Древние Славяне. Соль. Книга первая. Крещение

– Ой, Умила, Умила, – Граня сделал серьёзное лицо. – Не ёрничай. А порты я надел на льняное исподнее, не помру от щекотки.

Со стороны скотного двора к саням подошла пёстрая коза с чёрным пятном на лбу, потыкалась в сено розовым широким носом и жалобно заблеяла.

– Пёс-псом наша коза, – улыбнулась Умила. – Скучает по князю. Чего она так привязалась к этому козлу?

– Сестрица, не говори громко. – Тихо сказал княжич. – Не надо супруга ругать при других.

Со двора донесся крик доярки Зденки:

– Берёзка, зар-раза! Вот, бегает от меня, и не хочет доиться.

– Берёзка Переслава ищет, – усмехнулась Умила. – Значит, князь скоро будет дома.

Подхватив верёвку, тянущуюся от шеи козы, подбежавшая Зденка, одетая по-простому, в тулуп и серые рубахи с юбками, повела её на дойку на скотный двор. Огреть козу прутом или ладонью, как другую скотину, она не смела. Берёзку иногда доил сам князь и даже разговаривал с нею, а она его слушала и мекала в ответ.

Дорога в деревню Глины

Конь Топыч резво тащил сани по улице. За последним домом-кузней деревни Явидово, у кромки леса, сани догнали коня-тягача, тащившего волокушу из тяжеленного соснового бревна. По бокам бревна шли два мужика, отбрасывая в стороны снег деревянными лопатами. В деревне мужиков звали «толстый и тонкий», дома приятелей стояли рядом и дружили семьи Торчи и Жура крепче родных братьев.

Вчера Умила назначила обоих на общественные работы за пьяный загул, когда худющий Торча не только подрался с тучным Журом, но и чуть не сжёг собственную овчарню.[7 - Овчарня – помещение для овец.] в которой и пили мужики, хоронясь от жен.

При виде расписных праздничных саней княжича мужики взбодрились, сняли с поклоном шапки, и Творемир с задором стеганул Топыча, заставляя его встать на обочину.

– Вот, княжич, от работы не отлыниваем, хоть и корячимся на пустое брюхо, – говорил Торча, вглядываясь в глаза Гранисава. – Вишь, стараемся для общества.

Вид обоих мужиков вызывал сочувствие. Потные от похмелья, бледные по той же причине, они вытирали шапками холодный пот под нечёсаными волосами на лбу. Их бороды, в инее от дыхания, свалялись в сосульки.

– Ладно, Торча, сними кусок бересты, – Гранислав кивнул на ближайшую берёзу. – Черкану сестрице, пусть выдаст вам петушка.

– Двух! – Встрял толстый Жура, надевая шапку. – У нас у каждого по три дочери и по два сына. Один петушок – только понюхать. – Мужик волновался, но старался говорить убедительно. – Мы же, княжич всегда тебе помогаем, то есть общине. Сейчас я сам отковыряю бересту, Торча не пройдёт через снег, слабый он сегодня.

Круглый Жура, вступил в снежный сугроб на обочине, оказавшийся ему по грудь, протиснулся пару шагов и дотянулся до берёзы.

– Пить нужно меньше! – Громко заявил Гранислав, удобнее усаживаясь в санях. На его слова оглянулся Творемир и хихикнул, но при взгляде княжича он нарочно нахмурился. Гранислав снова крикнул мужикам: – Дети у вас почти взрослые. Пусть помогают.

Сняв рукавицы и прислонив ладони к стволу берёзы, Жура пробормотал извинение за порчу и пообещал дереву заживления ранки к лету. Достав из ножен на поясе тонкий нож, он ловко сделал четыре лёгких надреза, снял узкую полоску бересты и, тяжело протискиваясь в сугробе, вернулся на дорогу.

– Есть грех, княжич. – Жура передал бересту Граниславу. – Попиваем мы с друганом. Но мы же нечасто. Отмечали дни рождения сразу у двоих детей.

Стеганув вожжами своего Топыча, тянувшегося обнюхивать тяжеловоза Бурого, Творемир весело хмыкнул:

– У нас в деревне каждый день у кого-нибудь день рождения или поминки, спиться можно.

Сверкнув своим, особо украшенным на рукоятке ножом, Гранислав сделал пометки на бересте и тоже усмехнулся.

– Здесь ты прав, Творемир, – согласился он и протянул толстяку бересту. – Держи, Жура. А дурить будете, наложу урок. И не расслабляйтесь, завтра пойдёте и обрубите лёд у обоих колодцев в деревне. Сделаете ступеньки и не забудьте присыпать их землёй, а то бабы скользят, падают и после ругаются непотребными словами на всю улицу. Поехали, Тоша.

