Мертвые хризантемы

– Так, отлично. Теперь четыре вещи, которые можешь потрогать.

– Газета… телефон… книга… чашка…

– Хорошо. Теперь три вещи, которые можешь услышать.

– Телевизор… телефон… магнитофон…

– Ты молодец. Осталось немного. Две вещи, которые можешь понюхать.

– Цветок… кофе в чашке…

– И, наконец, одну вещь, которую можно попробовать на вкус.

– Шоколад. – В трубке раздался вздох облегчения: – Уф… кажется, отпустило.

– Теперь давай поговорим спокойно. Что произошло?

– Она ушла и заперла дверь. А у нас такой замок, что его открыть можно только ключом. Моей связки тоже нет.

– Но тебе ведь нужно на работу?

– Наверняка она позвонит и что-то придумает, она всегда так поступает.

– Была причина для такого поведения?

– Конечно, нет. Ей же не нужна причина, я рассказывал тебе. Вышла утром из душа – и понеслось.

– Влад, я не понимаю, почему ты не уйдешь. Я сейчас не как психотерапевт с тобой разговариваю, а по-человечески. Ну ведь это не жизнь. А если она тебя серьезно покалечит когда-нибудь?

– Я не могу… понимаешь, если я уйду, то никогда не увижу дочь – она категорически сказала, что так будет. Кроме того… господи, я даже говорить об этом не могу… я ведь тебе рассказывал, что у нее есть диктофонная запись… она пустит ее в ход, и я окажусь еще и насильником, и садистом, и домашним тираном, избивающим жену.

– Если дойдет до разбирательства, я могу выступить свидетелем и рассказать все, о чем мы говорим.

– Ты что?! А как я объясню, кто ты и откуда все знаешь?!

– Я – твой психотерапевт, к которому ты обратился, когда понял, что сам с этим не справляешься. Что тут такого?

– Ни один настоящий мужик не обращается с семейными проблемами к врачу! Неужели ты не понимаешь, что это стыдно?

– Нет, не понимаю. Просить помощи стыдно, а быть битым собственной женой и подвергаться ежедневному унижению на глазах у дочери – нормально. Что за дикая логика, Влад?

– Я не знаю, как тебе это объяснить… все, мне пора заканчивать, она вернулась, – и в трубке повисла тишина.

Настроение оказалось испорчено. Звонки Влада всегда выбивали из колеи на целый день. Это был тот случай, разобраться в котором оказалось несложно, а вот помочь практически невозможно, и это очень раздражало и расстраивало. Молодой, симпатичный, высокий и производящий впечатление очень уверенного в себе человека Владислав на деле оказался маленьким мальчиком, которого за малейшую провинность наказывает строгая и жестокая мамаша. А он принимает все молча и покорно, боясь потерять дочь. Веками складывавшиеся стереотипы о канонах поведения «настоящего мужика» не давали ему возможности попросить о помощи открыто, не прибегая к уловкам и ухищрениям. Он не мог представить себе, что громко заявит: жена ежедневно унижает его морально, бьет, шантажирует и всячески издевается, а он терпит это и даже оправдывает поведение супруги.

– Ты понимаешь, ее с самого детства избивали – сперва отчим, потом сожитель. Я очень хотел показать ей, что бывают другие мужчины – нежные, внимательные, заботливые. Которые никогда не позволят себе поднять руку на женщину. Я хотел, чтобы она снова начала верить людям.

И бесполезно было объяснять ему, что жена вымещает на нем свои прошлые обиды на мужчин, а допускать этого просто нельзя – Влад собственными руками сделал из жертвы агрессора, когда впервые спустил ей данную в машине пощечину.

– А что мне было делать? – оправдывался он. – Ударить в ответ?

– Нет. Взять за руку, развернуть к себе и, глядя в глаза, жестко сказать: «Ты никогда больше не позволишь себе подобного, иначе останешься одна». Поверь – если она тобой дорожила, то запомнила бы это на всю жизнь. Если же нет – надо было расходиться, а не рожать ребенка.

– Ты не понимаешь… она хорошая. Она замечательная хозяйка, заботливая мать…

– И это не оправдывает того, что она позволяет себе в отношении тебя.

Такие разговоры обычно заканчивались тем, что Влад бросал трубку. Но проходило несколько дней – и он звонил снова.

