Между Навью и Явью. Семя зла

– Да пойдём, не упирайся, – раздражённо пробурчал Волшан, – там родник был. Если не пересох, напьёмся.

Конь расширил ноздри, коротко всхрапнул и пошёл бодрее.

Немного отдохнув и избавившись от неприятного ощущения, что конская спина так и осталась у него между ног, Волшан поднялся с покрытого мхом бревна. До сумерек ещё оставалось немного времени, и он, привязав Илька, чтобы не ушёл, углубился в лес. Внутренний зверь проснулся, и оборотень чувствовал его нетерпение. Ощущая, как зверь обретает собственную душу, а Волшан остаётся всего лишь ходячим сосудом для его ярости и силы, Волшан вздрогнул. Вечный страх заполз в оборотня неприятным холодком по спине. Нетерпение зверя едва не подгибало колени, но оборотень, играя желваками, раздевался нарочито медленно и так же медленно упаковал одежду в суму.

Ни шагов не услышал он, ни дыхания, только спиной ощутил чьё-то присутствие. Резко повернулся и увидел мужа великого роста, при латах и с огромным мечом. У его ног бесшумно дышал белый пёс, лопатой вывалив язык. Волшану показалось, что он спит, ведь не могло же такое случиться наяву?

– Так это ты – волк, что вместе с Черномором под Киевом бился? – прогремело из великанских уст.

Волшан едва удержался на ногах – земля вздрогнула, и воздух ударил в грудь. Вопрос был задан, нужно бы и ответить, такой вопрошающий мог и в землю одним ударом вогнать.

– Человек я, – процедил Волшан упрямо, чувствуя, как пылает клеймо на голом загривке, и скребется в душе зверь, просясь наружу.

– А будешь ли моим волком, человече? Или зря Славко жизнь за тебя отдал?

Волшан внутренне дёрнулся. Кому мог отдать жизнь его приёмный отец?

Вместо ответа на невысказанный вопрос, он вдруг увидел родной лес возле дома. Только вокруг висела тревожная тишина. Ни зверь, ни птица не прятались среди деревьев, никакая мелкая живность не возилась в земле под корнями, только злой и резкий запах гари плыл между стволов. Там, где было древнее капище, темнел золой и углями неровный круг выжженной земли. Ни единого бревна не уцелело от землянки, ни один идол не возвышался над жертвенным камнем, да и сам он оплыл и почернел, будто в кузнечном горне побывал.

Волшан подошёл к яме на месте землянки и замер, как вкопанный. Ноги ушли в пепел и будто завязли в нём. На краю ямы, целёхонький, стоял волчок – его детская игрушка – и глазками лазурными посверкивала. Словно сон во сне, увидел Волшан деда Славко с волчком. И себя рядом, десятилетнего, глупого и едва поправившегося, затаив дыхание наблюдающего, как жрец разбивает некрупный кусочек лазури и осторожно подбирает подходящие осколки для глаз деревянного волка. Как же получилось, что он смог забыть об этом на годы? Волчок был первой в его жизни собственной вещью. Первым даром. Первым знаком того, что он, Волшан, кому-то не безразличен.

Видение оборвалось так же резко, как и пришло. Над головой шумел другой лес, и огромный воин всё так же стоял перед ним. Неужели явился тот самый Огнебог, в которого Волшан никогда по-настоящему не верил?

– Семаргл?

Ответа Волшан не получил. Только огромный пёс задрал башку и ткнулся носом в своего хозяина.

– Знаешь ли, что не закончена битва? На земле и в небесах, в Прави, Яви и Нави. Между добром и злом, между жизнью и погибелью, – прогремел Семаргл, наклоняясь к Волшану. – Семена зла рассеяны по всем землям, плывут по водам и скоро дадут свои ростки. Их слишком много, волк! Есть силы, с которыми бьёмся мы, – гремел богов глас, – есть те, с которыми биться героям, а есть силы, которые только простые люди и могут побить. Те, что всегда в них самих свою войну ведут.

