Ее внутреннее эхо

– Кать, я режиссер, я должен понимать, что…

От слова «режиссер» в голове вспыхнула боль, похожая на атомный взрыв.

Сбив табурет, она выскочила на улицу, путаясь в машинах, не понимая, в конце концов, что с ней делать, как завести поскорее, чтобы уехать, уехать отсюда навсегда.

Наконец приехала Сонька.

Сколько прошло времени – неделя или минута – понять было нельзя. Катя просто нашла себя на диване в собственном кабинете. Солнце било в глаза, но было непривычно тихо.

Соня сидела напротив и курила, параллельно копаясь в телефоне.

– Ты не знала, что он женат?

Катя замычала.

– Он не сказал? Да не мычи ты, что же это такое… Как шторы задернуть?

Слезы полились сами, впервые за долгое время. Она ждала, что они все выльются и закончатся, но они не кончались, хотя, там, где предполагалась душа, становилось легче.

Соня металась по комнатушке в поисках носовых платков, воды, чего-нибудь, что ищут люди в таких ситуациях. Потом успокоилась, заперла дверь и дождалась, пока Катя проревется.

Ревела она долго и молча – никаких слов не нашлось, все было и так очевидно. Постепенно успокоившись, она рассматривала Соньку – слишком крупную и высокую для гимнастки, но притягательную внутренним светом, какой-то добротой и уверенностью в своем месте на свете. Можно сказать, это не внешность, но на внешности отражается тоже, на ней, что ни говори, все отражается.

Соня много курила, чтобы мало есть. Впрочем, теперь она могла есть и много, но старые привычки не так быстро уходят.

Проплакавшись, Катя рассказала все, как могла. Она была замкнута и немного косноязычна, хотя, ее эмоций было достаточно, чтобы понять всю остроту ситуации.

– Что ты теперь будешь делать?

– А что я могу сделать, что?

– Не знаю… Все можешь. Отбить от жены, забыть его можешь…

– Не могу я его забыть, я люблю его! Он один такой!

– Кать, это ты такая одна, ты красивее девяносто девяти женщин из ста. Гораздо красивее. Ты богата, молода, умна… и влюблена, к сожалению. Но это же пройдет. Что в нем такого особенного?

– Я не знаю. Все в нем особенное. И я не хочу снова остаться на обочине, понимаешь? Чтобы меня снова оттолкнули, выбросили из своей жизни, как котенка на улицу. А он выбросит, выбросит, останется там со своей женой, будет ночами ее обнимать, есть ее пироги, водить за руку в гости к друзьям, а я? А мне что останется? Снова – ничего?

– Но почему именно он? Может, просто найти холостого, выйти замуж. Того, кто захочет тебя сам.

– Нет уж. Нет, Сонь, дело даже не в том, что я привыкла добиваться своего. Просто я не хочу, чтобы на мою долю оставался кто-то, кто выберет меня. Я хочу выбирать сама, на этот раз я имею такую возможность. Я выбрала. И больше я своего не упущу.

Соня сгорбилась, обдумывая какую-то мысль. Ясно, что она все поняла – она знала всю детскую тяжелую предысторию, сама выросла вдали от родителей, ей ничего не приходилось объяснять дважды.

– Давай, ты уедешь. Нет, просто другого выхода я не вижу. Тебя надо от него оторвать, пока все это не закончилось еще одной трагедией.

– Куда, – Катя наконец серьезно включилась в разговор, – куда я могу уехать?

– Не на пляже лежать, разумеется. Надолго. Хотя, про пляж идея хорошая. У тебя в Израиле осталась квартира?

– Осталась. Но… А с этим всем что делать? У меня ж хозяйство, они тут все по ветру пустят, на кого я это оставлю, – она повела рукой вокруг себя таким красивым жестом, что Соня невольно улыбнулась: «До чего же изящна, дура набитая, нашла себе пару…».

– Что ты ржешь? Ты понимаешь, они шага без меня не могут сделать. И продать это нельзя, никто же не понимает, как я заказы добываю, кто это купит?

– Я куплю, – Соня очень спокойно стряхнула пепел.

Обе замолчали. На улице уже стемнело.

Оделись почти молча, перебрасываясь необязательными словами, долго кутались в шарфы, запирали дверь. На улице валил жесткий колючий снег.

– В Израиле через месяц начнется весна, Кать. Подумай.

Катя кивнула, понимая, что в темноте это навряд ли будет заметно. Обогнула дом, подошла к машине, погладила пушистый от снега бок.

– Тебя не продам, – заверила она.

И задумчиво написала по свежему снегу «Митя».

«Надо встретиться, разочароваться поскорее и уехать в свои пальмы, – Катя писала круглым детским почерком, иногда мешая текст в дневнике с рисунками, – надо продать квартиру, ателье, дачу, чтобы все отрезать, чтобы…».

Она спохватилась, нашарила телефон, вспомнила, что надо спросить, он-то что думает об этом.

Его телефон молчал. Сонин тоже.

Садовое кольцо стояло даже ночью. Не пробка, но быстро уйти вправо не получалось – а хотелось, потому что жало сердце, и не хватало воздуха.

С тех пор, как у москвичей отняли возможность просто и бесплатно постоять на обочине, размышляя, например, куда отправиться дальше, машина потеряла свое очарование, перестала быть для Кати уютным домиком, маленьким собственным мирком. Но она выкрутилась, остановилась, переводя дух.

Машина всегда ее успокаивала.

Телефон молчал. Никто ей не перезванивал. Надо было как-то дожить до утра.

Она вызвала «Скорую помощь».

– У вас совершенно нормальный ритм, – удивлялся парень в синем костюме спустя полчаса.

– Я успокоилась, пока вы доехали.

– Ужас, что творится, – кивнул он на забитую дорогу, – может, успокоительное какое-нибудь?

– Вы не отвезете меня лучше домой?

– Да вы что, девушка, – он очень добродушно улыбнулся, – я на дежурстве. Могу только на нашей машине. И только в больницу. Но вы вполне нормально себя чувствуете.

– Я себя не чувствую.

Он посмотрел на нее как-то с подозрением.