Хотелось помочь ему, но выхода, кажется, не было…

Вечер пятницы Анита провела в бассейне, плавая туда-сюда вдоль бортика и сбрасывая таким образом накопившиеся за неделю раздражение и усталость. На краю бассейна стоял поднос, на нем – бокал вина и нарезка фруктов и сыра, и Анита, почувствовав усталость, подплывала туда, чтобы сделать глоток и сунуть в рот кусочек бри или виноградину. Она давно взяла себе за правило ни о чем не думать пятничным вечером, выбрасывать из головы все рабочие вопросы, все неприятности, произошедшие за неделю, все, что способно отвлечь и лишить полноценного отдыха. В субботу мог позвонить Натан, если были срочные дела, а в воскресенье, как правило, ее совсем не трогали, если только не происходило что-то из ряда вон выходящее, требовавшее ее непременного присутствия. Если не отдохнуть как следует в выходной, вся неделя пойдет наперекосяк, Анита верила в это свято, а потому придерживалась правила, заведенного еще во время первого срока на посту мэра.

Послышались шаги, гулко отдающиеся в просторном помещении бассейна, и Анита обернулась ко входу. Ну так и есть – Кику. Подошла к краю, изящно опустилась на колени и, тронув воду рукой, спросила:

– Не возражаете, матушка, если я тоже окунусь?

«Можно подумать, если я скажу, что возражаю, ты откажешься от желания поплавать и уйдешь к себе!» – с сарказмом подумала Анита, а вслух произнесла:

– Давай, я уже собиралась выбираться.

Кику скинула свое кимоно и, оставшись в купальнике, бесшумно нырнула в воду. У нее были хорошие легкие, позволявшие надолго задерживать дыхание, потому под водой Кику пробыла довольно продолжительное время, вынырнула у противоположного края бассейна и, убрав назад намокшие волосы, спросила:

– У вас все в порядке?

– Ты же знаешь, что нет, к чему вопросы?

– Не ершитесь, матушка, я спросила без задней мысли. Сегодня в кафе слышала, что будет какой-то опрос по поводу реконструкции бульваров? – Кику снова окунулась и быстро преодолела расстояние до Аниты, оперлась о бортик и взяла с подноса виноградину. – Это правда?

– Да. И что еще слышно по этому поводу?

– Я сидела рядом с компанией студентов, они очень оживленно об этом спорили. Но большинство, как я поняла, за то, чтобы бульвары остались в первозданном виде. – Она взяла еще виноградину, повертела в пальцах и забросила в рот. – А в чем там вообще суть?

Анита посмотрела на падчерицу с подозрением – такие задушевные разговоры в последнее время они вели редко, но сегодня Кику казалась нормальной и даже заинтересованной.

– Нашелся инвестор, хочет вложить большую сумму и все там переделать. Если честно, я тоже против.

– Да? Почему же? – прищурилась Кику, и Анита поняла, что сейчас получит, как в боксе, раз открылась. – Или мало отката предложил?

«Ну вот оно, конечно. Было странно надеяться, что Кику интересуют мои проблемы. Ей бы только уколоть побольнее, поиздеваться».

– Я взяток не беру.

Хохот падчерицы неприятно резанул слух, эхо бассейна разнесло его с утроенной силой, и Анита непроизвольно зажала уши руками.

– Вы это серьезно, матушка? – отсмеявшись, спросила Кику, вытирая покатившиеся от хохота слезы. – Вы действительно думаете, что я в это поверю?

– Мне все равно, поверишь ты или нет.

– Да? А напрасно… я ведь могу помочь вашим конкурентам – такая мысль не приходила вам в голову?

– Что ты имеешь в виду? – стараясь говорить спокойно, спросила Анита, надеясь, что Кику не заметит в неярком свете того, как наверняка побледнело ее лицо.

– Только то, что могу согласиться на весьма заманчивое предложение, поступившее мне на днях.

– Кому нужны твои голословные обвинения?

– Ну не такие уж голословные. – Кику повертела в пальцах ломтик сыра, вернула его на поднос. – Не такие уж они голословные, матушка… есть пара документов, которые все подтвердят. А ведь больше-то избирателям и не требуется, верно? – Она подмигнула и опустилась под воду, а Анита поймала себя на желании наброситься сверху и держать ее там до тех пор, пока Кику не перестанет сопротивляться, обмякнет и уйдет на дно навсегда. Но – нельзя, нельзя, к сожалению…

Кику вынырнула на поверхность, снова откинула назад волосы и рассмеялась тем своим смехом, что неизменно вызывал у Аниты какой-то животный страх – в такие моменты ей казалось, что Кику действительно нездорова психически.

