Общага

Соседка: «На кого внучка-то учится?»

Бабушка: «На режиссёра».

Соседка: «Это который палочкой машет?»

Нет, ну, в принципе, режиссёр может махать всем, чем захочет и чем сможет. Он свободный человек свободной страны. Всем, чем потребует его работа. Например, при постановке чеховского «Ваньки Жукова». Помните?

«А на неделе хозяйка велела мне почистить селедку, а я начал с хвоста, а

она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать».

Если вдруг актриса в харю тыкает неправильно, то придётся взять у неё селёдку и помахать ею перед её мордой. А если бы лично мне, скажем, в кроссворде попалось слово из семи букв с определением «человек, который машет палочкой», я бы написала – «гаишник». Есть ещё пастухи, дрессировщики, жокеи, волшебники, школьные учителя – и все, понимаешь, с палочками.

Глубока, загадочна и таинственна ты, русская душа! Когда грезится тебе в туманной и мглистой дали машущий палочкой человек… И звучит в тревожном мареве, странно, тоскливо и маятно, и влечёт неведомым, аки зов птицы Сирин, али плач птицы Гамаюн, слово рее… -жиыы… -ссёоор…!…

Врёшь, не уйдёшь! С палочкой – это режиссёр. И точка!

Но таки «кружок» -то мне вести пришлось. Мне было 18 лет, моим подопечным по 12—13. Понятно, что руководителя они во мне в упор не видели. Кроме того, это были дети, которые занимались в одно время со мной у одного и того же руководителя, в той же самой театральной студии (пардон, в драматическом кружке). Только мы в старшей группе – 15—17 лет, а они в младшей. Руководительница наша уехала из города, и меня приняли на образовавшуюся вакансию. С другой стороны, именно по этой же причине мои тинейджеры и не бузили. Они хорошо знали меня и любили театр, и были к нему, так сказать, приучены. Я старалась сохранить и программу, и основные методы нашего бывшего руководителя. Правда, чтобы любовь к свободе не поборола любовь к театру, мне приходилось забирать артистов прямо из школы. После уроков классный руководитель сдавал мне их с рук на руки. На самом деле, просто потому что они шли из отдалённого района, не мешало присутствие хоть какого-то взрослого.

Начали мы с ними готовить сценическую композицию по стихам Маршака, Хармса, Михалкова и других поэтов. Дело шло на лад, но тут «сверху» пришла директива, то есть приказ: срочно подготовить утренник ко дню рождения Володи Ульянова. После такой кардинальной смены репертуара моих пионеров из драматического кружка как ветром сдуло. Меня директриса (выдавшая разнарядку на счёт утренника) вызвала «на ковёр», и рассказала мне про то, что «в то время, как наши космические корабли бороздят просторы Большого театра»*, некоторые нерадивые руководители кружков… Ну, и так далее.

Кроме меня, особой симпатией и любовью со стороны директора пользовался руководитель туристического кружка. А до него – его предшественница. Ситуации были аналогичны во всём. Там тоже руководительница уехала в другой город, а на её место пришёл её же ученик, также не поступивший в ВУЗ в этом году. И директор склоняла по всем падежам сначала обеих наших бывших руководительниц, а потом нас – «то вместе, то поврозь, а то попеременно»*. То ли потому, что названия обоих кружков начинались на букву «Т», а у неё с этой буквой свои счёты. То ли просто в принципе аллергия на театр и на туризм. То ли на этом крыле здания была порча (а в нём помещались только два наших кружка). И всегда это было многолюдное, вернее, многодетное, и шумное крыло. Моих-то подопечных до вмешательства Володи Ульянова тоже была целая орава.

Этот турист отслужил в армии, точнее, на флоте, на подлодке, и пришёл поступать в мореходку. Его не приняли. Я даже не буду пытаться найти логику в этом факте. Впоследствии я знала ещё один подобный изумительный пример. Один парень отлично знал английский язык, хорошо учился, вообще способный в гуманитарных направлениях, с хорошим аттестатом, стихи писал. Он увлекался творчеством Дж. Р. Р. Толкина, и читал его в подлиннике (!). Поступал в педагогический на ин. яз. Его не приняли. Но венцом педагогической науки и гордостью высшей школы может служить тот аргумент, который ему при этом привели. Ему сказали буквально следующее: «Вы слишком хорошо говорите по-английски. Вас дети не будут понимать!» Это уже не просто шедевр, а, как сейчас говорят, нетленка!

