Школа выживания волчицы

Я не возражала против их поездки к Бесо, с его внуками Соня дружила и отлично ладила. Но папа и не спрашивал моего позволения, считая, что этот вопрос он может решить сам. Под домашним же цирком я имела в виду наш образ жизни, в котором уживались самурайские заповеди и папины «понятия». Соня была еще маловата, чтобы это понимать, но со временем ей, как и мне, предстоит сделать это открытие.

Я помнила свое ощущение от столкновения с действительностью – мне было семь лет, и на шее с тех пор так и остался шрам от финки, которой меня полоснул по горлу напавший на нас с братом Семеном подручный Вити Меченого, папиного давнего противника. Именно Семен потом объяснил мне, кто на самом деле наш папа, чем занимается и в какой «длительной заграничной командировке» он находился в тот момент. С этим Витей судьба столкнула меня еще раз в прошлом году, и я разобралась с проблемами, как настоящая дочь своего отца – а что делать, если сыновей у него нет? Слава и Семен погибли один за другим несколько лет назад, я осталась одна, и даже тот факт, что по крови я никакая не родня отцу, не сделал меня чужой ему. Папа никогда не давал мне понять, что в семье я приемыш, я и не узнала бы, если бы не досадная случайность. Но что с того? Я любила его, потому что никого другого в моей жизни не было, а он был и воспитывал так, как умел. Немолодой, много лет проведший за решеткой мужчина остался с тремя детьми на руках: двое почти взрослых парней и я, семилетняя. Мама ушла, сбежала как раз накануне его освобождения, оставив нас на тетку Сару, и папа так никогда больше и не женился, не привел в дом другую женщину. И именно папа воспитал меня такой, какая я есть. Не совсем, кстати, плохо у него и вышло-то…

– Ты чего задумчивая такая, дочь? – спросил папа, чуть стукнув ножом о стакан, и я вздрогнула от звука:

– Что? Нет, нормально…

– Так, Софья, ты закончила? – спросил он у Сони, и та кивнула. – Тогда марш к себе, нам с мамой надо поговорить.

Спорить внучка не стала. Хоть она и пользовалась тем, что дед ее любит без памяти и балует, но перечить его слову она решалась все-таки далеко не каждый раз, замечая, что и мы с Сашкой этого не делаем. Когда Соня убежала наверх, папа, бросив салфетку на тарелку, закурил свою традиционную «беломорину» и изрек:

– Будем надеяться, что она не приобрела отвратительную привычку своей маменьки к подслушиванию.

– Папа!

Он только головой покачал и вдруг спросил:

– Вы что, поругались?

– С кем?

– Санька, не морочь мне голову. Акела твой с утра как в воду опущенный, я что, первый день его знаю? Потом сорвался, уехал в клуб – и все, ни слуху ни духу. Может, это только предлог, будто что-то там случилось?

Я тоже закурила и посмотрела на отца не совсем доброжелательно:

– Почему ты сразу во всем обвиняешь меня?

– Потому что отлично знаю, кого вырастил, – хохотнул папа.

– И это автоматически делает меня виновной во всем на свете, да?

– Я тебя что, обвинил в чем-то? – удивился папа. – Я спросил, не случилось ли чего утром, потому что уж больно молчаливым был твой мужик. Я и подумал…

– Вот-вот! Ты сразу подумал, что это я ему чего-то наговорила! А почему не наоборот, а? – перебила я, даже сама не понимая, с чего вдруг так разозлилась на папины слова.

– Так, хорош, – хлопнул ладонью по столу папа. – Ты с какого перепуга опять на меня голос повышаешь? Я тебе мальчик-студент? Не ругались – и хорошо, но скажи об этом нормально!

Не знаю, что именно меня так взбесило. Ткнув сигарету в пепельницу, я вскочила из-за стола и побежала к себе, в гардеробной вынула с полки кожаные старые брюки, теплый свитер и старую куртку на меху, достала из галошницы засунутые туда берцы, в пять минут собралась и пошла в кабинет. Там в сейфе хранились мои винтовки. Выбрала самую мощную, с хорошей оптикой, позвонила телохранителю Никите и заявила, что жду его в машине. Никита удивился – на улице было темно, а фраза «жду тебя в машине» предполагала выезд на карьер.

