Ее внутреннее эхо

Годами Катя не поддавалась на все эти уловки, убеждала себя, привыкала к одиночеству. Но в тот год появление Мити что-то сдвинуло в ее голове. Она почему-то ждала, что он проведет этот вечер с ней. Или приедет ночью, когда его жена заснет. А он собрался уезжать…

Он обещал быстро вернуться, наврав что-то жене, ведь его работа позволяла это. Но сначала он должен был приехать к ней.

Она не умела готовить, поэтому всю еду просто заказала в ресторане на первом этаже. Вместе с посудой.

Тридцать первого она с раннего утра собирала разбитые игрушки, пытаясь вернуть елке былую красоту. Продуманно оделась сама, накрыла на стол.

Его все не было. Но всего полчаса опоздания.

Она очень хотела позвонить, но боялась окончательно все испортить.

Потом уже не боялась, но его телефон был отключен. Катя еще не поняла. Не могла поверить, надеялась, как любая наивная женщина, придумывала массу оправданий и обстоятельств.

Звонок раздался за полчаса до боя курантов. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди, когда она бежала к двери, надевая туфли.

В дверях, как безбородый Дед Мороз, стоял Георгий. И по ее лицу сразу понял, что очень зря пришел. Для него этот новогодний вечер не был большой жертвой – еврейский Новый год давно прошел в кругу семьи, а первое января не значило ничего абсолютно. Но он чувствовал, что эта грустная девочка хочет праздник, она его заслужила, и ему ничего не стоило этот праздник подарить.

Она явно ждала другого человека, Георгий понял это, как только прошел в комнату, и смутился. Он был мужчиной основательным, семейным и даже пожилым. Любовницы у него были, но он их не искал, страстно не увлекался, скорее, встречался с ними для смены обстановки. Но Катя что-то затронула в его душе, какие-то особенные струны, молчавшие много лет. Это было приятно. Приятно было мысленно называть ее «ребенком», хотя своих детей у него было шестеро. Все они, как и он сам, жили на три страны, были разбалованы, плохо воспитаны, страдали от вседозволенности. Катя же виделась ему совсем другой. Она явно ничего не хотела от него, была равнодушна к его деньгам, власти, не стремилась его соблазнить, заполучить.

Наоборот, как настоящий обиженный ребенок, она видела, что Дед Мороз – фальшивый. Стояла в коридоре, надув губы, почти готовая заплакать.

Надо было уходить. Он почему-то медлил, хотя ситуация была пошлейшая, очень неловкая. И сказать было нечего.

Он молча направился обратно к дверям.

Вдруг она, наконец, заговорила:

– Останься.

Митя ничего не узнал об этом, но все почувствовал. Ее не винил, винил себя.

Каждый вечер выдерживал атаки матери, капризы жены, ждал, когда все заснут, кидался к ноутбуку: «Маленькая… ты здесь?»

О, она была там. И тоже ждала. Всегда.

Она вникала во все подробности его жизни, искала рецепты травяных сборов для лечения его мамы, сочувствовала, давала советы.

Они никого больше не замечали на сайте, всю ночь, до красных глаз, проводя друг с другом. Это было их законное время, неявка при любых обстоятельствах стала бы поводом для беспокойства.

Сайт с четырех утра отключали на профилактику. Приходилось полчаса ждать, заниматься другими делами, в нервной надежде постоянно обновляя страницу.

Вскоре они стали ссориться именно в это время. Митя считал, что эта вынужденная тридцатиминутная разлука заставляет их обоих так нервничать, что после нее нервы уже расшатаны, и любой повод становится катализатором для ссоры. Может, так оно и было, но ссоры становились частыми, ежедневными, их разговоры все время сводились к одному – что делать дальше.

Когда Митя вернулся в Москву, их редкие встречи тоже стали заканчиваться взаимными упреками. Катя скандалила каждый раз, когда ему надо было уходить, а уходить ему надо было всегда.

Его чувства постепенно из страсти перерастали в какие-то тяжелые обязательства, Катя усиленно подогревала его чувство вины. И не оставляла надежд на совместное будущее.

Разговоры об этом и тяжелые мысли вконец расстроили Митину слабую психику. К тому же, трудно шел новый проект, фильм о спортсмене.

Он пробовал привлечь к написанию сценария свою подругу. Бывшая гимнастка, она отлично разбиралась и в спорте, и в красоте языка, логике повествования.

Все ее замечания были дельными, содержательными, но серьезно помогать она не хотела, наоборот, ревновала Митю не только к жене, но и к работе. Он же был вынужден не спать еще и ночами, а, когда забывался утром неровным вибрирующим сном, видел кошмары.

В его снах Катя приходила домой, скандалила, убивала Машу. Обе плакали, требовали сделать выбор, у каждой были свои права на него.

Друзей у Мити никаких не было. Какие друзья при такой жизни, о чем речь. Единственным настоящим другом последние семь лет была Маша. Она все выслушивала, терпеливо разбирала растения его запутанных мыслей, развязывала узелки, утешала и ни в чем не упрекала.

Она была хорошим другом, Маша – надежная, верная, честная и трудолюбивая девочка. Надо было бы расписаться с ней, тем более, что она этого давно ждала и хотела.

Увы, отношения с Катей были единственной темой, которую он не мог обсудить с женой. Не мог пожаловаться, спросить совета, и найти утешение, поплакав на ее груди, как это обычно случалось. А поговорить с кем-то хотелось – сам он запутался и издергался, каждый день с испугом ждал разоблачения.

Сон его расстроился окончательно. Нужен был новый друг. Вокруг было много людей, но мужчин Митя всегда побаивался, вообще, побаивался всех людей. Женщины казались ему милее, добрее, ближе.

Так и получилось, что он позвонил Соне. Робко пожаловался на свое двойственное сложное положение.

Соня выслушала, была вежлива, даже нежна. Он растаял – впервые он почувствовал, что не должен женщине ничего, можно было просто разговаривать, встречая понимание.

На самом деле Соне давно хотелось ударить этого слизняка по голове чем-то тяжелым.

Покончив со спортом, она столкнулась с огромной пустотой в своей жизни, Георгий ее совершенно забросил, и навалилась депрессия, логичная и в чем-то даже приятная.

Катина история, которую она теперь выслушивала с обеих сторон, была бы утомительна любому другому человеку, но ей помогала хоть на время отвлечься от собственных проблем.

Митя стал ей иногда позванивать. В перерывах между бесконечными совещаниями он выскакивал на мороз, торопливо закуривал и набирал Сонькин номер.

Первое время он просто ныл и жаловался, тут же извиняясь за это. Потом почувствовал неловкость, стал задавать простые вопросы, интересоваться ее жизнью.

Голос у Сони был грустный, но она была вежлива, бесконечно терпелива, а, главное, умела успокоить его несколькими простыми фразами.

«Побереги нервы, – часто говорила она трясущемуся от страха и холода Мите, – перемелется».

И эта простая присказка действовала на него ободряюще, он снова шел работать, на какое-то время отвлекаясь от черных мыслей о неминуемо надвигающейся катастрофе.

От Кати он этого не скрывал. Ведь однажды Соня позвонила ему первая, она единственная была посвящена во все подробности этого романа, можно было даже назвать ее Катиной подругой. Да и скрывать было совершенно нечего.

– А о чем вы с ней говорите?

– О тебе, конечно, о чем нам еще говорить.

– А про работу ты ей рассказываешь?

– Немножко, – Митя лениво разглядывал потолок.

– Что-то советует?

– Я не прошу ее советов, она же не ты. Это ты у меня умница. Но так редко мне помогаешь.

– У меня не то настроение.