В результате знаток английского языка стал протестантским пастором, и через день да каждый день мотается в Америку, очевидно затем, чтобы иметь возможность поговорить по-английски так, чтобы его понимали. А турист уехал в Новороссийск, снова пытать счастья в мореходке. Ему тогда выпало принимать участие в спасении людей, пассажиров потерпевшего крушение парохода «Адмирал Нахимов».

А мне он тогда помог в одном пустячном, но, как я тогда думала, важном деле. В требованиях к поступающим в театральные ВУЗы, кроме владения музыкальным инструментом, значилось также наличие спортивного разряда. Я и спорт – это две вещи совершенно несовместные, просто из разных галактик. Плавание очень вольным собственным стилем и бадминтон спортом назвать совестно, а бумажка требовалась. И я её получила. Просто так, по-дружески, безо всяких там. О том, что якобы посещала туристический кружок и имею какой-то там самый маленький разряд, который никаких особых умений не предполагает и ни к чему не обязывает. Такую бумажку выдают всем пионерам, которые прозанимались в этом кружке один год. Те, кто более года, уже сдают на реальный разряд. Так что моя совесть, в общем-то, чиста. Тем более что кашу я варить умею. А уж заваривать – так меня поискать! И костёр могу разжечь, только эти умения появились совершенно независимо от туризма.

И ещё, что любопытно: при поступлении в мой любимый ВУЗ никто и не вспомнил ни про владение инструментом, ни про разряд. Они вообще ни о чём таком не подозревали, члены приёмной комиссии.

А в книжке-то ведь было написано! Вот и верь после этого людям! И книжкам.

* * *

Жизнь в то время была полна парадоксов. Не даром ведь в самой популярной передаче цитировали А. С. Пушкина: «О, сколько нам открытий чудных…» и т. д. И главное, «опыт, сын ошибок трудных, и гений, парадоксов друг»! Ведь каково сказано! «Ай да Пушкин, ай да…» Хм… Да.

Так вот, кого больше всех склоняли на этой работе? Меня. Кого тут же выбрали секретарём комсомольской организации? Тоже меня. Логично? Я думаю, тут налицо жестокая месть. Просто знали, что я этого терпеть не могу, всей этой тотальной политизации, вот и заставили ею заниматься.

То же было и в школе. Сначала не приняли в пионеры. Я была круглая отличница с поведением «неуд». Это нелогично, но нормально. Были же у нас тихие двоечники с примерным поведением. Я была этому очень рада. Не тихим двоечникам, а тому, что меня не приняли. Двоечникам я как раз была весьма не рада. Потому что пионеры после уроков ещё долго на собраниях заседали, а я и без того всё время сверхурочно с двоечниками была вынуждена заниматься (это называлось «подтягивать отстающих товарищей»).

Оставит учительница тебе трёх-четырёх оболтусов, сама уйдёт тетрадки проверять и лясы точить. Я их подтягиваю, а отстающие товарищи от меня между партами носятся. Я им про уроки, а они со мной кокетничают. Ну и приходилось брать в руки метровую учительскую линейку. За это и был неуд. В дневнике записали: «Бьёт мальчиков по голове и ругается плохими словами». Да вы что?! Какой мат?! Ни Боже мой! О таком и помыслить было невозможно. В третьем-то классе! Плохие слова были «сопля на палочке». Это я как сейчас помню. Ну, думаю, ура! Больше не будут меня мариновать с этими буратинами! Наверное, моя радость была слишком заметна, потому что потом вскоре в пионеры меня приняли, и сразу выбрали председателем совета отряда на долгие четыре года. Отыгрались! Прощай, мечта! Нет, ну должна же быть какая-то логика. Или я многого хочу от людей и от жизни?

