Обрати на меня внимание

Глава 1

Нет сюжетов, которые не повторялись бы за многовековую историю человечества. Любое чувство уже воспето в сонетах, истерзано подвигами героев. Их лица всегда обращены к небу в надежде, что и их испытание будет замечено там, среди звёзд.

В минуты одиночества единственными свидетелями наших стенаний становятся небеса. Звёзды смотрят на нас из прошлого – из времени, когда ещё не было ни наших мыслей, ни нас самих. Мир от этого кажется чуть прекраснее: на земле есть боль, но на небе её нет.

В одну из тех ночей, когда тревога обнимала меня плотнее любого одеяла, мне приснился сон. В нём были мы – прежние. Я, напуганная, проверяющая веру на прочность. И ты – погружённый в себя, мрачный и молчаливый. Мы ехали в машине, пока водитель вёз нас куда-то вперёд. Но вдруг остановка. Ты вышел и покинул меня.

Я ждала. Сначала спокойно, потом тревожно. Сумерки растекались по дороге, время тянулось вязкой пустотой. Тогда я поняла: ты бросил меня в путешествии, которое так и не началось. Дорога продолжилась без меня. Я чувствовала себя зверем, вывезенным в лес – раненым, провинившимся, покусавшим хозяина.

А потом всё изменилось: в том же сне я увидела, как твоё путешествие превращается в сказку. Ты смеялся, был лёгким, беззаботным. Не со мной. Я не знала, где нахожусь сама. Мысли и чувства покрыла пыль из обиды и потери.

Проснувшись в ту ночь, я решила рассказать о событиях, которые навсегда лишили меня чего-то, но и подарили новое. То, что нельзя получить иначе, кроме как сыграв в жестокую игру, поставив на кон единственное – сердце.

С детства мужчины внушали мне страх. Стоило лишь встретить их взгляд – и он темнел, а на лице появлялась та самая улыбка, от которой я чувствовала себя грязной, даже если просто проходила мимо. Любое слово, сказанное ими, звучало как проклятье и оставалось со мной на годы. Мне было одиннадцать, когда сосед сверху смерил меня взглядом и ухмыльнулся: «Какие ножки». А однажды девятилетний мальчишка сказал мне, восьмилетней девочке, что я вырядилась в велошорты, чтобы мне было проще раздвигать ноги. С тех пор я никогда их не надевала. Я помню жгучий стыд, который я ощутила, когда старшеклассник попытался заглянуть мне под юбку.

Мама не поверила мне, когда я говорила, что пожилой водитель маршрутки, приставал ко мне, к школьнице, целуя в щеку. «Тебе показалось», – сказала она. Эта фраза вросла в меня как часть моей женской судьбы, вплелась в мои Х-хромосомы. Это означало одно – закрой глаза на все, что считаешь безобразным. Меня учили не верить себе, но на всякий случай обходить мужчин стороной, как бешеных собак. Если крикнет – молчи. Если идёт за тобой – беги. Если унижает – терпи. С такой школой выживания трудно поверить в любовь.

Я никогда не пыталась ни с кем совпасть, но верила: однажды появится тот, кто похож на меня. Мы, конечно, узнаем друг друга без слов. По словам, по глазам, по голосу. Но мир только смеётся над такими надеждами и начинает играть с тобой. И вот в одно мгновение тебя подхватывает волна, а в другое ты уже под водой, захлебываешься и пытаешься предпринять попытки выжить. Будучи студенткой второго курса, совсем юной, не испытывавшей ни любви, ни тоски, я была рада любым чувствам, только не пустоте, с которой мне приходилось мириться долгие годы.

В юности, признаться, это и не пустота еще, а свободное место для чего-то увлекательного. Чистое пространство превращается в пустоту, когда ожидание не заканчивается встречей. Эту встречу я ждала давно. Образ, живший в моей голове, рисовал для меня идеального человека. В моих мечтах он был выше меня, но лишь настолько, чтобы любое прикосновение к нему не превращалось в подъем на Эверест. Цвет его глаз совпадал с моим, как и оттенок волос. Мы могли смотреть друг на друга как в отражение зеркала и всегда находить ответы. Как мечтательно и самозабвенно. Стендаль писал, что любовные мечтания не поддаются учету и что при первом впечатлении любовь порождают лица, указывающие на то, что в человеке есть что-то вкушающее одновременно и уважение и жалость. Наверное, и меня нельзя винить за надежды.

Мне было девятнадцать лет, и я терпела специальность, на которой училась лишь потому, что не платила за обучение ни рубля. Я мечтала стать писательницей, но уже второй год становилась журналисткой, и только потому, что это отдаленно походило на то, чем я хотела заниматься на самом деле. Я стала с недоверием относиться к судьбе, когда спустя год после моего поступления, в вузе открылась новая специальность «Писательское дело». Проделки свыше, не иначе.

