Полеты над пропастью

– Я вас очень прошу, я вас просто умоляю! Проведите меня тогда хотя бы к заместителю главного врача, если его самого сейчас здесь нет. Я хотя бы просто поговорю с ним. Я в долгу не останусь. – Тут я незаметно сунула в окошко купюру.

Анастасия с невозмутимым выражением лица моментально убрала «благодарность». Ее ловкости смог бы позавидовать сам Дэвид Копперфильд.

– Ладно, что с вами поделаешь, идемте, – кивнула она мне.

Женщина вышла из «Справки», сообщив Лилиане, что она идет по делам, но девушка даже не обратила на нее никакого внимания, продолжая болтать по телефону.

– А кто у вас здесь находится? – спросила я Анастасию.

Женщина недоуменно посмотрела на меня.

– Как кто? Больные, естественно, – ответила она.

– Я понимаю. Но я о другом хочу спросить. Они… не опасны? Ну, могут они наброситься ни с того ни с сего?

– Таких здесь нет, не бойтесь. Они находятся совсем в другом месте.

Выйдя из регистратуры, я и Анастасия повернули направо и, пройдя небольшой отрезок коридора, оказались у запертой на ключ решетчатой двери. Дверь вела на второй этаж. Анастасия открыла ее своим ключом, и мы поднялись по лестнице.

В просторном холле с отрешенными лицами бродили пациенты в спортивных костюмах или домашних халатах. Одни из них маршировали, как на параде, высоко поднимая ноги и размахивая руками. Другие брели, еле-еле передвигая ноги. Общим было отсутствующее выражение на лице, у многих лица напоминали застывшие маски. Казалось, что никому из них не было никакого дела до своего соседа. Какое-то жуткое броуновское движение, лишенное всякого смысла. Наверняка они находятся под действием затормаживающих нервную систему лекарственных препаратов. Одни вели разговор с воображаемым собеседником – это было видно по их жестам и тихому бормотанию. Другие вышагивали молча, как будто бы погруженные в себя и отгороженные от остального мира.

Мне стало очень некомфортно, хотя Анастасия ранее и заверила, что они не представляют опасности.

К нам подошел высокий грузный мужчина в очках и спросил:

– Что здесь происходит?

– Ничего, Алеша, – спокойно ответила Анастасия, – все в порядке, не беспокойся.

– А с нами точно ничего не случится? – не унимался больной.

– Абсолютно ничего, Алешенька, иди к себе.

– А куда мне идти? Где мое место? – плачущим голосом ребенка спросил взрослый человек. – Я потерялся!

«Да ведь он не ориентируется в пространстве, – подумала я, – и возможно, во времени тоже. Как говорится: «не дай мне бог сойти с ума».

В это время к Алеше подошел высокий и очень худой паренек, еще совсем подросток. На нем были узкие брюки и короткая футболка без рукавов.

– Ой, Игорек пришел! – обрадовался Алеша. – Мой юный друг, как долго я тебя ждал! Спой что-нибудь, Игорек, – попросил он.

– Счас. – Игорек надул щеки и, стуча кулаками по своим выступающим ребрам, запел: – Барабан был плох, барабанщик – бог…

Потом подросток вдруг поднял руки в стороны и начал бегать по кругу со словами:

– Я самолет!

Вот такого уж точно никому не пожелаешь.

Наконец мы подошли к двери, на которой висела табличка «Главный врач Черепанов Геннадий Дмитриевич».

– Вот, стучите, – сказала Анастасия и ушла.

Я последовала ее совету и постучала в дверь.

– Входите, – раздался женский голос.

Я вошла и поздоровалась с сидящей за столом крупной женщиной лет пятидесяти пяти. Судя по надписи на ее бейдже, ее звали Алевтина Лазаревна Ермолаева. Стало быть, это она сейчас заменяет главврача, который находится на совещании. Перед Ермолаевой стоял монитор, она бойко щелкала мышкой.

– Алевтина Лазаревна, – начала я, подойдя к ее столу и садясь на стоящее рядом кресло, – я частный детектив из Тарасова, и мне необходимо поговорить с вашей пациенткой Изольдой Прикладниковской. Вот моя лицензия.

Ермолаева оторвалась от компьютера и посмотрела на лист, который я ей протянула.

– А что вы от меня хотите, Татьяна Александровна? – спросила она.

– Ну как что? Поговорить с вашей пациенткой Изольдой Прикладниковской.