Воздушной волной оборотня бросило назад. Пришлось ногами в землю упереться, голову по-бычьи наклонить, чтобы устоять.

– Догадываюсь, – бросил он в близкое, и от того ещё более страшное лицо бога. – Но я свою битву окончил, о чём бы не просил тебя дед Славко! Зря ты пришёл, не по мне это, – покачал головой Волшан.

Бог вздохнул, совсем по-человечески. Вот только Волшана качнуло от его выдоха.

– Нужен ты мне. Не за так пойдешь. Война эта нечестная, волк. И ты – воин нечестный. Не человек, не зверь. Дам тебе ход и в Явь, и в Навь. И везде найдёшь с кем сражаться, и кого защитить. Станешь зверем вдвое больше, чем раньше, и в десять крат сильнее. А кроме – получишь то, чего больше всего желаешь!

– И что же это? – осмелев, с сомнением спросил Волшан. Не лежала у него душа к чудесам огнебоговым. Сердцем чуял, что цена могла слишком высокой оказаться.

– Останется зверь твой снаружи, как кольчуга для воя, как меч в руках, внутри же всегда только ты будешь, и никакой власти звериной над тобой. Никогда.

– Да с чего такая щедрость? – опешил Волшан.

Прямо в сердце попал Семаргл своими посулами.

– Смотри же, от каких бед стражем тебе стоять! – рявкнул Семаргл, серчая.

Страшный сон, а проснуться никак. Стоит Волшан, дух – как вышибли, а перед глазами горят города, дымятся пепелища посадов. Рушатся ворота киевские, купола соборные оземь летят. На высоком крыльце с резными перилами распласталась девчонка, на юную Ждану похожая. Нижняя рубаха на горло задрана, живот вспорот, светлая коса мертвой змеёй стекает по ступеням в пыль. Гонят степняки мужиков и баб на верёвках в лютый полон, пируют посреди разорённых городов. Тьмы и тьмы их лавиной катятся, будто вся Степь поднялась разом, да затопила родные Волшану земли от ромеев до варяг.

– Да как я один такое остановлю? – сипло вскрикнул Волшан, начиная верить.

– Почему один? Я, вон, коня тебе дал, – едва заметно усмехнулся в усы Семаргл.

– На что он мне? Я коней не люблю, да и они меня не жалуют.

– Теперь будут. А коня этого ты ещё оценишь. Так будешь стражем на земле русской под рукой моей?

Какой бы огонь не спалил Волшанов дом, сейчас он горел в глазах вечернего гостя. Семаргл опустил руку на рукоять меча, и тот вспыхнул кровавой зарницей по ножнам.

– А кому решать, кто достоин защиты, Семаргл? – выдохнул Волшан, чувствуя, что торг окончен.

– Твоему сердцу, волк, и только ему, – довольный вопросом, смягчился суровый бог.

– Я согласен.

С огромного меча сорвалась молния, синяя и слепящая. Сверкнула так, что зарницы над лесом вспыхнули, и вошла прямо Волшану в грудь, чуть повыше амулета княжьего.

Очнулся он в полной темноте. Голод, поистине волчий, никуда не девался, а вот нетерпение пропало. «А вот и посмотрим!» – подумал Волшан, давая волю зверю. Поверить в то, что никакой воли у зверя больше нет, было нелегко.

Обратившись, он поднял голову и уловил тёплую, живую волну запаха добычи. Из пасти закапала слюна. Теперь Волшан-зверь видел больше и слышал дальше, чем прежде. Ставшее действительно огромным, тело зверя настойчиво требовало пищи, но Волшан нарочно промедлил, только слюну сглотнул.

Олень был осторожен и быстр. Он рано учуял приближение волка и рванулся с места, сшибая роскошными рогами листья с нижних ветвей. Играть с ним по звериной повадке, оборотень не стал, загнал к лесному оврагу и одним прыжком сбил с ног, перекусив вену. Густая кровь заполнила пасть, потекла в глотку, и он отстранился, лишь краешком сознания наблюдая, как насыщается зверь. Не обманул Огнебог. Дал и мощь, и силу, но даже и в шкуре зверя Волшан остался самим собой.