– Как жаль, что вы не можете видеть своего лица, матушка! Что же вы так побледнели? Значит, есть что скрывать? А я знаю, что есть. И на вашем месте я бы подумала хорошенько, прежде чем со мной ссориться и пытаться выжить меня из дома. Я имею право жить здесь, и оно ровно такое же, как у вас – половина дома моя по завещанию папы. Попробуйте это оспорить.

– Тебя никто не выживает, – процедила Анита. – Живи, но не нарушай правил. Они установлены твоим отцом, а не мной, если уж на то пошло. А я стараюсь придерживаться их в память об Александре.

– Ну хоть сейчас-то отца не впутывайте, – зло проговорила Кику, хватаясь руками за лестницу. – Память! Зачем вам память о человеке, которого вы все его последние годы просто ненавидели? Мечтали, чтобы он исчез! Вам ведь нужен был только статус жены ученого, уважаемого человека – ну не за сантехника же вам замуж было выходить, чтобы хоть как-то репутацию свою отмыть…

– Замолчи! – сорвалась Анита и заметила мелькнувшее во взгляде Кику удовлетворение. – Замолчи, дрянь! Что ты вообще знаешь о моей жизни?! Что ты…

– Знаю, – спокойно отрезала та, выбираясь из бассейна и подхватывая кимоно со спинки ротангового кресла. – Я знаю столько, что могу утопить вас. И не в бассейне, как вы мечтали сделать со мной только что. – Тут Аните по-настоящему стало страшно, казалось, руки и ноги парализованы, и она вот-вот пойдет на дно камнем. – Я могу уничтожить вас в глазах ваших дорогих избирателей и коллег, и в этом городе никто и никогда не подаст вам руки, понятно? Так что прекратите свои попытки выжить меня из дома, говорю еще раз.

Кику сунула маленькие ступни в деревянные сандалии на высоких перекладинах и, виляя бедрами, так и пошла в купальнике и с перекинутым через руку кимоно к выходу из бассейна.

Анита в бессильной злобе смотрела ей вслед и, когда Кику уже почти скрылась из вида, крикнула:

– У меня завтра обед с важным человеком, сделай, пожалуйста, доброе дело – не появляйся!

В ответ раздался только хохот, и Анита поняла, что совершила сейчас стратегическую ошибку. Теперь Кику непременно явится и выкинет что-то из своего обычного репертуара, чтобы поставить ее, Аниту, в неловкое положение перед гостем, кем бы он ни оказался.

«Надо было молчать! – думала Анита, стоя под струями горячего душа. – Ну зачем я вообще заикнулась об обеде? С самого утра Кику убралась бы из дома, а теперь… Я даже представить боюсь, что она скажет и сделает».

Утром, уложив волосы в аккуратную прическу, Полина вытянула из шкафа брючный костюм, не требовавший глажки, и туфли на удобном каблуке. «Ну и куда ты вырядилась? – спросила она у своего отражения, стоя перед зеркалом в небольшой прихожей гостиничного номера. – Просто обед, никаких церемоний». Но никакой другой одежды, кроме джинсов, пары свитеров и форменного комплекта с погонами, она с собой не брала, резонно рассчитывая, что приемов и званых ужинов в командировке не случится, так что выбора все равно не было.

Машина ждала на том же месте, что и вчера, водитель так же стоял, опираясь на капот, и смотрел в сторону выхода из гостиницы, чтобы не пропустить Полину.

– Добрый день, Вадим, – поприветствовала она его, спускаясь с крыльца.

– Добрый день. Как спалось?

– Отлично, учитывая, что за двое суток это был мой первый полноценный отдых, – улыбнулась она, садясь в машину. – Надеюсь, у вас вчера не было неприятностей?

– Удалось избежать. – Вадим устроился за рулем и повернул ключ в зажигании. – Здесь не очень далеко до дома Аниты Геннадьевны, пробок нет, суббота же.

– Вы и там будете меня ждать?

– Конечно. Иначе как вы попадете назад, в гостиницу?

– Понятно.