Странно, я ведь буквально минуту назад озвучила свою просьбу. Она что, уже забыла?

В это время запиликал ее сотовый. Ермолаева нажала на связь.

– Да, Никита, да… Давай вечером поговорим… Слушай, я занята! У меня пациент в кабинете!

«Это я-то пациент?! Ничего себе! Хороши же здесь порядки!! Врач обсуждает семейные дела по телефону в присутствии посетителей, путается, говоря о своих пациентах. Ну и дела!» – подумала я.

– Никит, ну что вы там, сами не можете разобраться? – продолжала Ермолаева. – Выдвинь нижнюю полку и поройся там. Там полно колготок! Найди что-нибудь! Все, не мешай мне!

Ермолаева поморщилась и швырнула свой сотовый на стол.

– Алевтина Лазаревна, – начала я, но Ермолаева меня перебила:

– Да, я отлично помню: вы хотите поговорить с Изольдой Прикладниковской.

– Да, – подтвердила я. – Где это можно сделать?

– Этого сделать нигде нельзя, – твердо ответила Ермолаева.

– Почему? – удивилась я.

– Пациентка продолжает принимать сильнодействующие препараты, – отрезала она.

Ермолаева снова уткнулась в компьютер.

– Алевтина Лазаревна, вы понимаете, я провожу расследование убийства, и поэтому…

– Убийства? – Ермолаева сняла очки и положила их на стол. – Вы сказали: расследование убийства? Или мне послышалось?

– Да, все верно, вам не послышалось, – подтвердила я.

– Ну, так и кого убили? – спросила Ермолаева.

– Я бы сначала хотела поговорить с Изольдой, – упрямо стояла я на своем.

Ермолаева причмокнула, потом снова надела очки и, вздохнув, сказала:

– Я же вам сказала, что она принимает сложные лекарства. И потом… Ее здесь нет.

– Как нет? Вы же только что сказали, что пациентка под сильнодействующими препаратами. Где же она?

– Выписалась, – кратко ответила Ермолаева.

– А как можно принимать сильнодействующие лекарства и находиться вне стен стационара? И где же она, в таком случае?

– Не знаю.

– Ладно, а когда она покинула ваш стационар? – спросила я.

– У нас не стационар, а диспансер, – поправила меня Ермолаева.

– Хорошо, ваш диспансер.

– Не знаю, я же не ее лечащий врач. – Ермолаева пожала плечами.

– Но хотя бы причину, по которой она у вас лечилась, вы можете указать? – спросила я.

Ермолаева снова сняла очки и посмотрела на меня.

– Вы хотите, чтобы я выдала медицинскую тайну?

– Я хочу понять, могла ли Изольда Прикладниковская убить своего мужа, Константина Прикладниковского?

Брови Ермолаевой поползли вверх.

– Так что же вы сразу мне не сказали про убийство?

Вот ничего себе!

– Алевтина Лазаревна, я же в самом начале сказала, что провожу расследование убийства, неужели вы не помните?

– Девушка, я все прекрасно помню. Не надо делать из меня ненормальную.

Ну вот, приехали.

– Алевтина Лазаревна, я ни в коем случае…

– Да, я очень хорошо помню эту пациентку, она ушла от нас месяца полтора назад, – вдруг сказала Ермолаева, хотя еще минуту назад ссылалась, что она не является лечащим врачом Изольды и по этой причине не знает, когда та выписалась.

– А лечилась она у вас сколько времени? – спросила я.

– Не менее четырех месяцев. Привезла ее к нам мать, ее приемная мать. У Изольды проблемы с алкоголем, и на этой почве начались проявления психиатрической болезни.

– А можно поподробнее? – попросила я.

– Что поподробнее? Мы же не в лекционной аудитории.

– Я и не претендую на роль студентки, Алевтина Лазаревна, мне просто необходимо прояснить для себя один вопрос. Если у Изольды были проявления психиатрической болезни, могла ли она убить своего мужа?

– Я вам точно могу сказать, что нет, не могла, – твердо заявила Ермолаева.

– Но почему вы в этом так уверены? Простите мой дилетантизм, но ведь психиатрическим пациентам часто слышатся посторонние голоса, которые приказывают им совершить убийство. Разве не так?

– В основном такие больные наносят увечья себе, а не другим, что бы им эти голоса ни внушали. Вот совсем недавно привезли пациента, который просверлил себе лоб. Как вы думаете, зачем?

