Древние Славяне. Соль. Книга первая. Крещение

Из сусека[20 - Сусек – выдолбленный ствол широкого дерева, чаще дуба или липы, с крышкой.] она достала комок соли, положила в мешочек, привязанный к поясу. Разогнулась, потерла хромую ногу и подхватила пустую липовую кадку.

– Годя! Годя, итить твою ленивую! – донеслось на разные голоса с заднего двора. – Поспешай!

Сырые внутренности оленя воняли дерьмом, не отвратительным свиным, всё-таки животное травоядное, но всё равно противно. Выворачивая синюшные кишки наизнанку, Любаша соскребала с них белесую слизь, и мыла, мыла, мыла их в пяти водах… а вода с каждым ведром становилась всё холоднее. Кишками провоняла вся одежда. От рук, платка и даже от волос несло навозной ямой и казалось, животный дух неистребим.

Наконец, очищенные и много раз промытые кишки Любаша сложила горкой в бадью и распрямилась. На разделочном пне осталась половина туши. Ведогор резко рубил мясо, Домослава споро завёртывала каждый кусок в отдельную рогожу и засовывала в бадью на просолку. Несмотря на большой размер кадки, целый оленёнок в неё влезть не мог.

Отдельно Домослава отложила оба желудка. Их внутренний слой для начала она использует при готовке сыра и только потом для жаркого.

Сглотнув голодный комок, Любаша негромко проговорила:

– Домыла я кишки, Домослава.

– Молодец, благодарствую. – Оценив лежащие на окровавленном снегу куски мяса, подобрала не тощий, но и не жирный кусок, от средней части ноги. – Держи, и захвати бадью с кишками-требухой, поставишь в сенях.

Дрожа от холода, в короткой шубке, залитой спереди водой, в мокрых онучах, соседка смотрела отчаянным взглядом.

– Мне бы… немножко ещё, для двух сыночков…

Живот Любаши выпирал, напоминая о скорых родах. И в самой Домославе толкнулся ребёнок.

– Возьми себе немного требухи и накрой бадью крышкой, она на стене висит… К матери зайди, поешь.

– Спасибо тебе, – Любаша поклонилась, приняла из рук Домославы мясо, заснула за пазуху, подхватила тяжелую бадью и поспешила в перевалку к тёмному крыльцу, придерживая живот.

В дверях она столкнулась с Годиславой, и та быстро дала ей свёрток рогожки.

– Это солонина. Кишок тоже возьми. Жаренные, с лучком, они ой, какие вкусные.

– Спасибо, тебе, подруженька. – В голосе Любаши послышались слёзы.

– Не за что, тебе сейчас есть нужно больше, чем обычно.

Обойдя Любашу, Годислава спустилась на задний двор и, посыпая солью твердевшую на морозе шкуру оленя, стала складывать её, сначала вдвое мехом наружу, затем в четыре раза.

– Я её завтра при солнечном свете поскоблю. В темноте могу испортить и руки поморожу, с утра прясть не смогу. – Громко говорила она в сторону свояка. – А завтра днём потеплеет, и шкура лучше выйдет. Нога моя ноет, оттепель чувствует.

– Тебе лучше знать, – согласился Ведогор. – Ты у нас главная по шкурам.

Деревня Явидово. Посиделки у ткачихи Славуньи

Тяжесть ножика в руке, да ещё складного, заставляла Сотю бегом бежать до дома ткачихи Славуньи. Пусть младшие смотрят, завидуют.

По всем лавкам и на скамейке девок и молодух набилось больше десятка. Кто пристроил переносные прялки у ног, кто между колен и деловито насаживали на навершие льняную, а чаще шерстяную кудель[21 - Кудель – Расчёсанный комок шерсти, льна, конопли или крапивы, пригодный для прядения в нить.], выданную матерями или свекровями. Рядом выставляли деревянные плошки для обмакивания пальцев при прядении.

Поглядывая на девушек и молодых баб, парни вытаскивали из принесённых мешков баклуши. Разложив горкой деревяшки, они разглядывали расшитые женские подолы юбок, тесьму на рукавах рубах, бусы с оберегами, пояса и украшения. И только потом любовались лицами. Каждый знал – «с лица воду не пить» и в семью привести нужно девушку не столько красивую, сколько богатую и работящую.

А девицы, переглядываясь, пряли первую нить, отрывали длиною со свою ладонь и отдавали подошедшей Славунье. Та, перекрутив их, смяла, подошла к печи и со словами: «Возьми Мокошь[22 - Мокошь – славянская богиня плодородия и здоровья.] нашу пряжу, путь не рвётся, не гниёт и не путается», бросила в огонь.

Девицы и молодухи продолжили сучить и крутить нити, весело переглядываясь между собой. Парни зашвыркали ножами по дереву. Ненадолго стало тихо и слышалось шипение от падающих угольков с прогоревших лучин, в миски с водой и мокрым мхом, стоящих под светцами[23 - Светец – высокая, до полутора метров, металлическая или деревянная подставка для трёх-пяти лучин, освещающих комнату.]. Сегодня Славунья поставила их четыре, достав и старые, корявые, выструганные из корневищ деревьев. Два железных светца – зависть половины деревни, Славунья поставила в середине комнаты.

