Кольцо с секретом

В трубке на мгновение стихло вообще все. Потом Нина заговорила снова, понизив голос до шепота:

– Ничего я не позабыла. Но если он начал вообще всех убирать… а я даже не знаю, кто это! Деткам-то что, детки по своим норам разбежались и все вместе кучкуются, а мне-то каково? Таня, это же вы меня подставили! «Всего-то пальчиком указать!» – передразнила она. – Ага, пальчиком! Вот сейчас этот пальчик мне вгонят в одно место! А виноваты вы будете, ясно?

Я аж поперхнулась. Ну тетка. Ну талант. И ни грамма же совести!

– Ладно, захлопнись, – посоветовала я, – все, все тебя пожалели и готовы спасать. Ты где?

– На Марата.

– Что ты там делаешь? – насторожилась я.

– Ремонт, – недоуменно ответила она, – я же тут околачиваюсь.

– Все, поняла. Никуда не выходи, никому не открывай. Скоро прибуду.

…После того как со стен были ободран черно-красный колер, драпировки и пауки, в особняке на Марата стало куда светлее и веселее. Было заметно, что этим Нина занималась с куда большим вдохновением. По всему коридору горел яркий свет, из динамиков звучал – ни много ни мало – Вольфганг Амадей Моцарт.

Сама она – перемазанная, в ковбойке и каких-то штанишках, в окружении батарей банок и баночек, пластиковых емкостей, воронок из отрезанных бутылок и прочих атрибутов ремонта – тоже выглядела превесело, если бы не размазывала грязными кулачками чистые детские слезы.

– Не знаю, что и думать, куда бежать! Алик в реанимации, Ирина в больнице…

– Ты откуда знаешь про Ирину?

– Матвей сказал. – Да, нашлась она быстро и даже телефоном помахала для пущего веса своих слов.

– Ах, Матвей, – повторила я, взяла телефон и, повертев в руках, отложила в сторонку, на подоконник.

– Теперь что же? Майка с Рамзаном, Матвея поди тронь, это что же, я крайняя? Таня!

– Что?

– Что делать-то мне?

Я послушно подумала и ответила:

– Ну… ремонт.

Нина захлопала глазами:

– Что-что?

– Ремонт, говорю, – повторила я, – ремонт. Вот что сейчас делаешь, то и делай. Или ты на что рассчитывала, что я тебе квартирку снова предоставлю, для конфиденциальных свиданий? Или, может, оплачу телохранителя? Не, голуба моя, ты и так мне наплела выше крыши, лапшу с ушей складировать некуда.

Нина стала ярко-красной, потом начала белеть-белеть, затем вдруг до зелени побледнела.

– Прекрати, – попросила я от всего сердца, – меня сейчас вырвет. Расскажи лучше, чей замысел изначально-то был, про Ольгу.

– Да что ты, какой замысел?

– Ой, все, – отмахнулась я, – милая моя, ну хорош уже. Не оскорбляй, прошу, мой разум, а то я тебя сейчас огорчу просто до безобразия. Физически то есть.

Нина продолжала держать паузу, я чуть ли не воочию наблюдала то, что называют мозговым штурмом. Только происходил он в голове одного-единственного человека, и мне очень хотелось верить, что хотя бы одна из составляющих этого «штурма» все-таки была совестью. Придавленной, но не до конца.

– Ну так что, говорить-то будем? – ласково подбодрила я. Что с ней, в самом деле, миндальничать? – Зачем дорогую подруженьку Олю убили с дружком своим…

Я сделала паузу, частично для того, чтобы соблюсти драматургию, а более потому, что мне трудно было это имя произнести:

– Романом Эдгаровичем? Который Озолиньш.

Нинины прозрачные глазки аж полыхнули алым – вот уж не думала, что можно такое видеть. Однако она немедленно взяла себя в руки – и их же уронила, а потом еще и заламывать начала, выкрикивая: «Откуда!», «Погоди!», «Вранье!», «Я ее не убивала!», «Она же…»

– Да понимаю, понимаю, друг и все такое. Так ведь и Роме она не чужой человек, Ниночка!

Я помахала у нее перед носом серебряной пулькой.

– Ну что, господа оборотни? Есть на вас мегадевайс? А ты, глупенькая, мне прокидывала, что Оля тебе пульку не хотела показывать… погоди, погоди. Ты небось так решила: пусть эта вот побегает-посуетится, пульку-то найдет – а мы и воспользуемся? Так?