Конечно, о своих разочарованиях я никогда никому не рассказывала, потому что в доме нас было трое, и каждый молился о чем-то своем, а за пределами дома я была одна, даже когда с кем-то. Порой приходя домой, я понимала, что в нескольких комнатах мне совершенно некуда себя приткнуть. Так моя жизнь томилась в ожидании встречи с образом. Не сказать, что все мое существование было ради этой самой встречи, но знать, что будущее приближает этот день, для юной девушки стало важным.

Это был конец осени. Листья удобряли землю и термометр ежедневно отбирал у нас по градусу тепла каждый день. Я любила это время года: любила октябрь за его золотые оттенки, любила даже ноябрь, за тишину и спокойствие. Тишины отнюдь не было в стенах моего вуза. Закончилась агитация в рамках конкурса «Преподаватель года». В день голосования всем номинантам было запрещено появляться в вузе, но веселый шум и скопление людей вокруг одного из участников конкурса подсказали, что кто-то нарушил правило.

– А за себя можно голосовать? – засмеялся он, наблюдая за тем, как студенты ставили галочки напротив имен. Тогда-то моя первая и далеко нелестная мысль о нем и промелькнула в моей голове. Придурок.

Я стояла в стороне и смеялась над его нелепыми фразочками, которые цепляли, пожалуй, всех, кто находился на этаже. Я не могла оценить по существу искрометный юмор нового преподавателя. Он стал раздражать меня с первых секунд, а с тех пор, как начался этот дурацкий конкурс, и вовсе вообразил себя солистом бойзбенда.

По правде сказать, я не уверена, что в его поведении было что-то предосудительное, просто все эти маленькие глупые шутки, которые он бросал направо и налево выводили меня из себя. Он упивался вниманием, и я продолжала наблюдать за тем, как люди цеплялись за его очарование. Его звали Габриэль и его французское происхождение помогало ему, как ни странно, преподавать французский язык. А я, не имея к этому предмету никакого отношения, была спокойна на счет дальнейших с ним пересечений где-либо, даже несмотря на то, что он все же относился к моей кафедре. Последнее, кстати, стало основной причиной агитации на моем факультете, дескать голосуйте за нашего родненького Габриэля. Внимание ему льстило настолько, что он выглядел довольным почти всегда.

Теперь я понимаю, что прошло много лет с тех пор, как я в последний раз видела его таким беззаботным и легким. Может быть, он все же вел внутри себя борьбу, о которой я так и не узнала ничего, и эта самая борьба впоследствии что-то с ним сделала, ожесточила его. Впрочем, все знать не дано никому. Иногда мужчины строжатся, чтобы придать себе зрелости и солидности, оттого теряя энтузиазм и ребячество очень рано. Но мне приятно иногда вспоминать того парня, окруженного толпой студентов.

От таких никто не учит бежать или защищаться, а потому я смеялась. Габриэль с первой секунды действовал на меня как щекотка. Мне казалось, он безоружен. Было ли это ошибочное суждение или мы сами вверяем другому человеку свои слабости, сложно сказать. Но в стороне мне пришлось оставаться недолго. Куда бы я не смотрела в тот момент, везде отражался он: в зеркалах и на идеально вымытой напольной плитке. Он напоминал мне Нарцисса, отражавшегося в ручье, любующегося своим отражением. С этой мыслью мое веселье только усилилось. Я сторонилась льстецов и жутко гордилась этим, что, вероятно, делало меня не лучше их.

Он всегда был и одновременно отсутствовал. Даже в комнате, куда он еще не вошел, он уже занимал больше места, чем все остальные. О нем постоянно говорили или мне только так казалось.

Таким образом, Габриэль стал размытой фигурой в моей жизни, а я любила определенность во всем, и чем меньше я понимала о нем, тем сильнее настраивалась против него. Я привыкла в некотором роде к откровенному проявлению раздражительности, так что, возможно, не исключено, что я пару раз закатила глаза, наблюдая за его сольным концертом.

– Надо проголосовать, – поторапливал нашу компашку мой одногруппник Даня. – Все! Голосуйте за Габриэля, слышите? Давайте поддержим, он ведь наш!

Даниил был отличный парень. Простой, веселый, добрый. Он располагал к себе, и мы живенько побрели голосовать. По ошибке или нет, я отдала свой голос другому кандидату на звание преподавателя года. Так что, может быть, Габриэль все же раздражал меня чуть больше, чем я полагала?