Поклонившись в пояс, мужики проводили княжича взглядами. Как только сани отъехали на несколько конских шагов, Торча нетерпеливо протянул худющую руку к бересте.

– Чего он там нацарапал, Жура? Буквы или знаки?

Развернув полоску бересты, Жура заулыбался.

– Знаки. Четыре петуха и жбан[8 - Жбан – деревянный сосуд с крышкой на три ведра.] – В его крупных красных от мороза руках береста казалась сухим листиком.

– У нас самый справедливый княжич, – всхлипнул Торча, вытирая глаза грязной ладонью. – Теперь и домой не стыдно вернуться, с петушками-то.

– Сначала похмелимся, – сурово решил Жура, убирая бересту за пазуху тулупа. – Заворачиваем Бурого и поедем к княгине, заберём жбан, и только после будем ловить петухов, не то помрём, бегая за ними.

– Ещё два пролёта остался от снега дорогу чистить, а там уж корзовские мужики отвечают за снег… – Торча пугливо оглянулся.

– Не зли меня, друг ты мой соседский. – Нагнувшись, Жура прихватил за конец бревно и потащил его по кругу. Конь недоверчиво косился на его усилия. – Княжич вернётся из Глины через два дня, а снег уже валит. Кто сможет проверить наши старания?

Смахнув с бородёнки тающий снег, Торча сощурился, глядя на закружившую метель:

– Твоя правда, Жура. Чего коня мучить? Заворачиваемся, дайка я тебе помогу.

И, откуда силы взялись? Оба мужика бодро развернули бревно, отвязали его, оставили на обочине, и конь Бурый потопал широкими копытами к деревне, к дому, к кормушке.

Деревня Глины. Встреча двух друганов

Как только начинались дома соседней деревни Корзово, Творемир, нарочно горячил коня, но Топыч не прибавлял шага, а только вытягивал толстую откормленную шею и гордо шел по улице.

Все, кто услышал приезд чужих саней, выглядывали из дома, а бабы, идущие с коромыслами с вёдрами, полными воды, останавливались, провожая любопытными взглядами расписные высокие сани и Гранислава, важно лежавшего на мешках и нарочно скинувшего с себя меховое одеяло, для показа богатой шубы.

Мужики, оказавшиеся на улице, кто со связкой слег[9 - Слега – длинные тонкие стволы деревьев для подправки заборов, либо хозяйственных построек.] на плече, кто с топором-колуном для рубки дров, кто с мешком еды на обмен, останавливались и, смело глядя в глаза княжича, кланялись, не снимая шапки. Гранислав кланялся в ответ.

Деревня скоро закончилась и снова была заснеженная дорога среди леса.

* * *

В деревне Глины друг детства Милояр, на голову выше Гранислава и шире в плечах, с волосами светлыми, а бородой рыжей, вышел встречать гостя в искусно расшитой рубахе.

При встрече он так сдавил в объятьях друга, что Гранислав аж крякнул.

– Пойдём, Граня, согреешься с дороги, медовухи попьём. – Повернувшись к Творемиру, Милояр снисходительно улыбнулся. – Тошка, ты тоже как разгрузишь сани, садись к нам. Эй, люди! – Милояр оглянулся на свой дом. – Кто там! Коня отведите в стойло и крепко протрите его, чтоб не простудился! Добро несите в подклеть[10 - Подклеть – хозяйственное помещение.] и обложите колючим сердечником, нельзя допустить мышей.

Тут же на крыльцо выскочили конюх, и тётка-повариха Шура. Кланялись и искренно радовались гостям. Зимой – не летом, бывает время, когда можно продохнуть от огорода и полевых работ, хотя работы по дому всегда хватает, но всё-таки в тёмные вечера тошно от скуки, и гости – ой, как ко двору.

Творемир стоял снизу у крыльца, и напоминать о себе не решался. Он был взят в княжий терем «из жалости». Девица, понёсшая от старого княжича, а может и не от него в Купальскую ночь, «ушла» в родах.

* * *

Скинув в сенях шубу на руки поварихи, Гранислав повернулся, хвалясь новой рубахой с плотно расшитыми знаками Перуна. Милослав обнову оценил и мигнул поварихе, быстро ушедшей в дом. Вернувшись, Шура подала ему обнову, и княжич надел поверх домашней рубахи лёгкую свиту[11 - Свита – длинная распашная верхняя мужская и женская одежда из домотканого сукна у украинцев, русских и белорусов.] из невиданной тонкой ткани. Милослав не переносил соперничества ни в каком виде.

– Ты бы ещё корзно[12 - Корзно – Расшитый серебром по шерстяной плотной ткани, княжеский плащ.] княжье надел, – заворчала вышедшая к гостям в сени Зореслава, старшая сестра Милослава, успевшая надеть праздничною рубаху и юбки.

Брат её не слушал.