Ох! Наверное, ее беременную маму водопад напугал аль кран с водой. И сползла-то по стеночке, и личико ручками закрывает, а меж пальцев-то так и льет, так и льет!

Я терпеливо подождала, но, увидев, что никак Ниночка не собирается перекрывать влагу, решила начать изложение. В конце концов, если что не так, она поправит.

– Ну, допустим, так. Славный парень, чудом сбежавший из гордой морской державы, где его хотели упрятать за решетку, знакомится… ну, скажем, в поезде с милой барышней, которая тоже, как ни крути, пострадала от бездушия Запада. Парень-то славный, но денег-то в обрез! Оленька-то небось только на автобусный билет Амстердам – Питер и расщедрилась, а там как кривая вывезет? Ну вот и решила Нина по-легкому баблеца срубить, благо парень и прикинут хорошо, и щедрый – ну и зашибись. Изящные манипуляции пальчиками – и будьте-нате! Юноша отвалился. Правда, чуть дуба не врезал, но, между нами, туда ему и дорога.

Нина молчала, по-прежнему сидя на полу и прикрываясь руками, но всхлипывать перестала. Телефон ее на подоконнике вибрировал и подпрыгивал, но я не обращала на него внимания. Пусть себе.

– Потом, когда за жабры-то тебя взяли, пришлось активно мириться – и надо же, как удачно! – парень-то сговорчивый оказался да незлопамятный. К тому же вроде как и с женой ему ну совершенно никакого резона ссориться нет. Ладно, замяли, разошлись, что называется, друзьями, да не до конца. Общались.

Она по-прежнему упрямо молчала – ну это твое право, тем более что, стало быть, пока все верно излагаю.

– Ну и пошли дела кое-как. Оля по бизнесу, а Нина трудится, не покладая ног… ох и задалбывает же это все! Один-то раз человек добро тебе сделает, а потом на этом тухлом основании требует множество крупных и мелких услуг. Все, от постели до впахивания под клиентами во благо общего – якобы – бизнеса! А тут еще выяснилось – чего только в маленьких городках не бывает, – что «крестничек»-то недоотравленный – еще и отчим подружки. Он на тебя не донесет, ты – тем более его не сдашь, стало быть, сама судьба на аркане тащит к миру и союзничеству.

– Тебе бы в МИДе трудиться, пресс-секретарем или даже министром, – зло кривя рот, заметила Нина.

Вот теперь куда больше мне ее вывеска нравилась: жесткая, злобная, но, по крайней мере, честная.

– А что, может, и сподоблюсь. Но пока давай с нами закончим. Сели вы как-то – или улеглись, я вам не судья, – да и разговорились по душам. И что же выяснилось! Между твоей мечтой о самостоятельной работе на детском фронте, – я ткнула пальцем в стену, на которой уже наведен был контур какого-то веселого карапета, – и его мечтами о самостоятельной работе на ниве сельского хозяйства, – я указала на аналогичные контуры какой-то рогатой скотины, скорее всего коровы, – всего-то одна-единственная жизнь.

– Вот сейчас врешь, – заметила Нина, – не одна, а две.

– Ну, Римму-то можно особо не считать. В конце концов, под кожу-то больше лезла именно Ольга. Кстати, фоточки-то небось для рекламы снимали?

Она лишь бровь одну вздернула.

– Ну да. Красиво, – одобрила я, – с выдумкой и художественно. Но вернемся к двум людям и делам их жизней. Одна хочет с детишками возиться, другой – коров разводить, два хороших человека стремятся приносить пользу социуму, и – вот беда – обоим кто-то да мешает. Ну, так самый последний нехороший раз свинство сделать – а потом до самой смерти только пользу наносить! А?

– Ловко излагаешь, – кивнула она.

– Это не я. Достоевский. Итак, тебе мешает Ольга, Роману – Римма, а если убрать Ольгу и заляпать в этом Римму, и лучше чужими руками, – всем будет счастье и благополучие! Но вот как бы так все сделать, чтобы ничего за это не было, а?

– Как?

