Под грушевым деревом
Медленно поднявшись – все еще болела голова – Миша сел в кровати. Он не слышал, но по движению воздуха понимал, что кто-то в соседней комнате. Наверно, сестры вернулись с рынка, мать накрывала обед. Миша не был голоден, но ради мира он вышел к столу. Никто не смотрел на него. Сестры молча стучали ложками, пережевывали пресные котлеты, мать уставилась в телевизор, что стоял на холодильнике. Она все время жаловалась на боль в шее, но сейчас, глядя на то, как мать, не замечая жирной капельки на подбородке, смотрит в экран, Миша понимал почему. Сестры тоже поглядывали, но без интереса. Миша сел на свой стул. Настенька поставила ему тарелку.
Телевизор шумел прямо над головой Миши, и мать, когда думала, что никто не видит, бросала на сына быстрый взгляд. Было ли в нем сожаление, никто бы не смог сказать. Что точно знали все за столом, так это то, что Мишу не выпустят со двора, пока не сойдут гематомы. Миша жевал недосоленную котлету и думал о теплом клочке в кармане, едва заметно отзывающемся даже на движение челюстей. Скоро, скоро, Анастейша. Он никак не мог придумать ей менее официальное имя. Настя? Так зовут сестру, и совсем не хочется их ненароком перепутать. Но у него еще будет время. Он обязательно придумает.
На следующее утро Мишу даже не разбудили отогнать корову на выпас. Он проспал почти до десяти. В доме было тихо. И даже воздух не шевелился. Миша был один.
Медленно встал, потянулся, и даже какое-то подобие улыбки появилось на припухших губах. Миша оглядел комнату. Она выглядела по-другому. Куда делись стопки одежды и разного хлама? Все выглядело слишком упорядоченно. Миша тут же бросил взгляд под ноги. Шорты, что он наспех сбросил, валялись там же. Он вздохнул. И безмятежная улыбка вернулась на посиневшее лицо.
Он натянул шорты, застегнул пуговицу и уже знакомым движением прикоснулся к карману, улыбка стала шире от ожидания мягкого похрустывания тонкой бумаги. В ответ тишина. Ничто, кроме джинсовой ткани, не хрустнуло под пальцами. Миша нырнул пальцами в карман. Пусто. В другой – тоже пусто. Оба задних. Ничего. Даже свалявшейся салфетки или волосяного катышка, крошки от бубликов, которые он часто носил в карманах, прилипшей жвачки, захудалого рубля. Ничего. Этого не может быть. Миша снова стянул шорты и потряс их. Он тряс, бил кулаками, сжимал, выворачивал, нюхал, искал тайный карман. Анастейша исчезла.
Миша сел на кровать, обводя взглядом чистую комнату. Надел снова шорты и принялся переворачивать все, что можно было перевернуть. Вытряхнул шкаф, в котором были две полки отведены ему. Он рывками доставал вещи и тряс их в надежде, что в какой-то момент милая Анастейша выскользнет на пол, он пожурит ее за то, что заставила его волноваться, но быстро простит, потому что невозможно на нее долго злиться.
Кучи на полу росли, и Миша начал терять надежду. Он опасливо подошел к материной кровати с пуховой периной, даже рядом становилось жарко. Осторожно приподнял подушку, провел рукой. Ничего. Отогнул край перины – какие-то письма и старые фотографии. Миша посмотрел их, никого не узнал и сунул обратно. В тумбочке тоже был порядок. Молитвослов, какая-то потрепанная книжка без обложки, трехлитровая банка святой воды, конверт для денег. Быстрым взглядом насчитал три тысячи.
У комнаты старших сестер замялся, отворил дверь. Там обычный девичий беспорядок. Он уже хотел войти, но что-то щелкнуло в голове. Обернулся. Никого. Посмотрел на дверь в комнату Настеньки. Она казалась запертой. Как это можно определить, Миша не знал, но почувствовал, что там что-то скрывают. Подошел, прислушался. Он так делал, когда хотел уловить беззвучные сигналы. Легонько толкнул дверь. Действительно заперта. Замок хлипкий. Миша ножом легко вскрыл.