– Голоса приказали? – предположила я.

– Да, а еще они потребовали, чтобы он вставил себе в дырку металлическую трубку.

– А это еще зачем? – удивилась я.

– Чтобы поддерживать связь с инопланетными существами.

– А-а, понятно.

– У нас тут разные пациенты, – вдруг разоткровенничалась Ермолаева, хотя совсем недавно клялась, что медицинские диагнозы – это тайна за семью печатями. – Вот сейчас лечится больной, у которого «облезла» кожа. Потому что его отравили фээсбэшники. А еще на одного пациента напали гитлеровцы, и он отбивался дубинкой. Его так с дубинкой и привезли в отделение, ни за что не хотел отдавать… Вот вы сидите в кресле.

– Да, сижу, а что? – Я огляделась.

Вроде бы ничего подозрительного нет, кресло как кресло.

– А то, что это кресло хочет вас съесть! – вдруг воскликнула Ермолаева. – У него же тряпичный язык имеется, вы разве не видите? Затащит сейчас вас в дырку между сиденьем и спинкой, и все! А лампа, вот видите ее? Она сейчас как спустится, да как укусит вас!

– Алевтина Лазаревна, что вы такое говорите? – воскликнула я.

– Это не я говорю, это наши пациенты говорят. У них и деревья на обоях от ветра колышутся, и цыплята в окна на десятом этаже заглядывают, и… Один даже умудрялся вызывать шквалистый ветер, знаете при помощи чего? При помощи своей ветровки.

– А Изольда тоже такое говорила? – спросила я.

– Да, с небольшими вариациями.

– Скажите, Алевтина Лазаревна, Изольда все время лечения пребывала у вас здесь? – задала я следующий вопрос.

– Да. А почему вы спрашиваете?

– Ну, ведь пациентов же отпускают домой на праздники или на выходные.

– У нас такое не практикуется, – отрезала врач. – Наши больные постоянно находятся под наблюдением специалистов. Да и далеко не всех пациентов с соматическими заболеваниями могут отпускать домой.

– Скажите, а как Изольда относилась к лечению? Принимала все, что ей назначали, или отказывалась от уколов, других процедур? Была ли она агрессивной по отношению к медицинскому персоналу? – Я забросала Ермолаеву вопросами.

– У Изольды непростой характер сам по себе. А тут еще наслоились алкоголизм и депрессия. Были с ней определенные трудности, были. Алкоголиком себя не считала, депрессию отрицала. Но тем не менее сидела целыми днями, уткнувшись взглядом в одну точку.

– Но ей в конце лечения стало лучше? – спросила я.

– Ну, да. До известной степени.

– И выписали ее домой… в каком состоянии?

– В состоянии ремиссии, скажем так. Ее задачей было постараться не сорваться, удержаться на достигнутом улучшении. Вы понимаете, мы ведь лечим пациентов не только уколами и таблетками. В нашем диспансере есть группа анонимных алкоголиков. Это тоже элемент лечения. Ведь алкоголизм – это болезнь, в которой генетика имеет очень большое значение. Можно с уверенностью утверждать, что если в семье есть кто-то, злоупотребляющий алкоголем, то в более половине всех случаев потомство ожидает, к сожалению, такая же история.

«А Изольда является приемным ребенком. И кто знает, какие гены были у ее биологических родителей», – подумала я, а вслух сказала:

– Но ведь в другой половине случаев этого не случается.

– Да, потому что не менее важно уметь контролировать себя. А вот у Изольды с самоконтролем, к сожалению, были проблемы. Да и саму практику анонимных алкоголиков она не то чтобы совсем отрицала, но относилась к этому крайне несерьезно. Как будто бы где-то она вычитала, что анонимность в данном случае имеет негативное значение, что важно заявлять о своей проблеме открыто. Не знаю… Мне эта теория не близка.

– Скажите, Алевтина Лазаревна, а полностью от алкогольной зависимости можно вылечиться? Я имею в виду в случае с Изольдой?

Ермолаева покачала головой.

– В очень редких случаях. И то если нет сопутствующих заболеваний. И если пациент обладает силой воли. Но это не случай с Изольдой. У нее замешана генетика. А вообще женский алкоголизм практически неизлечим. Да, так вы сказали, что убит ее муж?

– Да, ведется расследование. Скажите, Алевтина Лазаревна, Прикладниковский, муж Изольды, приходил к ней, пока она находилась у вас на лечении?