– А просто выждать! Как в фашистской народной песне поется: «Все приходит к тому, кто умеет ждать». И ведь получилось же: собрались в коттеджик с друзяками. Кстати, в коттеджике-то и ты бывала, и неоднократно, бедная ты, бездомная… Правда ведь?

Нина молча кивнула.

– Ну конечно, недаром так быстро и в деталях всю планировку и расположение живописала… и в этот раз по-быстрому сообразила, как и что тут провернуть можно, с такой сплоченной и трусливой, так называемой золотой молодежью. О том, что Ольга постоянно кому-то звонить бегала, ты сообщила, а что самой пришлось отойти подальше, чтобы без лишних ушей свой планчик изложить, – про это, само собой, ты рассказывать не будешь. То, что ты мне наплела – придумано отлично! Правда, детки кое-что видели и рассказали, и неувязочки были, но в целом талантливо наврала. Кстати, Ниночка, в «кровавую Мэри» фенозепам в самом деле добавляют? Что-то как-то крепковато все дрыхли.

– Никто особо и не шумел, – уже совершенно спокойно отозвалась она.

– А что шуметь-то? – возразила я. – Убили-то не в коттедже. Потому и крови не было. Потому и мокрая она была, как из-под душа. Ну а то, что ты с дозой снова ошиблась – правда, на этот раз в меньшую сторону, – что Ирка-истеричка пить не стала, потому что ребеночка берегла от милого Алика, что пошла раньше всех, чтобы на втором этаже никто не слышал, как ее громко тошнит, то бугай Демидов все-таки проснулся от ее воплей – это все случайности. Общей картины они не меняют.

Нина, пожав плечами, поднялась, как ни в чем не бывало поправила прическу и взялась за кисточку.

Она занималась своими делами так спокойно и размеренно, что я даже сперва растерялась. В любом случае кидать обличения в затылок было как-то неловко. Ситуация требовала какого-то жеста с моей стороны, но я не нашла ничего более удачного, чем просто усесться на подоконник и начать болтать ногами, ожидая хоть какой-то реакции. Телефон Нинин по-прежнему лежал рядом и уже не звонил.

– В том, что ты говоришь, есть немалая доля правды. Однако далеко не все так, как ты считаешь, – произнесла Нина, аккуратно грунтуя стены, – я не в обиде. Ты просто многого не знаешь, потому и считаешь себя вправе меня осуждать.

Я не поверила своим ушам. Вот это наглость. Вот это самообладание!

– Ты же даже не в курсе, как это все было на самом деле. Суть-то ты верно уловила: да, за полторы услуги, точнее, просто за билет на автобус до Питера – и, кстати, за жэдэ до Тарасова, – она в самом деле требовала как-то очень много. Для такой славянской рвани порядочная бюргерша не будет же на самолет тратиться? Но я не гордая, всего-то пятьдесят часов позора – и вот уже набережная Обводного канала. Ну а там и до Тарасова недалече. Да, потом на некоторое время она меня у себя поселила, потом с барского плеча оплачивала съем квартирки на окраине, ну а потом этот особняк сняли.

– Все за Ольгины деньги.

– Да, все за Ольгины. Инвестора, правда, все-таки я привела…

– А говорила, что она.

– Ну, я много чего говорила, сейчас-то что, – мирно отозвалась Нина, – с Романом тоже познакомились так, как ты говорила, в поезде из Питера, так все и было – фенозепам и все такое. Дура была, думала: жирного интуриста опущу и с деньгами свалю. Не все пошло так, как задумывалось, но я не жалею.

– А ты вообще, я вижу, всегда с уверенностью смотришь вдаль…

– Да, на том стоим. Чаю хочешь?

Я вдруг почувствовала, что в самом деле ужасно пить охота. Столько говорить – в самом деле немалый труд.

– Давай.

Нина, обтерев руки, взяла электрочайник и отправилась наливать воду, а я, мельком глянув в окно, всполошилась. Во дворе парковался хорошо знакомый мне «Мерседес». Из него вышел Роман и зашел в арку. Раздался сигнал.

Признаться, мне бы очень хотелось в этот самый момент по-тихому свалить, но где находится черная лестница, я не знала, а по единственно ведомой мне – той самой, по которой мы поднимались с Гариком навстречу эротическим впечатлениям, – уже грохотали знакомые тяжелые башмаки.

«Блин. Попала, как кур в ощип. Что делать?» – лихорадочно соображала я.