Когда оказался в комнате, духота и темнота немного сбили его боевой настрой. Он какое-то время постоял, привыкая к темноте, потом щелкнул выключателем слева. Комната выглядела обычной. Ни порядком, ни беспорядком не отличалась. Миша понял, что он точно тут найдет что-то важное. Для начала он осмотрел кровать. Под подушкой нашел учебник по литературе за седьмой класс. Пролистал его, ничего. Он знал, что надо искать на шкафу, но что-то удерживало его на кровати. Хотелось лечь на постель в цветочках и уснуть. Миша тряхнул головой, сбросил с себя накатившую сонливость и бросился к шкафу. Он забрался наверх, взял толстую тетрадь, чуть не сорвался, потому что полка под его весом треснула. Вернулся на кровать и открыл тетрадь.
На первой же странице он нашел ее. Но это была уже не она. Это было чудище без глаз и без зубов, со свиным пятаком на пол лица. Ее прекрасное тело было изуродовано рваными ранами, неумело наметанными толстыми нитками. На белых гольфиках то тут, то там рдели пятна. От уголка рта тянулся дымок. И в дымке было написано синей ручкой «Мишкина невеста». Мишу затошнило. Он откинулся на кровати и ударился затылком об стену. В голове услышал треск. Треск почувствовал и в руках. Он разорвал тетрадь.
Мать с Натальей закатывали огурцы. Смрад от газовой печки и кипящего рассола с укропными ветками разливался по всему двору. Наталья бросала молодые огурцы и дольки болгарского перца в банку, ее лицо отливало такой же зеленью. «Дура», – подумал Миша и бросился к калитке. Мать что-то крикнула. Но какое это имело значение?
Миша бежал, втаптывая ржавую пыль подошвами старых кроссовок. Кто-то продолжал выбрасывать золу на дорогу. Солнце подбиралось в ту часть небосвода, откуда выжигало черные точки на спинах матери и сестер, составляя из них неповторимые россыпи. Синтетическая футболка липла к телу, мешая движению, но Миша не сбавлял темп.
Он бежал по дороге. Редкие машины сигналили и предлагали подвезти, но Миша смотрел вперед, выбрасывая острые коленки так резко, будто хотел от них избавиться. Наконец стали виднеться черные горы. Горки отработанной породы. Рядом с ними искусственный пруд с водой такой холодной, что можно было потерять сознание. Миша чувствовал жжение в легких и горле, язык казался чем-то инородным, хотелось его выплюнуть.
Два «КамАЗа» стояли в слабой тени нескольких тополей. Дальнобойщики часто заезжали на этот пруд по пути в Москву или в Воронеж. Один из водителей качал ножным насосом камеру.
– Смотри, как притопил.
– Видать, приспичило.
– Э, пацан, ты чего! Там мелко!
Оба водителя кинулись к пруду, но Миша уже вошел в воду. Почти без всплеска, будто только и делал, что учился плавно входить в воду.
Дно искусственного пруда было глинистым с мелкими плоскими камнями. Когда в самый зной тут собирались купальщики, вода становилась коричневой. Они месили ногами глину, и она поднималась мелкими частицами. Но когда почти никого не было, как в тот день, когда Миша бросился в воду, гладь казалась черной.
Вода оказалась холоднее, чем ожидал разгоряченный бегом Миша. Тело словно прокалывали иголки, а в голове шумело так, будто все звуки мира вдруг разом решили открыться Мишиному слуху. Наконец он нащупал дно, скользкое и твердое, ступил судорожными ногами и оттолкнулся.
Откашлявшись, он надавил пальцами на глаза, чтобы вернуть резкость, и беззвучно ахнул. Перед ним оказалась она, его Анастейша. Купальник на ней был старенький, но угадывалась некогда ярко-красная краска. Она улыбалась и подмигивала ему. Она звала.
Миша, спотыкаясь все еще онемевшими ногами, вышел на берег. И только сейчас заметил двоих водителей. Один подал ему руку, а второй какое-то одеяло. Но Миша шел к ней. К двери «КамАЗа», на котором бледнела старая наклейка с Анастейшей.
– Ты чего, парень?
Водитель тронул Мишу за плечо, тот вздрогнул.
– Ба-ба-ба, – Миша указывал пальцем на кабину.
– Мы в Воронеж порожняком.
– Ба-ба-ба.
– Да че не подвезти, – усмехнулся водитель. – Будешь вместо радио.
Водители угостили Мишу крепким чаем из термоса и велели переодеться в сухое, прежде чем садиться на поролоновое сиденье. Миша снял футболку. Водители отвели взгляд. Пока Миша в одних трусах выжимал вещи, из кармана выпали перевязанные резинкой деньги. Водитель их поднял.
– Три косаря, – сказал он второму одними губами.
Второй пожал плечами. Миша обернулся. Водитель отдал сверток.