Из-под хозяйской лавки, где сидели свекруха Ванда и вышивальщица Дуняшя, задев расшитый подзор[24 - Подзор – вышитый или кружевной край парадной простыни, постоянно застилаемой под простым постельным бельём.] выпрыгнула здоровенная зайчиха с задней обрезанной лапой, чтобы не сбежала.

Понюхав валенки и лапти на ногах девиц, и пожевав стружку у лавки парней, она допрыгала до печи, поискала чутким носом еду на полу. Ничего не нашла, быстро нагадила, и упрыгала обратно под лавку-постель к запищавшим зайчатам. Все, не отрываясь от работы, следили за шустрой зверушкой.

– … И вот, значит, пошел Княжич за третье царство, к море-океяну, искать камень Алатырь на заветном острове, – завела продолжение сказки седая Ванда, не перестающая крутить нить. – И взял он собою два гребня – костяной да деревянный, лаптей целый короб и хмельного кваса…

Сказку перебил вошедший Сотя. Застенчиво проговорив: «Всем здравия», он снял шапку и тулуп, кинул их в угол, где навалом лежала одежда остальных, и прошел через большую комнату в детский угол, где сыновья Славуньи топориками не прекращали щепить лучину.

Не садясь, мальчик достал свой складной нож и принялся рассматривать его у светца и так и эдак, то закрывая в деревянную ручку, то снова раскрывая. По лезвию ярко скользили отсветы от горящих лучин. Славодар, Божидар и особенно радостно замычавший Неждан с завистью следили за движениями Соти. Парни постарше смотрели как бы с равнодушием… но внимательно.

– … И была там краса-девица, а глаз недобрый. И Княжич вспомнил свою оставленную наречённую Сияну, плакавшую по нему горькими слезами… – Продолжала гнусавить сморщенная Ванда.

– Со-отя! – Негромка позвала Дива. – Быстро ко мне.

Руки обеих сестёр были заняты нитками, скручивающейся с кудели на веретено, значит, обойдутся без подзатыльника – решил мальчишка. Подскочив к сестре, Сотя обнял её за колени, и она сразу заулыбалась. Соседние девушки тоже. Но Дива, перехватив веретено с правой руки в левую, дала-таки затрещину братцу и зашептала:

– Не смей хвалиться на людях.

– А когда можно? – Потирая голову, нахмурился мальчик.

– Когда взрослые не видят. – С шепотливой улыбкой учила Мила. – Иди, солнышко, к Итиру, учись ложки и ковши резать.

На скамейке парней места не было, и Сотя пристроился у ног светловолосого Итира. У парня пробивалась золотистая бородка, и Итир считал себя взрослым. Крепкие пальцы по-особенному держали нож, и на ручке только что вырезанного ковша появлялся коник-жеребчик. Глядя на двигающиеся крепкие пальцы Итира в мелких порезах, Сотя заснул, прислонившись к его колену в застиранных портах.

Брат-погодок Итира, Велемир, стругал очередную ложку.

– К Василисе свататься буду. Слыхал, сегодня опять приволокла оленя. – Кудрявый, с плетёной берестяной повязкой через лоб, в расшитой рубахе и заштопанном мятле, Веля переглядывался со всеми девицами, зная, как он им нравится, да и взрослым бабам тоже. – И дом у Василисы с мамкой стоит, хоть и недостроенный, а всё равно – свой дом. У нас-то с тобой ступить ночью негде что в одном доме, что в другом, все полы мы с братьями занимаем, а младшие в обжимку на лавках спят, к утру падают. Женюсь на Васе.

– Хлебало-то подбери. – Тихо, не перебивая голосом рассказчицу Ванду, проговорил Итир. – За тобою ничего, кроме смазливой рожи да пару бортей[25 - Борть – улей из выдолбленного дерева, размером до полутора метров.] в лесу, а за Васей дом, хозяйство, приданого два сундука, перина, молоток и Годислава на посиделках хвалилась – железный плуг они сторговали, скоро привезут. Вот, помяни моё слово, в примаки мужика возьмут, чтоб из дома ничего не отдавать.

Слушая брата, Велемир улыбался.

– На Василису пока никто не обращает внимания. Я её первый завалю.

– Да завали хоть половину деревни, что ты уже делаешь. Мне нужна только Оня, а её даже на посиделки не отпустили.

– Из-за тебя и не пустили. Столько девок! А ты к вдове прикипел.

– Велемир, братец мой, – в руках Итира шевелилась стружка и когда она упала, пальцы держали ковш с конём-ручкой с длинной гривой и тонкими ногами. – День и ночь о ней думаю. Не только как телом утешаемся, а ещё как разговариваем с нею, мечтаем…

С сочувствием посмотрев на брата, Велемир весело вздохнул:

– Ой, наваляет нам её свёкор по мордасям. Ты сколько ложек нарезал?

– Я всё равно на ней женюсь, – тихо пообещал Итир. – Ложек только две, зато интересные.

– Вот, – Велемир выложил перед собою на полу ряд ложек. – Пока что они немного кривые, не то, что у тебя. Но буду править.