Дней связующая нить. О родных Даниила Хармса

– А помните, маменька, как вы брали мою голову, когда я был маленький, себе на колени, и с ласкою расчесывали своим гребешком. Вы все говорили, что таких кудрей, как у меня, ни у кого в целом свете нет?

– Неужто, Васенька, ты про это помнишь? – всплеснула руками Александра Васильевна. Она по случаю возвращения сына принарядилась, была в высоком кружевном чепце, разрумянившаяся от волнения. Глаза ее, большие и темные, как у сына, ярко блестели, то ли от близких слез, то ли от сдерживаемой радости.

– Никогда не забывал! – серьезно сказал Василий. – Может этим и спасался, да еще вашим молитвами, матушка.

– И я за вас, братец, каждый день молилась! Маменька велела, почитай каждый день, в нашей домовой церкви службу справлять, за воинов молиться. – встряла в разговор бойкая Наташа.

– Вот в кого такая уродилась? – погрозил пальцем старый майор-почто старших перебиваешь и без спросу говоришь?

– В вас уродилась, батюшка, сами говорили! – Наташа потупилась. Очень ей хотелось старшему брату понравиться.

– И то верно, папенька! Колюбакинская порода сразу видна! Зря что ли у сестрицы Наташеньки на носу веснушки показались! Солнышко поцеловало! Колюбака и есть! – развеселился Василий. Наташу бросило в краску, и она кинулась вон из-за стола.

– Ох, и застыдил ты нашу разумницу. Наташа, не гляди, что на мала, первая отцу помощница. Себя, почитай выше Петруши и Аглаи в дому ставит. Скоро, Натальей Ивановной величать начнем. —покачала с улыбкой головой матушка.

– А почерк, сударь мой, какой изрядный у ней оказался, пишет лучше старших, буковка к буковке. Да и книжки, я приметил, из моей библиотеки тайком себе в спаленку носит. Уж не знаю, что она в них разбирает? – добавил довольно Иван Васильевич.

– Ох, отец мой! Выучишь ты ее на свою голову! Многие знания, многие печали, тебе ли не знать. – покачала головой Александра Васильевна

– А мне, батюшка, ведь ваша наука на пользу пошла. Учителем моим первым были вы отец. Признательно сказать, я был туп к наукам, любил более резвость, однако же время и ваше терпение все преодолели. И книги из того шкафчика, что с синими стеклышками в вашем кабинете, я тоже полюбил.

– И какие же книжки тебе памятны, друг мой? – с удовольствием спросил Иван Васильевич.

Вопрос был непраздный. Иван Васильевич Колюбакин слыл в своей губернии непростым человеком. Он знал совершенно языки, кроме отечественного – немецкий и французский, математику, артиллерию, историю войн и иных событий мира нравственного и материального. Такая тяга к наукам у человека военного казалась удивительною, если не знать, что майор Колюбакин открыл в Симбирске первую книжную лавку. А участие Ивана Васильевича в деятельности масонской ложи» Златой венец», говорило о незаурядном уме и незаурядных друзьях его. Великим Магистром той ложи был И. П. Тургенев – один из активнейших деятелей московского масонства, друг и сподвижник Н. И. Новикова. Управляющим Мастером – симбирский вице-губернатор А. Ф. Голубцов, а в числе «подмастерьев» значился молодой Николай Михайлович Карамзин – будущий историк государства Российского.

– Книжки я любил про героев, царей и полководцев великих – «Плутарх для юношества» помню, зачитал до дыр. Журнал «Детское чтение для сердца и разума» Новикова хорошо помню. А более всего, батюшка, памятны ваши рассказы обо всем на свете. – сказал Василий.

– Вот и Наташе, отец наш все про прежние времена рассказывает, про службу свою, про баталии военные, про места, в коих побывать довелось. А она все сидела бы на скамеечке у ног его, да слушала. И женского интереса у нее к рукоделию там, нарядам и чему другому, так нет вовсе – сокрушенно сказала матушка.

– Боюсь такую разумную, да своевольную замуж никто не возьмет, что тогда делать-то будем с Натальей Ивановной? – лукаво спросил Василий – А, знаю! Чуток подрастет еще, и как я, в гренадеры сгодится!

Все рассмеялись. Рост у Василия был истинно гренадерский, под два метра.

– Нет, скажи сынок, чай девицы в Париже пригожее наших будут? Или ты не разглядел? – расстегивая на животе камзола мелкие пуговицы и утирая салфеткой покрасневшее от вина лицо, спросил отец.