– Больше не теряй.
– По коням, – скомандовал второй.
Миша потянулся к ручке, чуть скользнув по щеке Анастейши, улыбнулся и открыл дверь.
Дорога стелилась гладкая.
Не глядя назад
Арсалан сжимал ладонями голову. Чернота вокруг озарялась бело-желтыми вспышками, в воздухе висел невыносимый треск. Этот треск больше всего мешал Арсалану. Какую-то мысль он никак не мог зацепить. Мысль казалась такой важной, что ее непременно нужно подумать. Не здесь. В тишине.
Прижимаясь к земле, Арсалан пополз. В учебной части это получалось у него лучше всего. Не поднимая головы, он нащупывал путь, перебирая пальцами ямки в асфальте, камни и травинки. Он медленно продвигался вперед, туда, где, как он помнил, кончалась улица и начинались поля. Боялся, что его заметят. Никто не обращал внимания, да и не обратил бы. Арсалан осмелел и, впиваясь ногтями в асфальт, все быстрее и быстрее полз, дальше от шума, дальше от вспышек, в темноту, в тишину. Только б не смотреть назад. Стоит обернуться, и тебя тут же раскроют. Как бывает в детстве, когда играешь в прятки.
Арсалан перебирал локтями, цепляясь за камни, потом за траву. Мимо домов, мимо людей, он полз, никем не замеченный.
Пальцы впились в рыхлую землю, Арсалан услышал тишину. В тишине остановился. Запах свежевспаханного поля напомнил ему о доме. Когда небо едва подергивалось красным заревом, он уже готовился к пахоте. Где-то вдалеке белели горные пики, и, если соединить их линией, получится тонкая серебряная цепочка. Такая же на любимой шее Иринки, досматривающей последние сны.
Арсалан лежал, уткнувшись лицом в мягкое черное покрывало. Глаза щипало от знакомого с детства запаха. Здесь его не найдут.
Он поднял голову. Черное небо повисло над полем. Где-то впереди виднелась лесополоса. Перейти ее, двигаться на северо-восток, и можно добраться до Ягодного месяца за полтора. В школе Арсалан любил уроки ОБЖ, на которых Василий Геннадьевич, если не читал свои афганские стихи, учил ориентироваться на местности.
Арсалан встал. Босые ступни ощутили влажность вскопанной земли. Впереди шесть тысяч километров. Только б не смотреть назад.
Дома начиналась посевная. Как там без него? Иринка матери не поможет. Мать будет все сама. Он любил Иринку со школы. А мать шутила, что надо было купить сыну куклу в детстве, может, не стал бы засматриваться на таких, как Ирка. После школы Иринка уехала в Иркутск, вышла замуж, родила Сережу, развелась и вернулась в Ягодное. Арсалан ее ждал.
Арсалан шагал по мягкому полю. Босые ноги утопали в жирной земле, готовой проглотить все, что в нее бросят. Где-то в амбарах сеялки ждут зари, чтобы засадить жадную почву, которая осенью даст хороший урожай. Такой бы земли в его родное Ягодное, сколько бы работы было. Не пришлось бы ехать за шесть тысяч километров.
Арсалан шел и видел дом. Мать, нагнувшись, бросает в заготовленные лунки проросшие картофелины. Иринка в тени читает книгу, Сережа рядом пытается ухватить за хвост кота. Мать распрямляется и бросает Иринке, чтобы та делом занялась. Иринка ухмыляется в ответ. Не для того она родилась. Арсалан улыбнулся своему воображению. Только однажды мать с Иринкой согласились. Когда провожали его сюда.
Арсалан втянул прохладный земляной воздух. Вот бы Иринка увидела этот простор. Нет, она любит город. Чтобы каменные глыбы росли прямо из асфальта. В Ягодном такого нет. Он вспомнил, как проснулся среди ночи, а Иринка плачет о новых серьгах подруги. Жалко ее стало, такой она хрупкой была.
Арсалан все шел. Вместо усталости ноги ощущали легкость. Все быстрее он отдалялся от вспышек, все ближе становился к дому. Скорее бы увидеть мать, обнять Иринку. Сколько он уже шел? День? Два? Поля сменяли друг друга. Рыжая земля приходила на смену черной.
А вдруг мать с Иринкой не простят? Вдруг им станет стыдно за то, что он бежал, что не купит новые серьги? А если бы он умер?