– Приходил, но только в начале, потом не появлялся, насколько мне известно, – ответила Ермолаева.

– А как она относилась к его визитам? – спросила я.

– Безразлично. Как я уже сказала, в период депрессии ее ничего не интересовало. Да, Татьяна Александровна, а вы что же, подозреваете в убийстве Изольду?

– Пока только проверяются различные версии, в том числе и эта, связанная с Изольдой. И если, как вы говорите, Изольда пребывала в состоянии апатии, то… А могла ли она в принципе совершить убийство?

– Ну, в принципе все мы можем совершить убийство. Я вот временами готова убить своего мужа, так он меня бесит. Но я же этого не делаю и не сделаю.

– Но речь идет о больном человеке, – возразила я. – Может быть, она хотела отомстить за то, что он с ней разошелся.

– Я вас поняла. Нет, я считаю, что ее совсем не волновал их развод.

– Значит, Изольда Прикладниковская в данный момент находится дома.

– Может быть, и не дома, но точно не у нас. По крайней мере, забрала ее от нас ее мать.

«Так, значит, в психоневрологическом диспансере Изольды нет, она, как утверждает врач, выписана и сейчас находится в доме своей приемной матери. Ну, что же, адрес у меня есть, поэтому сейчас я еду на Пролетарскую улицу».

Дом, где проживала мать Изольды, Варвара Никифоровна, представлял собой пятиэтажку с довольно ухоженной придворовой территорией.

Я поднялась на последний, пятый этаж и нажала на кнопку звонка. Звонила я долго, но все безрезультатно. Похоже, в квартире никого не было, потому что я не услышала ни шагов, ни каких-то других звуков.

Я уже решила спускаться, но в этот момент открылась дверь соседней квартиры, и из нее вышла пожилая женщина лет семидесяти или больше.

– Вы к Варваре Никифоровне? – спросила она меня.

– Да, к ней, – ответила я. – Она ведь здесь живет?

– Все верно, – подтвердила пенсионерка, – только Вари сейчас нет дома. А вы кто будете?

– Я Татьяна Александровна Иванова.

Я не стала говорить, что я частный детектив, потому что еще не подумала, как сказать о цели своего визита, ведь матери Изольды дома не оказалось.

– А меня зовут Людмила Дмитриевна, – представилась соседка.

– Очень приятно. А где Варвара Никифоровна? – спросила я.

– Ей пришлось уехать к родственнице. Заболела ее двоюродная сестра, – объяснила женщина. – Да вы проходите, – пригласила женщина, – чего в дверях-то стоять.

– А… А ее дочь Изольда, она здесь? – спросила я, садясь на угловой диванчик на кухне, куда меня провела хозяйка.

Соседка покачала головой:

– Нет ее здесь.

– Вот как… Но в диспансере мне сказали, что Изольде стало лучше, и ее мать забрала домой.

– Да, все верно, поначалу так и было, но потом у Изольды началось… ну, как бы это сказать… обострение, что ли. – Женщина вздохнула. – А… – она махнула рукой, – снова она взялась за свое, напилась и вот… Не уследила Варвара. В общем, забрали ее уже в психбольницу, потому что состояние было критическим. А тут Варя получила известие о болезни сестры. Я ей говорю: «Езжай. Изольда все равно сейчас в больнице под присмотром, ты ей в данный момент не особо и нужна».

– А когда у Изольды случился срыв? – спросила я. – Я понимаете, я из благотворительной организации, которая помогает реабилитироваться таким больным, – сочинила я на ходу.

– Сейчас вспомню… так… это было… да уже три недели прошло.

«Три недели, значит, Изольда никак не могла оказаться в частной гостинице, – подумала я. – Однако мне все равно придется поехать в психушку и самой убедиться, в каком состоянии она находится. А что, если она симулировала свое обострение, чтобы ее госпитализировали? А оттуда она могла сбежать и убить бывшего мужа. Да, мне необходимо лично увидеть Изольду, чтобы убедиться, действительно ли в ее состоянии невозможно совершить убийство?»

Я уже было собралась вставать и идти, но Людмила Дмитриевна тяжело вздохнула и заметила:

– Знаете, у меня внучка была почти в таком же состоянии. Нет, алкоголем она не злоупотребляла, но у нее была сильная депрессия. А это ничуть не легче. Как вспомню, через что нам пришлось пройти…

– А что же с ней случилось? – спросила я.

