хотя и шептал по углам, что всю работу за него делает. «Вот увидите, – восклицал он в кругу многочисленных доброхотов, которые потом передавали всё Егоре, дословно и в лицах, – этот лучше нас всех устроится! Все ходы-выходы знает, везде пролезет… А у самого за плечами только курсы прапорщиков и всё!» Егоре такая вера в него, ясное дело, льстила. Для вида он посверкивал глазами и негодовал, дескать, кому какое дело, но в глубине души и, положа руку на сердце, готов был признать – будь на месте Перебабина кто-то всего лишь поумнее, не сидеть ему, Егоре, в начальниках никогда!

– Включи-ка мне компьютер, – повелел он вошедшему клубному хакеру.

И пока тот втыкал вилку в розетку и нажимал на кнопочку, взял со стола ежедневник, раскрыл его наугад и погрузился в созерцание страницы на всё то время, которое потребовалось для загрузки и открытия «рабочего стола». После этого, несмотря на прибывающих подчинённых, Егоря подсел к монитору, завозил мышкой, включая и выключая зачем-то календарь, и несколько долгих минут делал вид, что жутко занят.

Подчинённые ждали. Ни для кого не было секретом, ЧТО именно их начальник сейчас высматривает в компьютере, но это молчаливое выжидание давно стало чем-то вроде утреннего ритуала, по поводу которого сначала негодовали, потом посмеивались, и к которому теперь просто привыкли, как к неизбежному.

– Товарищ подполковник, мы тут, – наконец не выдержал прапорщик.

Он сегодня был не в духе, нужно было ехать заказывать стенды для новой наглядной агитации, потом отлавливать кладовщика, потом списывать драгметаллы, потом чинить розетки на сцене… поэтому на руководящие изыски начальства время тратить не хотелось.

Егоря недовольно буркнул: «Щас», для острастки ещё пару раз щелкнул мышью и, сдвинув брови, повернулся к аудитории:

– В отличие от всех вас я тут не в бирюльки играю.

Потом повозил по столу ежедневником и телефоном, меняя их местами, снял трубку, куда-то позвонил, прослушал около двадцати долгих гудков, после чего бросил трубку со словами: «Никто работать не хочет!» и задумался, глядя в окно.

– Мы тут про сокращения говорили, – рискнул начать брифинг Перебабин.

– Да, – словно очнулся Егоря. – Я, конечно, не собирался пока озвучивать… Мне это по секрету.., из Москвы позвонили.., но коснуться может каждого, так что, готовьтесь.

– А чего нам готовиться? – отозвался тридцатилетний прапорщик. – Пусть увольняют. Работать только кто будет?

– А-а-а, тебя-то не тронут, – вяло махнул рукой Перебабин. – Это нам с товарищем подполковником надо затылки чесать… Ты ведь, Евгений Васильевич старше меня, да?

Егоря не ответил. На его лице замешивалась сложная комбинация из величавости, презрения, таинственной информированности и отеческой заботы.

– Вы зря думаете, что коснётся только пенсионеров. Мне оттуда, – короткий взгляд в потолок, – дали понять, что должности будут резать, как.., – он порылся в амбаре памяти, – как сидорову козу!

Кто-то из контрактников прыснул.

– Вот тогда и посмеётесь! – повысил голос Егоря. – За забором! Там таких, как вы, с прошлых сокращений, как собак…

Он снова схватил телефонную трубку.

– Не ответят, товарищ подполковник, у всех совещания, – изнывал от нетерпения прапорщик. – Там проверяющий из Москвы приехал…

– Какой проверяющий?! – подскочил Егоря.

– Да х.. его знает. Вроде пожарник… Дежурный сказал, к нам по любому не пойдёт, потому что гостиницу ему не заказывали, значит, вечером уедет.