Арсалан хлопнул себя по лбу. Мысль эта назойливо кружила все то время, что он прижимал голову к земле. Если бы он умер, стал бы героем. Мать бы крышу перекрыла. Иринка переехала бы в город. Значит, не зря?
Арсалан замедлил шаг. Земля под ногами остыла и больше не обнимала уставшие ступни. Черное поле вдруг стало чернее. Арсалан поежился, тысячи мелких лапок пробежали по телу. Только б не смотреть назад!
Простит ли Ирка за то, что он любил работу в поле? Любил родное село. Солдатский хребет и Черное озеро. Любил, когда мать заставляла собирать колорадского жука, чтобы не использовать отраву. Любил с дядькой Буяном вечерами пить пиво и говорить ни о чем. Не хотел он жить в квартире среди каменных глыб и незнакомых взглядов.
Арсалан остановился. Холодная земля под босыми ногами покрылась острыми трещинами. Воздух стал липким и тяжелым. Он попытался сделать шаг, но ступни вросли в жадную до всего почву. Над полем висело черное небо. Впереди шесть тысяч километров.
Арсалан обернулся.
– СУ-КА!
Звук застрял в душной тишине.
Арсалан без ботинок все так же прикрывал голову руками. Вокруг происходили все тот же треск и вспышки. Иринка в Ягодном уложила Сережу и улыбалась в телефон. Мать спала.
Солнечный удар
Августовский полуденный зной волнами поднимался над пыльным городом. Пот струился и впитывался желтыми пятнами в белую подшиву Сергея.
Сергей мечтал об отпуске. Представлял, как уже послезавтра он устроится с холодным пивом в тени зонтика, сын будет строить замки из песка, а жена Таня загорать до красноты и озноба. Как же пыльно тут. Хотя бы машину на стоянке зачехлил.
Сергей закончил работу раньше. В магазине, стоя с банкой «Спрайта», он достал телефон и позвонил жене. Не ответила. Он расплатился и вышел, набирая ей сообщение. Пусть будет готова к вечеру. Запотевшая банка холодила ладонь.
Тихо стало вдруг. Деревья замерли, чтобы не нагнетать горячий воздух. Сергей сделал глоток. Прохладная сладость растеклась по горлу. Он втянул горячий воздух, в ноздрях защипал запах рыжей пыли.
Мужчина в толстой куртке шел к магазину. Сергей усмехнулся.
Сергей открыл глаза. Люди смотрели и тихо говорили, как на поминках. Машина скорой помощи мигала, но врач не двигалась. Сергей попытался встать. Досадно. Он, крепкий сорокалетний мужчина, размяк от жары посреди улицы.
Надо позвонить жене. Он посмотрел на правую руку, кисти нет. Жаль новый телефон, да и кольцо. Таня будет ругаться. Он снова попытался встать, но получилось лишь слабое подергивание коленом.
Пыльный воздух обжигал лицо. Губы потрескались и не смыкались. Язык прилип к небу.
«Спать охота, – думал Сергей. – Но днем лучше не спать, голова разболится. А ночью не усну. И утром мы не сможем выехать. А как я поеду без руки? Рассул в санчасти что-нибудь придумает. Главное – доехать до дома. Жарко тут. И липко все».
Сергей снова попытался встать, ни один мускул его не послушал. Он закрыл глаза. Когда снова открыл, людей уже не было. Группа саперов обследовала место.
«Ну хоть кто-то с мозгами, – подумал Сергей. – Не торопятся. Понимаю, протокол. Кажется, нашли что-то… Теперь принялись за куртку… Небось награждают его Там, что майора уложил… Можно уже меня отсюда увезти? Не хочу смотреть на этого в куртке. Я не хочу здесь быть! Эй! Эй! Я хочу домой! К Тане! Она же будет волноваться! Братцы! Миленькие! Посмотрите на меня! Я еще здесь! Я еще живой!»
…
Стрелка часов приближалась к четырем. Здания плавились. Фельдшер склонилась над Сергеем и поискала пульс. Что-то записала в блокнот и кивнула парням.
Двумя часами позже судмедэксперт установит причину смерти – множественные ранения. И хоронить будут в цинковом гробу с небольшим окошком, чтобы Сергея могли видеть близкие. Машина так и останется в чехле.
Рыба
Антон в четырнадцатый раз пересматривал черно-белое видео. Был тот час ночи, когда одинокие люди уже напитались бессмысленным кино, чтобы забыть свою жизнь во сне.
Антон посмотрел на неподвижные зеленые жалюзи в надежде, что они колыхнутся, впустят свежесть. Движения не было. Рыба в мутном аквариуме устало наблюдала.