И только я подумала, что можно рвануть вслед за Нинкой на поиски выхода, как тут же, аки по заказу, со стороны двери показался Озолиньш, со стороны второй двери – Нина с подносом, на котором стояли две дымящиеся чашки.

– Ну вот, как ты и предполагал, наша Таня уже здесь, хотя пока и не плачет, – как ни в чем не бывало сказала Нина, – если что, пуля у нее.

– Да вижу уж, – буркнул Роман, – что это у тебя?

– Чай, – безмятежно ответила она.

– Чай?

– Ну да, чай.

– С чем?

– С лимоном.

– Чай с лимоном, значит.

Он взял кружку, понюхал, отставил в сторонку. Затем вытащил из одной из емкостей воронку, сделанную из обрезка бутылки, и мягко, задушевно произнес:

– Иди сюда, хорошая моя.

– Зачем? – осторожно спросила Нина, отползая к стенке.

– Иди, иди, – приговаривал он, потихоньку подкрадываясь, – не робей, все свои.

Тут и мне-то стало не по себе, а Нина и вовсе побелела как полотно.

Тогда Роман протянул свою длинную руку, уверенно взял ее за горло, а потом по-прежнему ласково предложил:

– Давай я тебе сейчас прямо вот это, – он потряс воронкой, – в глотку-то твою глубокую вобью, а потом чайку твоего сверху. Не уймешься никак!

– Не надо, – прохрипела Нина, закатывая глаза.

– Да пошла ты, – бросил он, отшвыривая ее в сторону.

Не глядя, протянул руку мне:

– Карточку дай. Римкину.

Я подчинилась. Карточка полетела к коленкам скорчившейся на полу Нины.

– Пин пять ноль шесть ноль. Все, квиты. Пошли, – это уже мне.

Продолжая недоумевать и все-таки с немалым облегчением, я повиновалась снова. Это было в любом случае лучшим вариантом, к тому же открывающим дорогу на оперативный простор и свежий воздух.

…Как же показалось светло и свежо на улице! Хотя на самом деле было слякотно, лил ледяной дождь и в арке премерзко воняло.

Я вынула Ольгину пулю, поводила ею перед его поганым длинным носом и бросила под кривые ноги:

– На́, подавись!

Роман наступил огромным ботинком на несчастный девайс, и тот, всхлипнув, приказал долго жить всем нам.

– И что это за очередная комбинация была? – язвительно поинтересовалась я, почтив погибшую минутой молчания. – В кого на этот раз целиться изволили? В кого промахнулись?

Он уже открыл рот, как послышались шаги – мимо шаркал старичок с авоськой и кефиром.

– Здравствуйте, – приветливо поздоровался Роман.

– Добрый день, – приподняв шляпу, ответил прохожий и проследовал своим путем.

– Ни в кого я не целился, ты, умная. Что, думаешь, шею тебе свернуть было трудно в другое время?

– Здравствуйте, – вежливо произнесла я, приветствуя на этот раз бабушку, которая шествовала в арку уже с другой стороны, везя за собой тележку.

– Здравствуй, Танечка, – ответила она, – как Светлана?

– Да все хорошо, – солидно сообщила я, недоумевая, что за Светлана и что за бабушка, – кланяться просила.

– Ну, помогай бог, – кивнула старушка и удалилась.

– …да раз сто мог свернуть, как цыпленку, и всего дел, – процедил Роман вполголоса, – Танька, дура набитая, зачем сюда приперлась? Здравствуйте, – чуть не с ненавистью проговорил он девушке с коляской.

– Ой, – сказала она и повернула вон из арки.

– Нинка блеяла…

– Да класть, что она блеяла! – взвыл он. – Отравила бы она тебя – да в канализацию, на поиски Ольгиной головы. Что вам… вашу, тут всем надо?! – уже с ненавистью заорал он в голос, и несчастные учащиеся местной музыкальной школы с визгами бросились врассыпную.

– Мерзавец ты и козел, пес и вшивый бабник, – сквозь зубы изложила я свое видение проблемы, – и да, фашист поганый.

Неподалеку, где-то с квартал отсюда, начала завывать полицейская сирена.

– Бежим, – мрачно приказал он, – дооскорбляешь по дороге.

Вот и хотелось ведь послать куда подальше – а ведь опять послушалась!