Но на работе-то хоть за эти занятия организацией и политизацией секретари, как оказалось, имеют кое-какие льготы. Позаседаешь пару-тройку раз в горкоме комсомола, потом соберёшь своих «подчинённых» подопечных разок-другой, с ними позаседаешь. Нет, ну, само собой, членские взносы собираешь, чтоб в аккурате все сдавали, вовремя и по списку. В поход там… Опять же, «самодеятельность». Ну, разумеется, художественная! Даже очень. За нехудожественную в то время… (Лучше не конкретизировать). Субботник два раза в году (единственная реально полезная вещь). И раз в месяц милости просим к блатной кормушке. Мы были прикреплены к одному конкретному магазину (в народе он так и назывался – горкомовский), где ежемесячно получали спецпаёк. В то время люди были, видимо, очень неустойчивы, отличались повышенной летучестью либо падучестью, и поэтому их беспрестанно к чему-нибудь прикрепляли – к магазину, к поликлинике, друг к другу. Отличников к двоечникам, шефов к подшефным, тимуровцев к бабушкам, а секретарей к кормушкам.

Приходишь в магазин «через заднее керельцо»*, или заходишь за прилавок, и дальше, в закуток, на служебную территорию. И тётенька-продавец из числа посвящённых отпускает тебе «дифсит»*. В нашем случае набор обычно состоял из: банка сгущёнки, банка какао со сгущёнкой, банка шпрот, палочка копчёной колбасы, зефир в шоколаде, апельсины, ещё что-нибудь. Спиртного ни в коем случае, мы же комсомольцы! Но к Новому году прикрепляли бутылку шампанского. Это ритуал, а к ритуалам относиться надо серьёзно. Безо всяких там! Не откроешь бутылку – и всё, капут! Новый год не наступит. Не верите? А вот попробуйте.

А ещё была такая фишка – годовая районная комсомольская конференция. В Доме культуры. Мама дорогая! Какая там была торговля в фойе! И если уж тут такое, то, что же тогда «выбрасывают» на партийных конференциях?! Сидишь, слушаешь доклад за докладом, мнения и прения, и мысленно прикидываешь – сколько денег с собой, что удастся урвать от элитной жизни. Приобрела тогда портфель-«дипломат», писк тогдашней моды, и в него же битком накупила книг, которые только во сне снились. Книги были тогда дефицитом и высоко ценились, или, наоборот, у кого-то высоко ценились, т.к. были дефицитом.

Так что вот я целый год вращалась среди «белых людей». Спецкормушка – это супер, что и говорить, но рулила я не поэтому. Просто в коллективе у нас комсомольцев было всего трое: я (секретарь, она же – культурно-массовый сектор), тот самый турист (член бюро, он же – спортивно-массовый сектор), и зав. трудовым сектором. (Слышите, какие слова, какие тексты! Просто «майский день, именины сердца!«*) Трудовым сектором также на паях заведовали мы с туристом, поскольку на бумаге таковым значилась уборщица, которая была в декретном отпуске, и раз в месяц прикатывалась к нам с коляской – взносы заплатить. Секретаря своей владычной рукой назначила директриса учреждения. Тщательно, добросовестно и всесторонне оглядев обе, имеющиеся в наличии, кандидатуры – туриста и артиста, женщина из двух своих зол выбрала, видимо, наименьшее. А впрочем, почему я так решила? Очень самоуверенное с моей стороны утверждение. Может быть, наоборот, наименьшее-то она и пощадила.

А кстати, в школе-то я была тимуровцем. Тогда надо было обязательно куда-нибудь записываться, вообще всем, в принципе. Не запишешься – тебя запишут. Иногда без твоего ведома. Так же и выпишут, и пропишут. И по первое число и по другие числа. Школьникам надо было в кружок либо в сектор (геометрическую фигуру разрешалось выбрать).

С математикой у меня сложные отношения, поэтому я выбрала не круг, не сектор, не звёздочку, а движение (это уже физика). Тимуровское. Рисование стенгазет я очень люблю (до сих пор, без дураков), и «Весёлые старты» дело хорошее (жалко – не для меня), цветоводы и санитары тоже люди замечательные и полезные. Но я была воспитана ценить бабушек, своих любить, а чужих уважать. Здесь мы реально помогали бабушкам, из расчёта по два человека на старушку. И когда ты выдраил бабуле всю квартиру и сбегал в магазин за продуктами (с парадного, а не заднего крыльца отпускаемые), и она с благодарностью угощает тебя конфетками и печенюшками – то-то радости! А не в потайном закоулке потайного склада, втихаря от трудового народа.