На видео майор и два лейтенанта вышли из магазина. В правой руке майора – запотевшая банка «Спрайта». Антон в четырнадцатый раз сглотнул. Человек в пуховике, беззвучный хлопок, дым и зависшая картинка всех четверых на земле.
Равнодушная продавщица, равнодушные зеваки, скорая и неподвижный фельдшер. Майор будет лежать без кисти и «Спрайта», лейтенант – без обеих ног, а голова третьего окажется неправильно прикрученной к телу.
Антон откинулся на спинку неудобного кресла и посмотрел на слабый свет аквариума. Рыба беззвучно открывала рот. Антон прислушался. Показалось. Дальше появятся саперы, в серой «десятке» найдут еще один заряд, фельдшер склонится над майором – поздно, – тела небрежно бросят на носилки и увезут. Все как и тринадцать раз до этого.
Нужно всего лишь удалить эту проклятую запись, пока она не разлетелась по Сети. Ничего сложного, он занимается этим уже пятнадцать лет. Антон вспомнил жену майора. Накачанная феназепамом, она бессмысленно кивала разъяснениям полковника. Антон же стоял в стороне и наблюдал, как начальник берет вдову за руку, говорит, что сделает все для нее и ее детей.
Между бровями больно залегла морщина. Окно почернело. Свет аквариума слепил. Рыба возмущенно открывала рот. Антон медленно моргнул, брови разошлись.
Антон вздрогнул. Рыба из аквариума исчезла. Потом поищет. На мониторе застыл кадр с майором. Антон присмотрелся. Майор едва заметно шевелился в черной луже, с надеждой смотрел на фельдшера. Антон разглядывал, как майор хватается за землю оставшейся рукой. Как он раньше не заметил? Он еще жив! Антон снова перевел взгляд на лицо майора. Тот смотрел широкими черными глазами прямо на него, Антона Селезнева.
– Что будешь делать, капитан? – спросил майор из липкой лужи.
– Свою работу, – пробормотал Антон. – Я должен удалить запись.
– А как же остальные? – Майор поглаживал оторванную руку, словно потянул запястье в тренажерном зале.
– А что остальные?
– Это не первый и не последний раз, – спокойно сказал майор и потянул за толстую и скользкую нить из своей руки.
– Мы продолжим зачищать информацию. Мы в мирное время живем, майор… Ты – просто погрешность…
Антон вздрогнул от звука собственного голоса. Последнюю фразу словно произнес его начальник. Тот любил еще приговаривать, что здесь не Сталинград и незачем мирных граждан пугать единичными терактами. Антон покосился на экран: майор не двигался.
Окно окрасилось в желто-розовый. Антон встал с кресла и потянулся. Суставы хрустнули. Он зевнул и подошел к рыбе. Она беззвучно наблюдала. Ждала.
За дверью послышалась жизнь. Работа закипала. Звонки, бумаги, подписи, совещания… Скоро никто не вспомнит о том, что произошло вчера, не вспомнит о майоре.
От телефонного звонка Антон вздрогнул. Несколько секунд слушал AC/DC: Highway to hell. Звонок оборвался до слов. Сердце застучало в голове. За дверью становилось шумно.
Антон бросился к столу, отыскал в ящике флешку. Дрожащей рукой вставил ее в разъем.
– Все получилось? – Дверь распахнулась.
– Да, товарищ полковник, – ответил Антон, вставая навытяжку. – Все чисто.
– А где рыба? – полковник покосился на пустой аквариум.
– Сдохла. Разрешите похоронить.
– Ты бы умылся, – сказал полковник и вышел из кабинета.
Антон остался стоять, сжимая в мокрой ладони рыбу.
Купание
Маша лежала на камне и читала. Это был очередной роман, который она проглотит этим летом и забудет к следующему. Кажется, что-то про французского лейтенанта. Маша любила август. Каждое лето мама отправляла ее на юг к своей сестре есть арбузы и румяниться на солнце. И не было у Маши ближе подруги, чем двоюродная сестра Света.
Полуденное южное солнце жгло бледную кожу Маши. Она не отвлекалась ни на веселые крики Светы, ни на улюлюканье друзей. Все, чего ей хотелось, – это читать и ждать, что и в ее жизни когда-нибудь случится интересная история. Две капли, а вместе с ними и тень упали на хрупкие пожелтевшие страницы библиотечной книжки. Маша вздрогнула.
– А ты че не купаешься?
