Осыпь меня золотом

Темникова совсем растерялась, но постаралась взять себя в руки.

– С чего вы это взяли? – с вызовом спросила она.

– Из разговора с ней. У нее какие-то обиды на вас, и, мне кажется, она может сознательно делать то, что причинит вам боль.

Темникова отвела глаза. В них блеснули слезы.

– Вы знаете друзей вашей дочери? С кем она общается? Как проводит свободное время? – забросала я ее вопросами.

– Конечно, я знаю, у нее есть подруга Наташа, еще Жанна… Они вместе играют в какой-то группе, кажется.

– А вы часто видите ее друзей? Знаете, чем они занимаются, пока вас нет?

– Я работаю! – произнесла Темникова, защищаясь. – С утра до ночи! Чтобы ее же обеспечивать всем необходимым! Знаете, какие запросы у нынешней молодежи? А помогать мне некому – я вдова!

Бабурин медленно поднял взгляд и уперся им в Темникову.

– В молодежной полубогемной среде распространены всякие пороки, которые девочкам ее возраста могут казаться жутко модными и крутыми, – продолжала я. – Бисексуальность, например, наркотики…

– Да что вы! – всплеснула руками Елена Константиновна. – Какая бисексуальность, она же еще совсем ребенок! Вы, наверное, насмотрелись этих фотографий в ее комнате, вот вам и взбрело в голову! Уверяю вас, это все просто игра! Кристина абсолютно нормальная девочка, просто у нее переходный возраст, вот она и пытается выделиться! А про наркотики я даже говорить не хочу! Я специально отдала ее в этот лицей, потому что там наркоты нет по определению! Требования жесткие – отчисляют мгновенно!

Я подавила вздох. Мне не хотелось сейчас публично показывать найденный в столе у Кристины пузыречек.

– К тому же она представительница эмо, – продолжала убеждать, кажется, саму себя Елена Константиновна. – А для них свойственно вести здоровый образ жизни. То есть никакого алкоголя и сигарет, не говоря уже о наркотиках! Я сама читала статью в Интернете, мне же небезразлично, чем живет моя дочь!

И снова я подавила вздох, поражаясь материнской наивности. Зато свое мнение счел нужным высказать Бабурин,

– Ты ее совсем разбаловала! – жестко произнес он. – Разбаловала и забросила одновременно! Откупаешься дорогими игрушками, шмотками, уроки разрешаешь прогуливать! А что она в это время делает – ты ни сном ни духом!

– Алексей, ты забываешься! – повысила голос Елена. – Я вообще-то выполняю свои материнские обязанности.

Бабурин замолчал на некоторое время, потом произнес:

– Значит, так! С «Атлантом» я сам разберусь. Сейчас поеду кое-куда, пробью тему. А ты ее никуда не пускай. И в лицей этот гребаный тоже.

– Но как же, ты же сам говоришь, что… – начала было Темникова испуганно, но Бабурин жестом остановил ее:

– Пусть на домашнее обучение переходит! Спокойнее будет всем! И не кричи, что денег нет, – на это найдутся! Сегодня пусть дома сидит, и завтра тоже. Будет кобениться – позвонишь мне, я сам с ней поговорю. Все. Мне пора.

И он поднялся из-за стола.

– Думаю, Владимир Николаевич, нам тоже пора, – обратилась я к Ильичеву. – Я уже выяснила все, что хотела.

– Да, – Ильичев с готовностью отодвинул свой стул. – Поехали.

Темникова стояла в прихожей подавленная. Она вяло поблагодарила нас и попрощалась. На улице мы расселись по своим машинам и разъехались в разные стороны. Ильичев сидел задумчивый и не очень веселый.

– Что голову повесили? – спросила я.

– Вообще-то я согласен с Алексеем, – разжал губы Ильичев. – И с вами.

– В чем? – поинтересовалась я.

– Дело в том, что Кристина, как вы правильно заметили, девочка сложная. Мне всегда было тяжело с ней общаться, хотя это случалось нечасто. Она совершенно не похожа на мою собственную дочь. Хотя они почти ровесницы, и у нее тоже этот пресловутый переходный возраст, но все не столь критично. С Аней вполне можно договориться, и она никогда не врет так беспардонно и не хамит взрослым людям.

– Елена Константиновна тоже идеализирует собственную дочь, – с иронией заметила я.