Ехали молча, Полина перебирала в голове разговоры с гримерами театра и пыталась представить, где еще можно поискать следы злосчастной пудры, потому что поздно вечером Индиков позвонил и сообщил, что те образцы, которые они с Кучеровым привезли в лабораторию, не соответствуют найденному на месте преступления ни по одному из параметров. Словом, театральная пудра отпадала, как и сотрудники театра, имевшие к ней доступ. «Опять пустышка… а время идет. Представляю, как будет злорадствовать Ползухина, если обнаружится очередной – не дай бог – труп. Приехала тут, понимаешь ли, специалист по серийным убийцам, а людей как убивали, так и продолжают», – хмуро думала Полина, глядя в окно.

– Мы на месте, Полина Дмитриевна. – Голос Вадима заставил ее отвлечься от мыслей и с удивлением обнаружить, что машина припаркована во дворе, окруженном высоким красно-коричневым забором. – Идемте, я вас к дому провожу.

Хозяйка ждала гостью в просторном холле трехэтажного кирпичного особняка. Войдя внутрь, Полина ощутила, как много воздуха в этом холле – этому способствовали панорамные окна и полностью стеклянная стена. Справа от входа вверх поднималась винтовая лестница из темно-коричневого дерева с резными балясинами перил, а с потолка свисали на разной высоте матовые круглые плафоны. У левой стены стояла мягкая мебель – большой диван и вращающееся кресло с цветастыми подушками, между ними – стеклянный журнальный стол, на котором располагалась большая плоская ваза с цветочной композицией.

– Очень рада видеть вас в моем доме, Полина Дмитриевна, – произнесла Анита и неуловимым движением поправила волосы. – Я довольно редко имею возможность пригласить кого-то в гости вот так, по-простому. Совершенно не осталось друзей после того, как я избралась на первый мэрский срок, – объяснила она. – Знаете, как это бывает – стоит только вскарабкаться на вершину, как понимаешь, что стоишь там совершенно одна. Остальные отсеялись по дороге – кто от зависти, кто от злости, а кто-то и просто так.

– Говорят, что так бывает всегда на пути во власть.

– Давайте сразу в гостиную пройдем, там удобнее будет и разговаривать, и обедать, – пригласила Анита. – Дом у нас своеобразный, снаружи кажется большим, но это довольно обманчивое впечатление. Из просторных помещений тут только холл, гостиная и помещения в подвале. Комнаты средние, да и куда нам, двум женщинам.

– Вы живете не одна?

– Да, со мной живет падчерица, дочь моего покойного мужа от первого брака.

Они вошли в довольно просторную гостиную, и Полина увидела тяжелый дубовый стол, накрытый скатертью только до половины. Три стула были отодвинуты, стояли три прибора, а посреди стола – почти такая же цветочная композиция, как и в холле, но гораздо меньшего размера. Присмотревшись, Полина поняла, что цветы в ней живые, а причудливые коряги тоже природного происхождения.

– Какая красота, – произнесла она с восхищением, но ответить Анита не успела.

За спиной Полины раздались странные цокающие шаги, и взгляд хозяйки устремился туда, вмиг став не то испуганным, не то растерянным. Обернувшись, Полина даже вздрогнула. На нее в упор смотрела невысокая женщина в красном кимоно, разрисованном взлетающими журавлями и головками белых лохматых цветов. Но ее лицо… Полина смутно припомнила, что нечто подобное видела в каком-то фильме о японских гейшах, но никогда не думала, что доведется встретить такое в небольшом провинциальном городке. Лицо и шея женщины были выбелены до состояния бумажного листа, тонкие брови нарисованы карандашом – просто две линии, вокруг глаз – красные тени, как пятна, а по центру губ, тоже выбеленных чем-то, нанесен кроваво-красный мазок. Все это создавало впечатление жуткое и даже отталкивающее.

– Кику… – взявшись за виски пальцами, протянула Анита.

– Слушаю вас, матушка, – вошедшая склонилась в поклоне, и мэр застонала:

– Умоляю – прекрати, тебе уже давно не пятнадцать!

– Что я сделала не так? – удивилась женщина, распрямляя спину каким-то изящным движением. – У нас гости, я должна встретить их так, как подобает.

– Еще раз прошу – прекрати! Что подумает о нас Полина Дмитриевна? Не дом, а филиал психбольницы!

Женщина в кимоно пожала плечами и засеменила к столу – узкие полы кимоно не позволяли ей делать широких шагов, и оттого казалось, что она плывет над полом, аккуратно отодвинула стул и села, описав при этом телом диковинную траекторию. «Мне ни за что этого не повторить», – подумала Полина про себя.