Над ней стоял Денис, упираясь руками в колени, и щурился совсем как старичок, всматриваясь в лицо Маши. Наверняка заметил новый прыщик на подбородке. Его коричневая кожа и выгоревшие волосы вместе с капельками воды бликовали на солнце, придавая блеск всей его фигуре. Маша опустила глаза и сказала:
– У меня купальника нет.
Она соврала. Маша стеснялась раздеваться. Она казалась себе припухшей, как сдобное тесто, из которого мама печет любимые пирожки с картошкой. Особенно в сравнении с сестрой, у которой есть кубики на животе.
– Да иди так, в шортах, – Денис потянул ее за руку, помогая встать. – Высохнут по дороге.
Денис держал ее за руку и помогал спускаться по острым камням к пруду. Это был заброшенный каменный карьер с прохладной родниковой водой, местные называли его «прудом». Ладонь Маши вспотела, и она отдернула руку. Несколько секунд она стояла в нерешительности, но, заметив на себе взгляды, прыгнула в воду. Денис, не мешкая, прыгнул следом.
Света с другими ребятами играла в водные салки, где водящий должен не просто догнать, но и утопить. Маша отплыла подальше, чтобы не оказаться в этой странной игре. Вода уже не обжигала холодом, а ласково обнимала своей свежестью. Маша легла на спину и закрыла глаза. Через неделю приедет мама, и они вместе вернутся в свое «заполярье». Так Маша называла закрытый городок Советский. Он не был за Полярным кругом, и даже совсем не близко к нему, но Маша не любила зиму, которая там казалась особенно суровой. Она, как и каждое лето, мечтала в следующий раз приехать на юг стройной и загорелой. Машу мало заботило, откуда взяться загару, когда солнце в их краях весьма редкий гость, а если и появляется, то белое и неприветливое. Оливковая кожа в ее мечтах просто прилагалась к стройной фигуре.
Кто-то схватил Машу за руку и потащил по воде.
– Идем играть!
От неожиданности она глотнула воды, но сдержала кашель. Денис крепко держал ее руку и плыл в самую гущу игры. Нехотя Маша втянулась во всеобщее веселье. Ей не нравилось водить, поэтому она быстрее всех отплывала от водящего, собственная проворность доставляла ей особенное удовольствие. Каждый раз, когда Денис водил, он гонялся именно за Машей. Сама того не замечая, она стала все чаще ему поддаваться. Ей нравились его прикосновения. Вместо того чтобы давить на голову и отправлять под воду, он проводил ладонью сверху вниз по ее лицу. Маше казалось, что на лице тут же проступают красные пятна.
– Пойду позагораю, – сказала Света и запрыгала по камням к полотенцу.
Денис смотрел ей вслед, когда Маша подплыла и погрузила его в воду, он увлек ее за собой. Мгновения под водой длились вечность…
Когда они вынырнули, уже никто не играл. Маша смотрела на Дениса, глаза от воды щипало.
– А ты веселая.
Маша не знала, что ответить. Она рассматривала веснушки на загорелом лице Дениса. Так они ему шли.
– Светка ничего про меня не говорила?
Маша не расслышала вопроса.
– Не знаешь, я ей нравлюсь?
Что? Маше вдруг стало не хватать воздуха. В груди заболело, но она улыбнулась.
– В том году она гуляла с Серегой Дубровым, но он поступил в Питер.
Только что она представляла, как они со Светой будут болтать чуть не до утра, смакуя все подробности сегодняшнего дня.
– А ты можешь спросить?
– Что?
– Ну, будет она со мной гулять?
– Почему сам не спросишь?
– Да я подойти боюсь… Вон она какая!
На следующий день Маша слегла с температурой. Тетя Катя ругала Свету, что та долго в холодной воде купалась. «Она же рахитная у нас, – причитала тетя Катя. – Будешь дома сидеть до самой школы». Света злилась на Машу, и всю неделю они не разговаривали.
Маша лежала в постели и дочитывала свой французский роман, который был вовсе не про французов. В комнату вбежала Света, вся раскрасневшаяся. Маша тут же забыла, что злилась на сестру, так та была весела.
– Мне Денис предложил встречаться, – задыхаясь, сказала Света.
– Он же тебе не нравился.
– Ну, теперь нравится.
Маша опустила глаза, сдерживая слезы.
– Ты че, влюбилась в него?
Щеки Маши горели.
– Вот ты смешная, – Света ущипнула Машу за живот и вышла из комнаты.