– Я понимаю, что вы думаете обо мне, – согласно кивнул Ильичев. – Но моя жена много занималась Аней и продолжает это делать. Я даже настоял, чтобы она не работала, поскольку считаю, что роль матери – главная для женщины.

– Это похвально, что вы берете обеспечение семьи на свои плечи, – сказала я. – Но у Елены Константиновны, как я понимаю, такой каменной стены нет. Она же вдова.

Ильичев как-то неопределенно поиграл бровями, отвернулся к окну и пробормотал:

– Ну, процентов прибыли от концерна ей бы вполне хватило. Не на роскошную жизнь, может быть, но на вполне приличную.

– Кстати, вы позвонили домработнице? – спросила я, желая свернуть тему отцов и детей.

– Нет, – растерянно ответил Ильичев. – Мне, собственно, было некогда. Но я могу это сделать прямо сейчас.

– Вот сделайте, пожалуйста, – ворчливо попросила я. – А то, знаете, уже пообедать не мешало бы. Я, кстати, намереваюсь это сделать прямо сейчас, благо кафе в этом месте на каждом шагу. Предлагаю присоединиться.

– С удовольствием, – обрадованно согласился Ильичев, который, как я поняла, тоже уже был не прочь утолить голод.

Мы остановились возле кафе «Ананас», неизвестно по какой причине носившего такое название, и прошли внутрь. Однако не успели мы сделать заказ, как у Ильичева запищал сотовый телефон. Достав его, он произнес:

– Да, Николай Иванович. Мы уже переговорили!

Я поняла, что звонит Куропаткин. По мере продолжения разговора я наблюдала, как выражение лица Ильичева сменяется на удивленное, а затем тревожное. Собственно, говорил один Куропаткин, а Ильичев лишь слушал. Только под конец он произнес одно слово: «Хорошо», после чего убрал сотовый в карман.

– Это Куропаткин, – пояснил он мне. – Просит срочно приехать. У него что-то случилось.

– Что именно, он не сказал? – поинтересовалась я.

– Нет. Но по его тону я понял, что он сильно расстроен. Придется ехать.

– Хорошо, – вздохнула я, хотя ничего приятного в подобной перспективе не видела. – Он дома?

– Да, дома, – подтвердил Ильичев, с сожалением откладывая меню в сторону – видимо, он уже тоже размечтался о вкусном и сытном обеде, который теперь откладывался на неопределенное время.

Мы молча покинули кафе, сели в «Тойоту» и отправились в Ягодную Поляну. Уже останавливаясь возле ворот, я почувствовала неладное. Что-то изменилось с момента моего первого визита сюда, случившегося всего несколько часов назад, и изменилось кардинально, к тому же непоправимо.

Ситуация стала понятна в следующий момент, когда я безбоязненно открыла ворота и прошла во двор. Внутри была тишина. Именно это меня и насторожило. И тишина была мертвой. В полном смысле этого слова. Хвостатая охрана Куропаткина больше не бегала по двору, и от увиденной картины мне стало не по себе…

Все шестеро красавцев-кавказцев, еще утром бодро бегавшие по зеленой траве двора и казавшиеся воплощением здоровья, сейчас безжизненно лежали на земле… Шесть собачьих трупов, в нескольких метрах друг от друга. Сам хозяин сидел на крыльце и тянул «беломорину». Судя по окуркам под ногами, это была папироса где-то второго десятка. Услышав наши шаги, Николай Иванович поднял глаза. Взгляд его был пронизан такой тоской, которую я не могла в нем заподозрить. Он молча смотрел на нас, словно приглашая разделить личную драму. Ничего еще не понимающий Ильичев топтался позади меня, удивленно озираясь по сторонам.

– Сядь, Вова, – хрипловато произнес Куропаткин.

Ильичев послушно присел рядом с ним на крыльцо. Куропаткин молча достал из-за спины стоявшую на крыльце бутылку и разлил ее содержимое по пластиковым стаканам, протянув один из них Ильичеву. Он молча поднял свой и залпом опрокинул, приглашая Ильичева сделать то же самое. Владимир Николаевич осторожно поднес стакан к губам, запах спирта резанул ему ноздри, он невольно сморщился. Потом, пересилив себя, все-таки влил в себя водку, и Куропаткин так же молча поднес ему миску с солеными огурцами.