– Началось все с ее первой влюбленности, – вздохнув, сказала Людмила Дмитриевна. – Сначала все было хорошо, но потом моя внучка стала ссориться со своим мальчиком. Дальше – больше, они окончательно расстались. И тут у Аллочки впервые случилась депрессия. Она пошла на прием к психотерапевту, он дал направление в психоневрологический диспансер. И она там амбулаторно проходила лечение.

– И сколько времени она лечилась? – спросила я.

– Ну, месяца три примерно.

– И ваша внучка полностью излечилась? – спросила я.

– Ах, если бы! К сожалению, депрессивное состояние периодически к ней возвращалось.

– Наверное, сезонно, – предположила я, – весна-осень.

– Да, в это время Аллочка была особенно ей подвержена. Но и другие причины тоже оказывали свое влияние. Когда Аллочкины родители разошлись – из семьи ушел мой зять, – то случилось новое обострение. Конечно, внучку лечили, она даже ходила на сеансы гипноза, такой вид терапии появился, и врачи, да и больные возлагали на него большие надежды. Но внучка особого улучшения не почувствовала. Ей выписывали рецепты на антидепрессанты, она их принимала. Но вот она окончила институт, архитектурное отделение, и болезнь как будто бы исчезла. Аллочка уехала в Питер, встретила там молодого человека, они стали жить вместе, снимали комнату в коммуналке. Все вроде было хорошо. Но вот перед майскими праздниками внучка очень сильно поругалась со своим бойфрендом. Она приехала к нам, сюда. Жила она у меня, потому что моя дочь, ее мать, второй раз вышла замуж, а внучка никак не хотела принять ее нового мужа. Потом Аллочка призналась мне, что было очень много заказов, она не успевала их выполнять, и из-за этого она сорвалась на своего друга. Но после праздников она вернулась в Питер, помирилась со своим молодым человеком, и все опять пришло в норму. Они ходили по клубам, развлекались в компании друзей, ну, в общем, было все, как у их сверстников. Но потом внучка написала мне душераздирающее письмо: «Бабуля, мне очень плохо, мне страшно ходить на работу, меня злят люди, а бойфренд просто бесит. В метро у меня была паническая атака. Что делать? Помоги!» Я, конечно, собралась и поехала к ним в Питер. В тот день, когда я прилетела, Аллочка не смогла пойти на работу. Она лежала совершенно без сил, а потом сказала мне, что ее обуревают страшные мысли о том, что все ей желают зла и что ей лучше покончить с собой.

Я так запаниковала! Вы себе не представляете! Стала убеждать внучку, что это не так, что все наладится, что я ей помогу. Утром мы вместе с ней шли на ее работу, я ее провожала, а потом встречала. Дома она рассказывала, как ей трудно заставить себя общаться с людьми, потому что ей кажется, что они ей сделают что-то плохое. Вечерами Алла не отпускала своего друга, потому что боялась остаться одна.

Я поняла, что ей надо к специалисту, по-другому не получится, сами мы не справимся, это было очевидно. Тут постарался Аллочкин друг. Его коллега оказался знаком с хорошим психотерапевтом. Внучка пошла к нему на прием, и он сказал, что ей необходим стационар. На другой день я с Аллочкой уже была на приеме у заведующей. На наше счастье, нашлось свободное место. Аллу положили в платное отделение, большую часть денег за лечение заплатила я, ее друг тоже помог с оплатой. Условия в диспансере были хорошие: отдельная палата с телевизором, холодильником, с отдельным санузлом. Там было мыло, шампунь, полотенца. Единственное, что плохо: нельзя выходить из здания диспансера, даже с родственниками, там везде камеры наблюдения. Но внутрь меня к Аллочке пускали. Контингент больных, которые там находились, был разный. Там лечились и от неврозов, и от алкоголизма, и от шизофрении. И возраст тоже разный. Лежал там один старичок лет под восемьдесят. И молодые люди тоже проходили лечение. Одна девочка приходила в себя после попытки суицида, другая лечилась от анорексии, еще одна женщина страдала паническими атаками.

– А как там лечили? – спросила я.

– В общем, комплексно, я бы сказала. Каждый день приходили психиатр и психолог, они проводили беседы и тесты на выявление различных психических отклонений. Да, Аллочку еще всесторонне обследовали на предмет не психиатрических заболеваний, не помню. Как это называется.