* * *

Ну, так вот я, отработав «на кружке?» год, таки снова поехала поступать. Но уже не в театральное училище, а в институт культуры. В то время нельзя было подавать копии документов (а электронных и вовсе не существовало), чтобы поступать параллельно в несколько заведений. Но для меня представлялся весьма удобный случай попробоваться во все возможные по порядку. Экзамены были в одном ВУЗе с 1 августа, в другом с 15 августа, в третьем с 1 сентября. Третьим возможным был университет, специальность – искусствоведение. Но это было на самый крайний случай. Первым оказался в списке институт культуры.

Прошла я полгорода пешком, как мы помним – с чемоданом, и в пятом часу вечера была у цели. Еле-еле успела до закрытия приёмной комиссии, в которой выяснила два факта:

1) общагу мне на время экзаменов не дадут

2) первый экзамен – завтра.

Для его сдачи необходимо было привезти выполненный дома (!) разбор пьесы. Я не учла, что это не актёрское отделение, а режиссёрское. Между прочим, в справочниках для поступающих в ВУЗы этих подробностей не значится, есть только загадочное слово «специальность», которое Бог знает, что в себя включает. То есть всё, что нужно было и в прошлый раз, я, разумеется, подготовила, а вот про разбор узнала только что.

Что касается первого пункта – общежития, то мест не было, т.к. все они (то есть, видимо, это места уже получивших дипломы и выехавших выпускников) были заняты абитуриентами, посещавшими подготовительные курсы. Ну и, разумеется, про разборы они были осведомлены. А я – с корабля на бал. Не посещала курсы, ну и была не в курсе.

Специалисты знают, что разбор пьесы – это весьма объёмная вещь, и в один присест её не намалюешь, тем более, не имея ни малейшего представления, как это делается. Я и по сей день не понимаю, зачем нужно требовать на экзамене то, чему человек только ещё пришёл учиться? Или существование абитуриентов, не посещающих курсы подготовки, даже теоретически не предполагается? Но это я поначалу чему-то удивлялась, а потом стало не до того, выживать надо было.

Короче, ночевать мне негде, разбора у меня нет, а экзамен завтра. Я подхватила свой чемодан и зашагала вдоль своего пути в обратную сторону, на поиски гостиницы. В третьей по счёту нашлось свободное место, я поселилась в двухместный номер, приняла душ, поужинала в симпатичном буфете.

Там я впервые попробовала газированный напиток «Тархун». У нас дома тогда продавали только газировку золотистых цветов. «Пепси-колу» мы привозили сами, из поездок «на юга» и в Москву. Срок хранения у неё был шесть месяцев, так что она вполне доживала до новогоднего стола. А этот я вообще видела впервые, он был зелёный и необычного вкуса. То же было и с мороженым, у нас можно было купить только в бумажном стаканчике, с деревянной палочкой вместо ложки. Реже завозили в вафельном стаканчике, и уж тут не зевай – очередь мгновенно сносила всё, закупали целыми п/э мешками по 10—15 штук. Что-нибудь более оригинальное можно было вкусить в областном центре, а уж шоколадное эскимо на палочке – это только пожалуйте в Москву и Ленинград. Эх, где вы теперь, замечательные старые «Дюшес» и «Буратино»?! Да и «Тархун» стал отвратительным, так и прёт химией.

В этой гостинице всё было симпатичное, и не удивительно: как выяснилось позднее, это была самая престижная гостиница города. Здесь всегда жили приезжие знаменитости и приезжее же начальство. Но, всё равно, гостиница – это тоже общага, только дорогая и, поэтому, более ухоженная. Но обо всём этом я не раздумывала, а получала удовольствие от той жизни, которая сложилась на данный момент. Пользовалась благами цивилизации, делала короткие вылазки в ближайшие окрестности. От города я была в восторге, результаты экзаменов также радовали. Но начали они радовать не сразу и не за просто так.

Первый экзамен, по специальности, состоял из трёх разделов: 1) теория, собеседование, плюс чтение басни, прозы и стихотворения. 2) разбор этой самой пьесы 3) этюд (в двух частях).