Росток зла

Он вышел из шатра, прищурил раскосые глаза, и низкое солнце щедро плеснуло в них расплавленной медью. Степь окрасилась в тёмно-зелёный и растянулась до края земли. Она начиналась прямо за его жилищем – он не любил шумного соседства и всегда велел ставить свой шатёр на самом краю стана. Впрочем, родичи его побаивались и уважительно понижали голос, проходя мимо. Кам[1 - Кам – шаман, тюркск.] из рода Ор ат[2 - Ор ат – Гнедой жеребец, тюркск.] был умелым и опытным, за что в роду его уважали, а дар свой получил в ранней юности, когда его поразило небесным огнём у всех на глазах. Караман не только выжил тогда, но и приобрёл ветвистый узор по всему телу – от правой брови до пятки правой ноги – опечаток молнии, что ниспослал Тенгир ему лично.

Повернувшись спиной к шатру, он обошёл загон, в котором жались друг к другу овцы, и широким шагом направился прямо в степь, в сторону заходящего солнца. Ничего, кроме тимпана, с собой не взял. Этой ночью он собирался камлать для себя, слишком много вопросов породила грядущая поездка в кагал. Вопросов, на которые только Хозяин всего сущего и мог ему ответить.

Пока шёл, быстро стемнело и высыпали звёзды. Подмигивали, вещая, что в эту ночь дорога до Тенгри станет короче. Кам непроизвольно ускорил шаг, вслед за зачастившим сердцем. Место для общения с небом выбирал не он, только чувствовал, что оно совсем близко. Вдруг внутри оборвалось что-то, сердце опустело, и кам остановился. Ничего особенного вокруг не было – тёмная степь да трава в пояс, но сердце подсказывало – здесь. Он натянул поглубже шапку, звякнувшую амулетами на цветных шнурках, и взялся за бубен. Огладил тугую кожу нежно, словно юницу, и та задрожала под пальцами, будто живая. «Тум-така-так-так», – заговорил тимпан низко, тягуче. Ветерок качнул метёлки на верхушках трав. Кам сделал первые шаги под негромкий ритмичный рокот. Ещё шаг и ещё, по кругу, лицом к центру, спиной к степи. Звук туманил разум, звал за собой. Пальцы левой руки – кам был леворуким отроду – трепетали над кожаной мембраной, то сжимаясь, выставив костяшки, то едва касаясь её кончиками. Ритм ускорился, звук нарастал. Кам тряхнул головой, слепо потоптался на месте и снова пошёл кругом, то вертясь волчком, то пританцовывая резко и дёргано. Голова закинулась, острый подбородок выпятился над кадыком, обтянутом увядающей смуглой кожей, глаза закатились. Губы бормотали что-то невнятное, неслышимое за удивительно гармоничным рокотом бубна. Над тёмными травами бесконечного степного простора летела к небу его душа.

«Великий Тенгир, хозяин Земли и Неба, услышь мой зов! – молил кам. – Я, Караман, сын твой, отмеченный тобой, избранный родом и ханом. Духи говорят мне, о чём поёт степь под ветрами, помогают, нагнать тучи и за дождём скрыть дорогу к небесному шатру твоему, я могу прогнать духов болезни из тела человека или скотины. Читаю знаки твои и намерения людей по их лицам. Мой тимпан поёт, провожая меня в путь к Тенгри[3 - Тенгри – небо, тюркск.], но я умею возвращаться обратно, в отличие от тех счастливых, кого ты навсегда оставляешь возле своего шатра. Но духи не отвечают на самый важный вопрос! Услышь, Тенгир, скажи, как утолить свою жажду? Я Караман. Давно хожу по твоей земле, слушаю и слышу, смотрю и вижу. Мне тесно в истрёпанном шатре, тесно в Великой Степи, разорванной племенами моего народа на куски, будто лепешка в большой семье. Я – Караман-кам, который жаждет большего, но настолько ничтожен, что не видит пути, по которому нужно идти. У племени будет новый хакан, чему мне учить своего хана? Как возвысить свой род? Помоги мне, Тенгир дин!»