К началу зимы все уже давно забылось. Я усердно работала над своей зачеткой, с большим удовольствием посещала пары и участвовала в университетских мероприятиях. Тогда все это во мне вызывало немалый интерес, в том числе и академический, а потому вскоре стали ходить слухи о том, что я могу быть приглашена на специальный прием для отличившихся студентов. Конечно, я была в предвкушении, и пришла домой с этими новостями в чудесном расположении духа.

Ужин в моей семье проходил всегда по-разному, не менялось только суетливое отношение моей матери к готовке. Она пыталась накормить и согреть всех, кто попадал в поле ее зрения, но меня особенно. Возможность обрадовать ее подпитывала все мои начинания, а потому моя комната была увешена грамотами, дипломами и обставлена кубками. Тогда все получалось само собой: и первые места в литературном конкурсе, и предложения о специальных проектах с иностранцами, и публикации моих статей в газетах и журналах. Я знала себя хорошо и другие меня тоже знали, а потому необходимости «искать себя» никогда не возникало. Я знала кто я и чего я хочу.

Напротив меня за столом – портрет отца. Немой, но всегда присутствующий. Он располагается там с тех пор, как я появилась на свет, и его участие в моей жизни было ровно таковым. Конечно, я не могла не любить отца, но о том, что такое бывает узнала годами позже. Он всегда говорил, что мы с ним больше друзья, чем родитель и ребенок, но, как правило, это работает до тех пор, пока не провинишься. Со мной такое не случалось, и я проскочила многие вещи, включая некоторое бунтарство в подростковом возрасте, и мы могли быть вполне довольными положением вещей в нашей жизни.

– А ты не помнишь ее? Ой, да кем она только не гуляла, – за столом активно осуждали общую знакомую, о которой я слышала за всю жизнь от силы раза полтора.

Так было всегда: сначала молитва за столом, затем сплетни и осуждение, затем снова молитва, но уже на сон грядущий. А другие богобоязненные семьи разве живут не так же? Впрочем, ничего нового я для себя почти никогда не слышала. Все то же шипение на тех, кто смеет отходить от правил. Я не была трусливой ни в чем, но жутко боялась разочаровать Бога. Мне казалось, что с небес на меня иногда посматривает кто-то жутко правильный, тот, кто понимает меня только когда я веду себя хо-ро-шо. Для меня существовала прямая связь между родителями и Богом. Я была уверена – если я веду себя неправильно, Бог будет наказывать меня молчанием, как делали все взрослые. Он перестанет меня слышать и тогда я точно останусь совсем одна. Поэтому я не сплетничала, не злилась, не обвиняла никого в своих неудачах, кроме себя, училась на «отлично» и была прилежной во всем. Ну, и вишенка на торте – я контролировала все, до чего могла прикоснуться хотя бы мысленно. Наверное, все описанное выше послужит моим психологическим портретом, но знание героя в лицо во многом помогает понять его мотивы и поступки.

И тем не менее обсуждение за столом шло в том же направлении. Меня, впрочем, не особо волновали подробности чужой жизни, к тому же, такие интимные. Но одно дело – порицать, другое – вести разговор на тему. Первое люди постарше обожали, второе напрочь игнорировали. Так что, это было негласное правило в нашем доме. Никакого осуждения за мой внешний вид: за длину юбки, цвет волос, макияж, никакого «а можно мне…» или «а могу я пойти…», но, когда дело доходило до темы секса, стоило говорить вполголоса, а лучше помолиться. Мы были не единственной семьей с такими убеждениями. Большая часть моих подруг и хороших знакомых росли в такой обстановке, но им удавалось кивать на слова родителей, а затем молча заниматься своими делами. Я так не могла. А потому обходила эту тему стороной, я не была к ней готова, не была готова даже к ее обсуждению. Блок. Стена. И я встала из-за стола и ушла к себе, потому что была не согласна с ними, но не знала, как об этом говорить хоть с кем-то.

Я вернулась в свою комнату. Свет настольной лампы привлекал меня к письменному столу. На нем меня преданно ждали мои книги, стопка тетрадей и кружка с остывшим чаем. Всё вокруг было обычным, будничным, но в этой тишине мои мысли становились громче, чем любой шум улицы. Когда меня наполняли эмоции, я выражала их единственно возможным для меня способом – с помощью письма.

– Поживее, это же день здоровья! – вопил физрук.

Один день в году в нашем учебном заведении всегда был посвящен Дню здоровья, что для студентов означало только одно – придется потеть. Если быть точной, месяц целиком был посвящен этой теме, но за каждым факультетом закреплялась своя дата. Все курсы собирались в спортзале, где для нас устраивали соревнования и эстафеты. Забавное зрелище, если сидишь на скамье. Если участвуешь – жалкое. Зато можно без конца смеяться над другими, чем мы и были заняты уже долгое время.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.