В первом пункте всё было более-менее благополучно, побеседовали мы с комиссией на околотеатральные темы неплохо, прочитала репертуар сносно.

Стали разбираться с разбором. Тут мне, во-первых, сообщили, что выбранная мною пьеса А. Корнейчука «Платон Кречет» – не самый удачный вариант, надо было взять что-нибудь поинтереснее. Ха! Пьесу поинтереснее! Знали бы они, где, когда и как я её разбирала! Во-вторых, зачем же ставить в программный список неинтересные вещи?

А в-третьих, пьеса хорошая. Только во второй половине второго действия там начинается идейная пропаганда, и то она вставлена туда, как свечка в торт – для идейной «красоты». Вынь свечку – вкус торта не изменится. Просто втиснут монолог под звучащую фоном песню «Там, вдали, за рекой». И потом снова идёт нормальный человеческий сюжет. Хорошая пьеса о хорошем человеке. Хирург, который играет на скрипке. Талантливый, честный, умный и порядочный человек. И проблемы «подняты» общечеловеческие: честь и подлость, профессионализм и карьеризм, любовь и равнодушие, дружба и шкурничество, сила духа и малодушие.

Это была единственная вещь из советской драматургии, которую я запомнила досконально. Ведь разбор требовал подробностей – цитат, имён всех персонажей (да не просто, а с расстановкой сил по лагерям), и т. п. А постановку этой пьесы в то время часто крутили по ТВ, я видела её не раз и запомнила.

Ведь пришлось всё делать экспромтом и по памяти, не имея под рукой ни текста пьесы, ни какой-нибудь маломальской аннотации к ней. Куда удобнее устроиться в тихом гостиничном холле, под пальмой, на диванчике, и что-нибудь эдакое начертать, чем торчать битый час в читальном зале библиотеки. На руки-то книгу не дадут без прописки и студенческого билета, будь даже у меня в запасе ещё один день. Но его не было, и действовать надо было быстро. В моём распоряжении были всего каких-нибудь пара часов. Причём вечерних. Какая библиотека?

Прямо, как в том фильме:

– А ты что спросил? Как пройти в библиотеку? В два часа ночи! Идиот!*

Этот эпизод акцентирует моё внимание потому, что была опасность вообще никуда не попасть, а ехать домой на следующий же день, не солоно хлебавши. Вот уж нет, дудки! Этого допустить я не могла. Если бы мне пришла спасительная возможность – попросить чей-то выполненный разбор! Читая его, я усекла бы принцип работы и набросала себе планчик. Как у Леонида Филатова: «Нам бы схемку аль чертёж – мы б затеяли вертёж! Ну, а так – ищи, сколь хочешь, чёрта лысого найдёшь!»*

Как я уже сказала, в первый вечер, оценив достоинства своего пребывания в гостинице, я села за стол и задумалась о завтрашнем дне. То есть, о разборе пьесы. Выбирать надо было только из того, что стои?т в программном списке. А там были «Бронепоезд 14—69», «Оптимистическая трагедия», «Человек с ружьём» – милые такие, симпатичные сюжетцы, а главное – мирные. А ещё говорят, что сегодня смотрят одни боевики. Всё то же самое. Как говорится – те же штаны, только назад пуговицами. Добро и зло не меняются, главное отличать одно от другого, и не перепутать, на какой ты стороне. Только сейчас чтение боевиков – дело вкуса и личного выбора. Тогда же – гражданская обязанность. И право выбирать сторону не предоставлялось.

Помните, известный советский киноальманах «Волшебная сила», а именно его главу «Мстители из «2-В»? Детей повели смотреть «Неуловимых мстителей», и они в благородном порыве обстреляли киноэкран «горохострельным оружием». «Парни так изрешетили стену моего заведения, тут ремонтом долларов на сто пахнет!«* Директор школы в воспитательной речи говорит им (вернее, поёт) следующее: «Я вполне понять могу вашу ненависть к врагу». Во втором классе, в восемь лет! Ну, а мы-то уж! Восемнадцатилетние лбы! Должны понимать про кузькину мать. Но… я не понимала. Так всю жизнь и прожила политическим идиотом, ни разочка ни в кого не стрельнула (двоечников, как мы помним, я лупасила исключительно линейкой).