– В смысле?

– Ты будешь спорить или собираться?

– Все, я понял. Пять минут.

Ровно через пять минут он выскочил из коттеджа, где жила охрана, в теплом камуфляжном комбинезоне и таких же, как у меня, берцах, на ходу надевая на рыжие волосы черную шапочку:

– Даже не спрашиваю, с чего мы на ночь глядя. Или спрашиваю?

– Нет. Просто садишься за руль и едешь, – сказала я, выбрасывая окурок в стоявшее у ворот ведро и садясь в машину.

– А винтарь куда убрали?

– Как обычно.

У меня имелись все документы на оружие, папа строго следил за этим. Винтовку можно было возить спокойно, я все-таки спортсменка-разрядница, но Никита всякий раз спрашивал об этом, как будто боялся быть пойманным на посту ГИБДД.

Карьер находился километрах в семи от поселка, был он давно заброшен и облюбован мной для стрельбы – там практически никогда никого не было. В ту сторону крайне редко ездили машины, и я с удивлением отметила, что позади нас двигается микроавтобус. Куда это он едет, интересно? Разве что к выезду на трассу, ведущую в соседнюю область.

До карьера мы доехали молча, Никита даже радио не включал, видя мое напряженное лицо. Так же молча он достал из багажника кремат, одеяло и большой кусок полиэтилена – шел мокрый снег, – разложил это все на более удобной точке и ушел расставлять мишени, которыми служили специально заказанные на одном заводе пятачки из металла и большой лист пластика, разрисованный, как в тире. Его, понятное дело, приходилось каждый раз делать заново. Закончив, телохранитель вернулся и вопросительно посмотрел на меня. Вот за что я ценила Никиту – за умение понять мое состояние и не доставать разговорами или действиями.

– Спасибо. Ты иди пока в машину, чего тебе тут мокнуть? – устраиваясь на одеяле и расчехляя винтовку, сказала я.

– Я сейчас ближе подгоню.

Это было необязательно, в такую погоду вряд ли был риск встретить в карьере хоть кого-то живого, но Никита не хотел выпускать меня из вида. Потому подогнал джип как можно ближе, открыл дверку и устроился в салоне, вытянувшись почти во весь рост.

– Удобно? – с иронией спросила я.

– Настоящему индейцу завсегда везде ништяк, – хохотнул Никита, с трудом пристраивая длиннющие ноги на заднем сиденье.

– Как скажешь, – удобно укладывая приклад на плече, пробормотала я.

В такие моменты для меня переставали существовать звуки и запахи, окружающая действительность и вообще все. Как только мой палец ложился на спусковой крючок, а глаз прижимался к резинке прицела, прежняя Саша уходила и не возвращалась до тех пор, пока не был израсходован последний патрон и поражена последняя мишень. Как ни странно, именно это состояние внутренней собранности помогало мне разобраться с собственными противоречиями, как будто в отверстиях на мишени я видела ответ. Но сегодня все шло не так – стрельба была идеальной, а успокоение не наступало. Внутри было так же уныло и тревожно, как до приезда в карьер.

– У вас телефон разрывается, – сказал вдруг Никита, и я, вздрогнув, отправила очередную пулю в «молоко». – Между прочим, Акела звонит.

Я сунула винтовку под одеяло, чтобы не намочить, поднялась и взяла у телохранителя трезвонящую трубку.

– Да, слушаю.

– А ты где это? – удивленно спросил муж таким тоном, как будто он весь день лежал на диване, а я взяла и исчезла.

– А ты? – почти враждебно отозвалась я, помня, как он не любит слышать вместо ответа вопрос.

– Я был в клубе, там неприятности, – коротко сказал Акела, давая понять, что больше на эту тему вопросов не нужно. – Так где же ты?

– В карьере.

– Опять?

– Почему опять? Я не ездила сюда около месяца.

– Аля, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. С чего вдруг такая поездка среди недели и в мокрый снег?

– Значит, так было нужно. Мы сейчас вернемся.

– Хотя бы хватило сообразительности взять Никиту, – хмыкнул муж.