Не видел он, и не мог видеть мертвенно-голубого всплеска под ногой, когда, сузив в танце круг вытоптанной травы, наступил на что-то небольшое, вроде камушка. Моргнуло холодным светом и потухло семя мертвячье, только хрустнули под каблуком сухие костяшки пальцев истлевшего мертвеца, что его держали. Вошло оно прямо в Караманову стопу, пронзило кожу сапога, как игла прошла бы сквозь воду, да и растворилось.

Утро застало кама совершенно обессиленным. Он лежал в центре круга, что сам и вытоптал ночью, камлая. Воспоминания о путешествии в небесный шатёр Тенгри были яркими, острыми, как никогда прежде. И никогда прежде не получал Караман таких ясных ответов на свои вопросы. «Вот и пришло моё время» – подумал он, чувствуя, как тело наливается бодростью. Этой ночью Караман встретился с незнакомым духом. Таким сильным и властным, что сердце кама сжалось от ужаса, но дух не причинил ему вреда, наоборот, подарил уверенность в своих силах. Решив, что таким был ответ Создателя Земли и Неба, Великого Тенгира, Караман поднялся легко, будто десятки лет скинул с плеч, и отправился в обратный путь. Он и раньше не заблудился бы в степи, но сегодня трава сама укладывалась под ноги тропой. Необычайная мощь переполняла его, растекаясь по телу, пытаясь уложиться, срастись с немолодым шаманом. «Благодарю тебя, Тенгир чилик» – прошептал Караман. Он шёл, счастливый от обретённого прозрения и не мог видеть, как прямо за его плечами нависло невидимым плащом колеблющееся марево Кромки, бросая на поджарого степняка невесомую тень. Не видел, как почернел и припух на лице и под одеждой давнишний след ожога.

Через пять дней пути степной простор загородили верхушки шатров племени Чобан. Пыль от множества ног – людей, коней и скота – поднималась к небу вместе с дымом множества костров. Встречный ветер нёс на всадников вонь от тысяч голов скота, коней и людей, которые вытоптали и загадили испражнениями этот участок Великой Степи. Над огромным станом висел многоголосый шум.

Солнце стояло высоко и заливало окрестности одуряющим жаром, но ничто не могло помешать грядущему событию. Ата-кам племени, почтенный Бычин, назначил день избрания нового хакана, на смену ослабленному и обезображенному непонятной болезнью Кортану. Все младшие ханы Чобан с приближёнными воинами и кама съезжались на совет племени.

Караман, которому быстрый пятидневный переход дался неожиданно легко, держался по правую руку от Ильбег-хана, главы своего рода, со спины коня бросая острые взгляды на сутолоку вокруг, примечая и запоминая лица друзей и недругов. Не было никакого секрета в том, что племя не было однородным, как и все племена степного народа. И сейчас эта разнородность только сильнее бросалась в глаза, ведь ханам предстояло сделать выбор, который повлияет на жизнь каждого. До совета оставалось всего пара дней. Ильбег-хан, как и несколько ещё более мелких сородичей, свой выбор уже сделали, но каждый держал его при себе.

Спешились возле большого шатра. Оставив уставших коней воинам, Ильбег-хан и Караман вошли внутрь. Как и ожидал кам, им предстояло провести несколько ночей в тесноте, бок о бок с такими же главами самых незначительных родов племени. Даже у Ильбега, привыкшего спать на земле, по лицу прошла тень недовольства. Кам огляделся и, увидев знакомое лицо, проскользнул к дальней стенке шатра.

– Еке! – негромко окликнул он полного коротышку, одетого в ритуальный плащ с таким количеством лент и шнуров для талисманов, что цвет самого плаща невозможно было угадать.

– Караман-кам! – Расплылось в улыбке круглое лицо Еке.