Здесь, в деревне на покое, можно было старому майору не нацеплять на голову привычный смолоду парик. Так же редко Иван Васильевич надевал и нарядный кафтан из шелка или бархата. По праздникам из-под него виднелся безрукавный камзол и белая полотняная рубашка без воротника с пышным жабо. Камзол становился год от года все теснее хозяину, на что Иван Васильевич не раз сетовал. Мол, материи стали совсем негодные, сами собой усадку дают.

– Если скажу, батюшка, – откидываясь на старинном стуле, набитым ореховою шелухой, ответил Василий, – что девиц на войне не разглядывал, то веры мне от вас, пожалуй, не будет, – и улыбнулся в усы.

Усы у Василия, как и черные кудри, были отменные. Просто, погибель женскому полу, а не усы.

– Видел я девиц и немецких, и французских, и польских. И скажу, что краше наших, все едино, нет!

– А вот этому верю, друг мой! – и старый майор озорно поглядел на свою супругу.

– Что-то ты, батюшка мой, и не ешь, почитай, ничего! – забеспокоилась старая нянька, подпихивая по локоть своему питомцу новые плошки с угощениями.

– Отвык я от домашних-то разносолов, нянюшка.» Утроба более не вмещает» – как говорит наш полковой батюшка, отец Никодим. Да и давно я за таким столом не сиживал – сказал молодой человек, оглядывая богатый стол. А наготовлено и впрямь было от души. За обедом была стерляжья уха и огромный круглый пирог, рыба и ветчина, фрикасе из цыплят и рагу. На десерт подали пирожное и бланманже, потом дыни и арбузы, которыми всегда изобиловали заволжские деревни и которые были различных сортов и вкуса. Вина тоже были свои, покупались в Сызрани.

Рядом со старшим братом все крутился Петруша, несмотря на то, что детей, покормив, отослали от стола.

– Братец! – наконец не выдержал он – Ну, когда же вы про войну рассказывать станете?

– Про войну, друг мой, не всегда весело рассказывать. А вот про то, как, закончилась война, расскажу.

– Мы дрались между Нан-жинсом и Провинс… – начал он.

– Знаю, знаю… – оживился старый майор – следил за реляциями по газетам.

– Оттуда пошли на Арсис-продолжил Василий – где было сражение жестокое, после которого Наполеон пропал со всей армией. Он пошел отрезывать нам дорогу от Швейцарии. Мы же двинулись на Париж. На пути мы встретили несколько корпусов, прикрывающих столицу и… проглотили их.

Младший Колюбакин потрясенно ахнул, представив, как наши воины глотают французов.

– Зрелище чудесное! Вообрази, Петруша, себе тучу кавалерии, которая с обеих сторон на чистом поле врезывается в пехоту, а пехота колонной, скорыми шагами отступает без выстрелов. Под вечер сделалась травля французов. Пушки, знамена, генералы, все досталось нам, но и здесь французы дрались как львы!

– А потом, Васенька! Что потом? – нетерпеливо тянул за рукав старшего брата Петруша.

– Потом настал день 19 марта 1814 года! Колонны наши с барабанным боем, музыкою и распущенными знаменами вошли в ворота Сен-Мартен… Любопытное зрелище представилось глазам нашим, когда мы… очутились у Итальянского бульвара: за многочисленным народом не было видно ни улиц, ни домов, ни крыш; всё это было усеяно головами. По обеим сторонам стояла национальная гвардия… От десяти часов утра войска наши шли церемониальным маршем до трех часов.

– И Государь был там, с вами? – восхищенно выдохнул мальчик.

– Вот, вот! Тысяча вопросов: Где Российский Император? заглушали весь город! Все с жадностью устремляли глаза на Государя, бросали вверх шляпы, шапки; преграждали улицы; хватались за Его коня. Французы ожидали мщения нашего за Москву, за пролитую в этой войне кровь. А вместо разорения французской столицы встретили русское великодушие.

Задумавшись, Василий вздохнул, и проговорил, как бы стряхивая с себя остатки воспоминаний:

– Поздно уже, всем пора покой дать, утомил я вас своими рассказами. День был долгий, да завтра новый будет. Петруша, проводи меня.

Младший брат, ухватив за руку старшего, горячо и быстро стал говорить:

– Васенька, я маменьку упросил, чтобы стелили у меня. У меня места много, и перину мою себе берите, пожалуйста. Когда нянюшка велит перину взбить, она до потолка поднимается, вам хорошо будет. Соглашайтесь, братец!