– Нас не представили, Полина Дмитриевна, – заговорила женщина, чуть опустив глаза, но так, чтобы хорошо видеть реакцию Полины. – Меня зовут Дина, но все называют Кику. Можете обращаться ко мне так.

– Кику? Это что-то означает?

– Да. По-японски это хризантема. Если хотите, я вам покажу мою оранжерею – уверяю, больше нигде вы не увидите таких хризантем, как здесь. Я много лет посвятила составлению этой коллекции.

– Вы выращиваете их сама? – По тонким белым пальцам Кику с идеальным неброским маникюром не было похоже, что она много времени проводит в оранжерее, пересаживая цветы.

– Мне помогает садовник, разумеется. Аристарх Соломонович делает основную работу, а я занимаюсь поиском новых сортов и составляю композиции так, чтобы они несли смысл. Такое не доверишь человеку без специальных навыков, согласитесь?

– А вы учились этому?

Кику наконец вскинула на Полину глаза, обведенные красными тенями:

– Конечно.

– Кику у нас искусствовед, специалист по Востоку, – вмешалась напряженно молчавшая до этого Анита. – Закончила университет, стажировалась в Японии, там и увлеклась икебаной и…

– …и всей прочей ерундой, что так отравляет вам жизнь, матушка, – закончила Кику с язвительной ноткой в голосе.

Полине в этом вдруг почудилось что-то от поведения дочери в последний год. Инка стала раздражительной, реагировала на любое замечание бурно, а фраза «то, что вас бесит, мне непременно понравится» стала ее жизненным кредо. Лев проявлял чудеса терпения, стараясь объяснить и Полине, и дочери, что все это со временем непременно пройдет. Но Инке было тринадцать, а сидевшей напротив женщине – не меньше тридцати. «Похоже, Лева заблуждается, и это проходит не у всех», – подумала Полина и тут же отогнала от себя мысли о собственной семье, чтобы не потерять нить разговора за столом.

– Понимаете, Полина Дмитриевна, – продолжала Кику, кажется, даже не заметив, что собеседница отвлеклась на какой-то момент, – мой папа тоже был искусствоведом и занимался Востоком. Я, так сказать, продолжаю его дело.

– Ваш отец умер?

– Он повесился.

– Простите… – произнесла Полина и вдруг заметила, какой взгляд Кику бросила на Аниту – будь это нож, он пронзил бы сидевшую напротив женщину. «Однако… а тут явно что-то происходит. Похоже, конфликт вовсе не в том, что Кику играет в гейшу, а в чем-то другом».

– Ничего, мы это уже пережили, – сказала Анита, аккуратно обходя взглядом падчерицу.

– Еще бы! – с вызовом подхватила Кику. – Теперь никто не мешает матушке строить блестящую политическую карьеру. Не пристало мэру иметь в мужьях чудаковатого профессора, помешанного на старинных гравюрах, кимоно и кинжалах.

– Кику, прекрати! – чуть повысила голос Анита, и Полина поспешила вмешаться, чтобы семейная ссора не нарушила ее планов:

– Ваш отец коллекционировал предметы старины?

– Фу, как казенно звучит… Папа коллекционировал японские гравюры не моложе шестнадцатого века, а также женские кимоно и кинжалы, которыми пользовались самураи. Кстати, вот это кимоно, что на мне, предположительно изготовлено в восемнадцатом веке. – Кику благоговейно коснулась пальцами ткани в районе плеча. – Если присмотритесь, то поймете, что роспись на нем ручная, а не штампованная, да и материал совершенно иной, не такой, что производят сейчас.

– А вы не боитесь надевать такую ценную вещь?

– Я училась носить кимоно в Японии, у одной старой женщины, которая до войны была гейшей в Ёсиваре – знаете, что это такое?

– Нет, – призналась Полина, и Кику, мечтательно прикрыв глаза, объяснила:

– Это так называемый «веселый квартал» – знаете, что это?

Каргополова неуверенно кивнула, не желая открыто демонстрировать невежество, и, похоже, Кику это поняла, потому что не стала углубляться в тему, а просто пожала плечами и принялась за обед.

Анита, по всей видимости, тоже успокоилась и перевела дух, поняв, что падчерица утратила интерес к собственному представлению. Выражение ее лица перестало быть напряженным, как и острые худые плечи, да и поза из натянутой превратилась в более расслабленную и удобную.

После обеда Кику предложила прогуляться по оранжерее, проигнорировав устремленный в ее сторону взгляд мачехи. Полина согласилась – ей не терпелось вытащить сигарету, а делать это в доме, где не курят, было неудобно.