– Может быть, соматические? – подсказала я.

– Да, да, точно. Именно так доктор и сказала. И еще в диспансере смогли подобрать эффективные лекарства против депрессии. Это было трудно, потому что одни таблетки вызывали у внучки кошмары по ночам, другие влияли на настроение. В общем, в диспансере внучка провела почти две недели. Сначала она просто спала, ей делали системы, потом она уже смогла общаться с коллегами по телефону, ну, и навещали ее они. А после выписки Алла продолжала лечиться дома.

В конце нашего разговора Людмила Дмитриевна показала мне фотографию, на которой были запечатлены две молодые девушки.

– Вот она, моя внучка, Аллочка. – Женщина показала на смеющуюся девушку с белокурыми волнистыми волосами, рассыпанными по плечам. – А вот это Изольда.

Изольда в противовес внучке Людмилы Дмитриевны, была черноволосой и слегка улыбающейся, буквально уголками губ.

– Ваша внучка выглядит здесь такой счастливой, – заметила я.

– Да, они фотографировались еще до того, как с Аллочкой случилась эта беда, – грустно сказала Людмила Дмитриевна.

– Получается, что ваша внучка и Изольда дружили, так, Людмила Дмитриевна? – спросила я. – Вот и на фото они вместе.

– Скорее они поддерживали друг друга, – сказала женщина, – ведь у обоих были сложности, проблемы. В том, что Изольда пристрастилась к алкоголю, есть не только ее вина, я думаю. Варвара взяла ее из детдома. Кем были ее родители? Наверняка кто-то из них, а может быть, и оба, злоупотребляли спиртным. Вот и Изольда… А бывает, что особых перекосов в родне нет, а все равно. Вот кто бы мог подумать, что с внучкой моей такое приключится?

– Но ведь вы говорили, что у нее случился срыв после развода родителей. Тут уже имеют значение внешние обстоятельства.

– Вы правы, – согласилась со мной Людмила Дмитриевна. – Да, я вот еще что хотела сказать. Алла ведь недавно приезжала сюда. Изольда тогда как раз выписалась из больницы. Как-то раз я проходила мимо комнаты, где по приезде остановилась внучка, и услышала обрывок их разговора. Изольда испуганно говорила: «Я ее боюсь», – а Алла советовала ей идти в полицию. А вскоре после этого Алла уехала к себе в Питер, а Изольда как раз попала в больницу с обострением.

– Но вы сказали сначала, что Изольда напилась.

– Да, так оно и было. Но, может быть, и напилась-то она со страха. Но это только мое предположение, возможно, я не права, не знаю.

– И больше вы ничего не слышали из их разговора? – спросила я.

– Нет, больше ничего.

– Людмила Дмитриевна, а вы часто общаетесь с внучкой? – задала я еще один вопрос.

– Ну, раз в неделю она мне звонит.

– У меня к вам просьба. Когда будете говорить с внучкой, спросите ее, кого именно боится Изольда.

– Хорошо, – согласилась Людмила Дмитриевна.

– Вот мой номер телефона. А можно узнать, какой номер у вас?

– Да, пожалуйста, я вам сейчас напишу… Вот, держите.

На мое счастье, она не спросила, а зачем, собственно, мне это надо знать. Мне, представительнице благотворительной организации, как я представилась ей вначале.

Ладно, придется мне ехать в психиатрическую больницу, должна же я узнать, в каком состоянии на самом деле находится Изольда, и понять, имела ли она возможность убить своего бывшего мужа.

Однако попасть в психиатрическую больницу будет совсем непросто, во всяком случае, официально. Поэтому мне необходимо что-то срочно придумать.

Как назло, я почувствовала приступ голода, да это и немудрено, ведь со времени моего последнего приема пищи прошло уже достаточно много времени.

Хорошо еще, что почти рядом с психиатрическим стационаром оказалось кафе с очень милым названием «Незабудка».

Я вошла в помещение кафе, которое разместилось на первом этаже пятиэтажного жилого дома. Внутри было чисто и уютно, со стены прямо у входа свешивалось большое кашпо, но только не с незабудками, а с какими-то вьющимися растениями.

В кафе, как поняла, было самообслуживание. То есть посетители выбирали и ставили себе на поднос нужные им блюда. Правда, горячее и гарнир нужно было заказать у девушек, стоявших за длинной стойкой.