Оказавшись на крыльце, Каргополова вдохнула воздуха и обернулась к Кику, чтобы попросить разрешения закурить, но с удивлением увидела, как та достает из-за пояса кимоно небольшую, явно старинную, трубку.

– Вы не стесняйтесь, Полина Дмитриевна, я же вижу, что мучаетесь, – раскуривая трубку, пригласила Кику. – Матушка терпеть не может запаха, и тут я иду на уступки – у нее астма, нельзя не учитывать такие вещи, потому на ее половине я не курю.

– А дом как-то поделен? – вынимая сигареты и зажигалку, поинтересовалась Полина.

– Да. У нас общий вход и те помещения, что расположены на первом этаже и в подвале – там бассейн, тренажерный зал и кинозал. На второй этаж ведет лестница, и вот там уже дом разделен: слева – матушкины апартаменты, справа – мои. Когда был жив папа, он распорядился спланировать дом именно так. Не хотел, чтобы я съезжала, но и не желал, чтобы мы сталкивались чаще, чем обе хотели бы. По-моему, это разумно, вам так не кажется?

– Похоже, ваш отец понимал, что вы с Анитой Геннадьевной друг друга, мягко говоря, недолюбливаете?

Кику молчала, скрестив на груди руки, в одной из которых дымилась трубка. Ее лицо вдруг стало задумчивым и печальным, странноватый грим придавал ему даже трагическое выражение – как в театре.

– Нет. Папа об этом ничего не знал, – произнесла она медленно. – Пока он был жив, все было иначе. Да, я никогда не любила матушку – с чего мне ее любить? Более того… – она осеклась, бросив искоса взгляд на Полину, и продолжила: – Это неважно. В общем, пока папа был жив, мы напоминали нормальную семью. Может, не такую глянцевую, как хотелось бы Аните, но… А теперь у меня нет причин ей подыгрывать. Я живу так, как считаю нужным, а уж нравится ли это ей, меня совершенно не волнует.

Кику выбила пепел прямо на дорожку и предложила, пряча трубку обратно за пояс:

– Так идем в оранжерею? Могу поклясться, что таких цветов вы никогда не видели.

И она оказалась права. На пороге оранжереи Полина остановилась и даже приоткрыла от изумления и восхищения рот.

– О господи… – потрясенно выдохнула она, переводя взгляд с одного яркого пятна на другое и пытаясь охватить всю цветовую гамму сразу. – Сколько же их тут?

– Сорок два вида, – скромно опустила глаза Кику. – Ровно столько их сейчас насчитывается в мире, если верить последним статьям. У меня есть все.

– Вы ничего не делаете наполовину, да, Кику?

– Конечно, – радостно подтвердила женщина, довольная тем, какой эффект произвела ее оранжерея на приезжего следователя. – Иначе какой смысл браться за дело, если остановиться на полпути? Я люблю хризантемы, так почему бы мне не иметь их все? Это не бриллианты, в конце концов, хотя некоторые виды довольно редкие и дорогие. Но как сравнить деньги и то, что вы видите сейчас? Вот поэтому осень – мое любимое время года. Цветут хризантемы, и я абсолютно счастлива.

Полина заметила, что в дальнем углу оранжереи оборудовано что-то вроде зоны отдыха – подвесное плетеное кресло, в котором лежит клетчатый плед, рядом – небольшой столик с кофемашиной и металлическая стойка, на которой висят две чашки, а под ними – блюдца и ложки, там же – несколько упаковок чая и кофе. Видимо, именно здесь Кику проводит свободное время, наслаждаясь за чашкой чая или кофе неторопливым созерцанием своих почти сказочных цветочных владений. «Я бы тоже не отказалась здесь пару часов провести – красиво, тихо, никто не мешает. Наверное, работалось бы тут отлично, ни на что не отвлекаешься», – подумала она и услышала, как Кику негромко говорит:

– Я здесь диссертацию написала, о влиянии голландского искусства на старинную школу японской гравюры.

– Почему – голландского?

– Потому что голландцы в свое время одними из первых начали пробивать брешь в закрытую страну. Разумеется, они не могли не оказать влияния на разные стороны жизни Японии, и на гравюры – в том числе.

– Скажите, Кику… – решилась Полина, – а вот вы упомянули гейшу из Ёсивары… это правда? Мне казалось, что это все сродни легендам.